Анна Малышева - Кто придет меня убить?

Раздался стук в дверь, заглянул Борис. Он увидел голую Олесю и нежно пробормотал:

– Ах, моя лапочка . Дай, я тебе помогу!

Отнял у нее полотенце, принялся вытирать ей спину, плечи, покрывая их влажными поцелуями. Она стояла смирно, немного подрагивая от этих прикосновений, стараясь сдержать в себе отвращение. «В последний раз, – говорила она себе. – Подумать только, больше этого не будет, я с ним рассчитаюсь!» В этот миг Борис казался ей грязным насильником, хотя когда-то она сама ему уступила – сразу, без сопротивления, просто, чтобы отомстить Саше за молчание.

– А теперь, моя лапочка, кушать… – ласково приговаривал он, проводя ее в столовую. – Я обо всем подумал. Вот кальмары. Ты ведь любишь кальмаров? Тебе нужно есть побольше морских продуктов, тебе нужен йод. Ты такая худенькая. Я боюсь за твои легкие. Ты не кашляешь?

– Я не Травиата, – мрачно ответила она, усаживаясь за стол. Вместо халата на ней было влажное полотенце, она задрапировалась в него, как в римскую тогу. – Знаешь такую оперу?

– А почему бы нам не пойти в «Гранд-опера»? Ты любишь оперу? Я открываю в тебе все новые достоинства. Ирен ее просто терпеть не может, но ходит по обязанности. Ты себе не представляешь, как она скучна! Сколько вещей делает только потому, что так принято! О, такая женщина очень хороша, чтобы управлять домом, бюджетом, но развлекаться с нею невозможно!

– Мы не сможем пойти в «Гранд-опера», – заметила Олеся, принимаясь за устриц. Она уже научилась их есть – устрицы заранее разделаны специальными щипцами, нужно взять раковину, полить ее немножко лимонным соком и высосать оттуда содержимое. Устричный сок ледяной, после него шампанское кажется тепловатым.

– Почему, моя радость?

– Потому что тебя там могут узнать твои друзья с женами, – пояснила Олеся. – А ты ведь не захочешь, чтобы они рассказали Ирен?

– О Боже мой… – вздохнул Борис. Сам он к устрицам не притронулся, сидел, неловко скорчившись на стуле, поглаживая рукой левый бок.

– Почему ты не ешь? – Олеся подняла на него глаза, уже немного осоловевшие от шампанского. – Очень вкусно.

– Так, что-то сердце… – пробормотал он. – Не знаю даже почему… Это еще в офисе началось. Но это ничего, сейчас пройдет.

– Ты развлекаешься с больным сердцем? – насторожилась Олеся. Такая деталь еще больше ее обрадовала. Она не чувствовала к нему ни капли сочувствия.

Сердце? Прекрасно. Больное сердце ей поможет. Это глупое жирное сердце, не русское и не французское, может быть, оно потому и болит, что знает – недолго ему осталось биться. Оно умнее своего хозяина.

Борис пытался изображать беззаботное веселье, видимо, ему не хотелось выглядеть перед Олесей стариком, но она-то видела, какие усилия он прилагает для того, чтобы улыбнуться.

– Шампанского? – спросил он, наклоняя бутылку над ее бокалом. – Пей, мой зайчик.

– Спасибо, это очень кстати, – промурлыкала она. – Знаешь, в такие вот вечера мне совсем не хочется уезжать из Парижа.

– Когда ты уедешь, я буду очень страдать.

– Очень?

– Ты мне не веришь… Но, милая, я сам не понимаю, в чем дело… Не буду тебе врать, что у меня никогда не было… Ну, ты понимаешь, приключений. Но ты – это что-то совсем другое.

– Конечно другое, – злорадно ответила она, выпивая половину бокала.

– Что? Ах да. – Он поморщился, снова погладил себя по левому боку. – Не обращай на меня внимания, пей. Это бывает. Так о чем я говорил? Ты будешь очень мучить меня, если уедешь – А я обязательно уеду. Почему ты сказал «если»?

– Потому что… У меня появилась одна идея, не знаю только, как тебе сказать. Если бы я помог тебе здесь остаться, у меня есть влиятельные друзья…

– Нет – испуганно ответила Олеся. – Нет, я не соглашусь!

Борис помрачнел, исподлобья взглянул на нее. Она опомнилась, сменила тон:

– У меня же там мать, отец, братья… Нет, я не могу. Прости! Я тебе очень благодарна за предложение, но.. Это невозможно.

– Я понимаю . – вздохнул он. – Ты привязана к своей семье.

– Да, очень привязана! – солгала она. На самом деле она даже не скучала по родственникам. Иногда вспоминала братьев – кто теперь помогает им делать уроки?

Наверное, совсем оболванились без нее. Но у нее даже мысли не возникало, что она снова будет жить с ними.

Нет, не для этого она решилась сделать такой шаг!

– Поешь салат, – предложил Борис, делая вид, что уже забыл о ее невежливом возгласе. – Замечательный салат. Я все время думал о тебе, даже Ирен заметила.

Она все замечает, иногда не знаешь, так ли она мало осведомлена обо мне… Наверное, что-то подозревает, но не больше.

– Скажи, – Олеся жевала хрусткие, свежие листики салата, – если бы она развелась с тобой, ты бы огорчился?

– Это слишком сильно изменило бы мою жизнь, – признался он. – Это трудно. Но иногда я задумываюсь об этом.

– А твоя дочь? Ведь ты не хотел бы ее потерять? – Олеся расспрашивала его с каким-то садистским удовольствием – По-моему, ты никогда не порвешь с семьей по своему желанию.

– Я не так воспитан. Моя мать… Она обожала своего мужа, всегда говорила, что это был лучший человек на свете. Она до сих пор плачет, когда вспоминает его. Не знаю. По-моему, папа тоже изменял ей, но она как-то забыла об этом. С возрастом все забываешь. Мне он никогда не казался лучшим в мире человеком. Это был самый обычный человек, со всеми слабостями, пороками. Иногда я думаю, что стал похож на него. И мне неловко, что я не могу быть идеальным отцом для своих детей. А хотелось бы!

– У тебя красивая дочь… – машинально сказала Олеся. – Но совсем на тебя не похожа.

– Она напоминает мою мать в молодости, если верить фотографиям, – ответил Борис и вдруг надул щеки, шумно выпустил воздух:

– Олеся! А откуда ты знаешь мою дочь? Я никогда не показывал тебе фотографий!

– Я… – Она мучительно соображала, что ответить, и вдруг решила, что отвечать можно что угодно. Борис никогда уже не расскажет о том, что видел и слышал этим вечером. – Я как-то видела тебя с дочерью на улице.

– Где?

– На бульваре Распай.

– А, так это мы ходили к матери… – вздохнул он. – Боже мой, как тесно все переплетается. Еще минута, и ты могла бы поздороваться со мной. А Мадлен всегда все рассказывает Ирен… Боже мой!

– Зря ты испугался, я никогда бы не заговорила с тобой, если ты не один, – усмехнулась Олеся. – А твоя дочь очень мила. Только вот выглядит ребенком.

– Да, это даже странно… Впрочем, она и есть ребенок, хотя ей уже девятнадцать лет. Но она совсем не интересуется мальчиками и прочим. Я даже не знаю, что ее занимает. Наверное, ничего. Совершенно равнодушна ко всему, совершенно не приспособлена к жизни. Сущее дитя!