Николай Сухомозский - Океан лжи (СИ)

Николай Сухомозский

ОКЕАН ЛЖИ

«Не бойся бога — бойся самого себя.

Ад и рай находятся в твоей собственной душе».

I

Отчего человек так глуп? Крид Пашоат, совладелец небольшой фирмы, надо сказать, небезуспешно торгующей подержанными автомобилями, задал себе этот вопрос не случайно. На него «накатило». Подобные муки совести, особенно в последнее время, он испытывал всякий раз после визита к Элен.

Действительно, что сногсшибательного он нашел в своей любовнице — юной креолке?

Ну, стройна. Ну, с будто приклеенной многообещающей улыбкой. Ну, молода до неприличия, если учесть его собственный возраст. Да еще эта отнюдь не Лолита Торрес[1] прекрасно играет на чаранго[2]. И — точка.

Если же вспоминать недостатки, перечень будет куда длиннее!

Во-первых, глупа до ломоты в зубах — зачем ей извилины при таких изгибах?

Во-вторых, алчна до невозможности. Боже, как опротивело ее кокетливо-приторное: «А что папа сегодня принес своей милашке?»

В-третьих, донельзя самоуверенна, если не сказать, склонна к ненавязчивому шантажу, когда дело доходит до подарков.

В-четвертых, раздражают ее бесконечные капризы: то она не может заниматься «этим» без презерватива, то вдруг просит снять «надоевшую резинку».

В-пятых…

Впрочем, к чему этот сексуальный дебет с кредитом? Разве недостаточно первых четырех аргументов, дабы бежать без оглядки куда глаза глядят?

Особенно если учесть — тоже немаловажный нюанс! — что Элен нисколечко не удовлетворяет его в постели, хотя технику освоила на уровне высшего пилотажа. Любому другому хватило бы за глаза, ходил бы под кайфом. Но что поделаешь, если он, Крид, устроен по-иному? Ему ни к чему тибетская суперпоза, если его не понимают, не чувствуют каждую клеточку партнерского Я не телом — душой. Элен же, если и проявляла интерес к нему, то он всегда был проникнут духом отлично скрываемой меркантильности.

Не исключено, сказывались гены. Из многословных рассказов любовницы он знал, что ее отцу от предка-эскомендеро[3] досталась плантация каучуковых деревьев. За счет доходов от реализации сверхликвидного товара до поры до времени семья жила безбедно. Однако авантюрный склад характера, патологическая любовь к деньгам, стремление во что бы то ни стало приумножить капитал, доставшийся в наследство, привели к тому, что выгодный бизнес глава семьи в итоге продал, приобретя взамен акции компании по добыче олова. «Вот увидите, этот легкий металл позволит мне, словно мифическому Икару, легко взлететь. И очень высоко, — любил повторять он. — Мы еще увидим небо в алмазах!»

Мать не возражала, хотя, будучи женщиной достаточно образованной, знала, чем закончилась для Икара его воздухоплавательная авантюра. Если же мифологическое событие экстраполировать на маниловские прожекты мужа, то ответ давала местная пословица «Боливия оживает и умирает вместе с ростом и падением цен на олово».

Ежегодно сотни предпринимателей, дабы спасти собственное дело, вынуждены прибегать к отчаянным шагам, не оглядываясь на закон, и в результате лицезреют небо не в алмазах, а в клеточку.

Другие, рискнувшие сделать деньги на оловянном бизнесе, стрелялись, шли по миру с сумой, а наиболее сильные духом — такие были, скорее, исключением, чем правилом — нанимались простыми рабочими на еще вчера принадлежащие им рудники.

Легкий металл лег неподъемным бременем и на плечи отца Элен. В один из моментов, поставив не на ту лошадку, бедняга разорился. На еще остающиеся крохи попробовал начать с нуля, загоревшись идеей торговли селитрой, которой так богата Атакамская пустыня. Но над ним словно повис злой рок: опять ничего не получилось. На партию закупленного им сырья покупателей так и не нашлось. Да и кому интересны, например, песок в пустыне или соленая вода в океане?

Вернуть в этот раз удалось копейки.

И мужик сломался. Как это обычно бывает, независимо от цвета кожи и оскала рожи. Нанимался на работу, меняя места, как перчатки. Больше недели нигде не удерживался. А пристрастившись к листьям коки, а позже — марихуане, и вовсе махнул на жизнь рукой. В конце концов (как он в минуту просветления выразился, «чтобы не позорить семью»), ушел к индианке-кечуа[4]. Прозябал в неблагоустроенном домике из адобы[5] без окон, с земляным полом и крышей, крытой ичу[6]. Подряжался на разовую работу, получив за которую деньги, тут же пускал их на травку.

Через год невиданного для протестантской семьи Элен позора отца с проломленной такльей[7] головой нашли в одном из высокогорных кварталов Ла-Паса.

Жилось им с матерью к тому времени несладко. И если бы не кое-какая помощь дальнего родственника, удачно стартовавшего после окончания университета и имеющего неплохую должность в одном из правительственных учреждений, а также престижное жилье в квартале Колокото[8], пришлось бы вовсе худо. Иными словами, Элен, что называется, с младых ногтей на собственном желудке прочувствовала разницу между сытой жизнью и полуголодной. Была ей — и очень! — понятна роль в судьбе каждого денежных знаков. Поэтому она их так и любила.

Что касается Крида, то из толпы он выделялся, прежде всего, одеждой, ибо прикид всегда имел нарочито вызывающий. Это, по мнению близко его знающих, было ни что иное, как защитная реакция, своеобразный скафандр, маскирующий элементарную застенчивость.

Одежду, кроме особо торжественных случаев, составляли неизменные джинсы черного цвета, светло-серая рубашка, ковбойка о десяти застежках-молниях и туфли на высоком каблуке. Ни при каких погодных условиях торговец подержанными авто не расставался с видавшим виды полосатым, словно зебра, беретом, центр которого украшала антенна-пупырышек — размером со стручок перца. И дело заключалось вовсе не в отсутствии наличности или критическом состоянии кредитной карточки. Не свидетельствовал этот факт и о дурновкусии: просто сей головной убор был дорог владельцу, как память, и, следовательно, необходим, подобно глотку ключевой воды усталому путнику. Редкие смешки Крид пропускал мимо ушей: мода на береты для него никогда не проходила и была вечной, как Агасфер.

За приверженность к пупырышку все без исключения, знавшие Крида, будто сговорившись, окрестили его «стручком». Близкие же приятели, когда речь заходила о росте друга, беззлобно иронизировали: «Пять с половиною футов без антенны».

Выделялось среди среднестатистической толпы и лицо нашего главного героя. Да что там выделялось — о нем можно было слагать оды.