Энн Пэтчетт - Заложники

– Положите оружие на землю перед дверями дома! – бесновался голос в громкоговорителе, искаженный до того, что казалось, он пробулькивает сквозь толщу океанической воды. – Немедленно откройте двери и выходите впереди заложников, руки за голову! Заложники пусть выходят через главный вход! В целях безопасности все заложники должны держать руки на голове!

Когда один голос замолкал, громкоговоритель переходил в руки другого лица, которое начинало все сначала с небольшими вариациями. Потом послышались громкие щелчки, и гостиную залил искусственный бледно-голубой свет, напоминавший холодное молоко и ослепивший всех, находившихся внутри. Интересно, в какой момент о случившемся с ними узнали снаружи? Кто созвал всех этих людей и как случилось, что их собралось так много и так быстро? Может, они все только того и ждали в каком-нибудь подвале полицейского участка? То есть ждали ночи, подобной этой? Может, у них богатая практика в подобных делах: орать через громкоговорители в пустоту, возвышая свои голоса все сильнее и сильнее? Даже заложники понимали, что ни один террорист не сложит оружие и не выйдет из дома только потому, что ему это приказывают. Даже они понимали, что с каждой новой командой шансы получить ответ снижаются. Каждый гость мечтал только об одном: чтобы самому стать владельцем оружия, и уж в этом случае они бы ни за что не сложили его перед дверями дома. А через некоторое время они обессилели настолько, что не грезили даже о том, чтобы все происшедшее оказалось страшным сном. Все, чего они желали, это чтобы люди на улице разошлись по домам, выключили свои громкоговорители и позволили им хотя бы на полу, но поспать. Периодически действительно выдавались моменты тишины, и в эти короткие моменты до их ушей доносилось кваканье древесных лягушек, пение цикад и железное лязганье передергиваемых затворов или взводимых курков.

Позже господин Осокава рассказывал, что глаз не сомкнул всю ночь напролет. Однако Гэн прекрасно слышал, как после четырех часов ночи он периодически похрапывал: тихонько и с присвистом, как будто сквозняк гулял в дверных щелях. И это похрапывание вселяло в Гэна спокойствие. Похрапывание раздавалось в разных концах комнаты: люди проваливались в сон кто на десять минут, кто на двадцать, но при этом лежали покорно, вытянувшись на спине. Аккомпаниатор очень медленно, так что никто даже и не заметил, стянул с себя пиджак и сделал из него нечто вроде подушечки, которую он подложил под голову Роксаны Косс. Всю ночь напролет грязные ботинки шаркали рядом с ними, переступали через них.

Когда гости вечером укладывались на пол, это было своего рода прелюдией разворачивающейся драмы, а к утру страх полностью сковал их уста. Они просыпались с настойчивой мыслью о том, как выйти из ситуации, но ничего толкового придумать не могли. Грубая щетина за ночь покрыла подбородки мужчин, лица женщин были перепачканы расплывшейся от слез косметикой. Нарядная одежда измялась, узкие туфли натерли ноги. Спины и бедра болели от долгого лежания на твердой поверхности, шеи не ворочались и отчаянно ныли. И всем без исключения хотелось в туалет.

Помимо тех страданий, которые испытывали все заложники, господина Осокаву терзала мысль о собственной ответственности. Ведь все эти люди собрались на его день рождения. Согласившись на этот прием, он подверг опасности столько жизней! Пришли несколько служащих компании «Нансей», включая Якиро Ямамото, руководителя отдела развития, и Тецуа Като, старшего вице-президента. Пришли вице-президенты Сумитомо Банка и Банка Японии, Сатоши Огава и Йошики Аои. Пришли из чувства уважения к нему, несмотря на персональные и настоятельные напоминания господина Осокавы о том, что они не обязаны этого делать. Принимающая сторона прислала им отдельные приглашения, объясняя, что празднуется день рождения их самого ценного клиента, и поэтому они обязательно должны на нем быть. Им звонил лично посол Японии. Теперь он сам лежал на половичке в дверном проеме.

Однако более всего господин Осокава переживал из-за Роксаны Косс, хотя и понимал, что неправильно ценить одну жизнь выше, чем другую. Она приехала в эти ужасные джунгли исключительно для того, чтобы для него петь. Каким тщеславием с его стороны было думать, что он заслуживает такого подарка. Ему вполне достаточно было слушать ее записи. Ему более чем достаточно было видеть ее в Ковент-Гарден и в Метрополитен-опера. Почему это ему взбрело в голову, что лучше увидеть ее совсем рядом, вдохнуть запах ее духов? Оказалось, отнюдь не лучше. Акустика гостиной, если уж быть абсолютно честным, искажала ее голос. Он почувствовал крайнюю неловкость, когда заметил чрезмерно развитые мышцы ее рта, когда увидел вблизи ее широко открытый рот с влажным розовым языком. Нижние зубы ее были неровными. Честь, оказанная ему, ничего не стоила в сравнении с тем вредом, который мог быть ей причинен, и не только ей, но и всем остальным. Он попытался слегка поднять голову, чтобы увидеть ее. Она лежала недалеко, потому что во время концерта он стоял посреди комнаты. Сейчас ее глаза были закрыты, хотя ему показалось, что она не спит. Ее нельзя было назвать красивой женщиной, если взглянуть на нее объективно, особенно в тот момент, когда она лежала на полу гостиной. Все ее черты казались крупноватыми для ее лица: нос чуть-чуть длинный, рот слишком широкий. Глаза тоже были слишком большими, но это никак нельзя было поставить ей в упрек. Они напоминали ему голубые цветы риндо, растущие по берегам озера Нагано. При мысли об этом он улыбнулся и хотел было поделиться своей мыслью с Гэном. Вместо этого он взглянул на Роксану Косс, лицо которой он без устали изучал на программках ее концертов и на упаковках дисков. Да, ее плечи несколько покаты. Да, ее шея, пожалуй, могла быть и подлиннее. Шея подлиннее? Он обругал самого себя. О чем он думает? Какое это имеет значение? К тому же ни один человек не способен смотреть на нее объективно. Даже те, кто видел ее сегодня впервые, еще до того, как она начала петь, нашли ее лучезарной, словно ее талант не вмещался полностью в ее голос и просачивался, как свет, через кожу. Со своего места он видел только блеск ее тяжелых волос, бледно-розовую щеку и прекрасные руки. Аккомпаниатор поймал взгляд господина Осокавы, и тот быстро отвернулся. Террористы начали поднимать некоторых заложников и заставляли их следовать за ними. Господину Осокаве было легко притвориться, что он интересуется именно этим обстоятельством.

К десяти часам утра среди заложников началось перешептывание. Не так уж трудно перекинуться словечком-двумя с соседом, если с улицы доносится такой грохот, а гостей одного за другим выводят в холл. Именно по этому поводу и началось перешептывание. Вначале все решили, что их куда-то уведут и там расстреляют, возможно, это произойдет в саду за домом. Виктор Федоров указал пальцем на пачку сигарет в кармане своего пиджака и поинтересовался, позволят ли затянуться перед расстрелом. Он чувствовал, что с его лба на затылок стекают ручейки пота. Пожалуй, если ему позволят покурить, умирать будет не так страшно. Затем заложники замолкли в ожидании своей участи, но тут вернулась первая группа. Улыбаясь, вернувшиеся что-то шептали своим соседям, и слова «туалет», «ванная» облетели все помещение.