Светлана Успенская - Посмертная маска любви

Бокал почти пуст. Голова клонится набок, большие глаза сонно слипаются, длинные ресницы отбрасывают тени на щеки. Собака щурится на огонь…

Бокал падает из ослабевшей руки и катится по ковру. Собака вздрагивает и настороженно поводит ушами. Женщина крепко спит…

Собака спокойно закрывает глаза. На глянцевых боках хрусталя скачут огненные сполохи…

Звучат приглушенные коврами шаги. Камин почти погас. Темная фигура входит в комнату, собака тревожно поднимает голову, но потом, вздохнув, как человек, опускает ее на лапы.

Умелые руки раздевают женщину, укладывают ее на ковер, скручивают кольцо с пальца, прячут его в карман.

Собака внимательно наблюдает за всем происходящим из-под тяжелых век.

Те же руки поднимают канистру с бензином, обливают ковер, мебель, спящую женщину, стены, камин.

Собака, обеспокоенная резким тревожным запахом, недовольно ворчит.

Те же руки прикрывают за собой дверь, щелкают зажигалкой, бросают ее в узкую щель между косяком и дверью. В мгновение ока комната вспыхивает огнем.

Собака с воем мечется за дверью, пытаясь спастись от пламени, больно кусающего лапы.

Горит ковровая дорожка в коридоре, горят обшитые вагонкой стены, горит деревянная мебель.

Огнем объят весь первый этаж. Дубовая лестница, ведущая наверх, мансарда, чердак…

Не включая ни фар, ни габаритных огней, «БМВ» отъезжает от дома, пару раз взвыв мотором на размытой дождем дороге, и сразу же исчезает в затуманенной непогодой лесной чаще.

Дом полыхает, как свечка, выбрасывая в небо огромные багрово-желтые языки пламени. С треском лопаются стекла узких готических окон. Объятые огнем балки отлетают к лесу и там догорают, потрескивая и шипя. Рушатся перекрытия крыши. Моросит дождь, но он не может погасить пожар. Небо над домом розовое, как будто уже начался рассвет.

Одна из горящих балок падает на близко стоящую машину. Пламя лижет серебристые бока «порше». Серебристая краска на боках автомобиля чернеет и сходит пластами. Но порыв ветра швыряет пламя ввысь, и машина загорается, не в силах противостоять огненной страсти. Охваченная пламенем, она через минуту взрывается, и грохот отдается в лесу долгим эхом.

С визгом из окна выпрыгивает собака. Ее длинная шерсть тлеет, лапы обожжены. Собака катается по грязи и от промозглой весенней влаги шерсть слегка дымится. Болят обожженные бока. Собака жалобно скулит, но не уходит от горящего дома…

Дом догорает. Уже обвалилась крыша, прогорев дотла. От роскошного особняка остается лишь дымящийся закопченный остов. Усилившийся дождь безжалостно гасит огромные оранжевые цветы. Собака не уходит. Она зализывает раны и жалобно воет, глядя на сгоревший дом. Ее плач сливается с воем ветра, запутавшегося в верхушках вековых елей…

Дом догорает. Языки пламени становятся все меньше, сизый дым пожара прижимается к земле. Небо на востоке слегка светлеет, дождь стихает — начинается новый день.

Собака, жалобно скуля и припадая на обожженную лапу, уходит в лес.

Помню, что посреди ночи я проснулся оттого, что Инга встала.

— Ты куда? — сонно пробормотал я, нащупав рядом с собой пустую, еще теплую простыню.

Вместо ответа, она прижалась ко мне прохладным ртом и выскользнула из комнаты.

Во рту было сухо, как посреди Сахары в раскаленный полдень. Страшно хотелось пить. Я нашарил на столике около кровати бокал вина (мы пили его вечером, когда поднимались в спальню) и жадно осушил его. Чуть горьковатый вкус коллекционного напитка не утолил жажды, но вставать и искать воду совершенно не было сил. Я снова уронил голову на подушку…

Мне снились цветные, яркие, ласковые сны. Сначала — берег моря, нежное солнце, волны, что-то невнятно бормочущие у ног, прохладная лазурь небес, горячий песок, пересыпаемый ленивой рукой. Рядом со мной — она. Золотоволосая голова запрокинута назад, лицо повернуто к солнцу, глаза блаженно закрыты, острые маленькие зубы прикусывают нижнюю губу. Ветер шевелит волосы цвета льна, отбрасывая их на спину.

Становится все жарче, солнце припекает. А ласковая лазурь моря так близко — она шепчет, манит меня, подкатываясь к ногам прохладной волной. Я хочу подойти к воде и не могу. Не могу даже просто пошевелить рукой — как будто меня кто-то всего опутал невидимыми веревками.

Солнце становится все жарче и все беспощаднее… Оно лижет меня своим раскаленным языком, и от его укусов становится больно. Я сплю и понимаю, что сплю, что нужно, наконец, проснуться — и тогда прекратится это безжалостное солнце. Но нет сил поднять веки — как будто кто-то склеил их высококачественным клеем.

Солнце уже не просто лижет мне бока, оно грызет ногу, как разъяренная собака. Оно превращается в истерически воющего пса, и этот пес остервенело гложет мою ногу. Я хочу оттолкнуть его. Но у меня нет сил даже пошевелить рукой. Я вес еще сплю.

Еще одна собака вгрызается в мой живот… Что за ерунда! Да здесь их целая стая. Что я им, «Педигри», в самом деле! Я делаю новую попытку подняться. Такое впечатление, что к рукам и ногам кто-то привязал стокилограммовые гири.

Я сажусь на постели и пытаюсь разлепить глаза. Голова такая тяжелая, как будто она высечена из гранита. Сквозь щелочки сонных век я тупо гляжу на постель. Быстрые оранжевые языки бегут по сброшенному на пол одеялу. Простыня с одного конца тлеет.

Спальня освещена странным мерцающим светом. Сизые клочья дыма сгущаются под потолком. Жарко, страшно жарко… Я понимаю, что дом горит. Надо встать. Надо встать и идти, но почему-то тело совершенно не слушается меня.

Наконец через силу я поднимаюсь и иду к двери. Ковровая дорожка тлеет подо мной, но я почти не чувствую боли. Толкаю дверь, но она не поддается, кажется, заперта. Я задыхаюсь от дыма, натужно кашляю, и это отнимает у меня последнее желание выбраться отсюда. Я приваливаюсь к стене и закрываю глаза. Я в огненной ловушке — эта мысль немного отрезвляет меня.

Шатаясь, я приближаюсь к окну. Огонь подступает и сзади, и сбоку… Мне все хуже и хуже. Голова тяжелая, как у памятника, совершенно ничего не соображает. Краем меркнущего сознания я отмечаю — угарный газ… Лопается от жара оконное стекло, и последним решающим усилием я переваливаюсь через подоконник…

Прохлада мокрой травы ошарашивает меня своим нежным объятием, и тут же острая боль в груди всаживает в сердце кол. Волосы тлеют — кажется, как будто на голову надели огненный колпак. Сверху сыплются снопы искр, кусая голое тело, как тучи разъяренных огненных мошек. В воздухе носятся черные хлопья сажи — похоже на черный снег, думаю я (надо же, у меня еще находятся силы подбирать сравнения).