Джудит Крэнц - Слава, любовь и скандалы
— Завещание, мадам, составлено в таких выражениях, что я не могу их одобрить. Я проинформировал об этом месье Мистраля, но он не стал меня слушать.
— Фов, — прошипела Надин, — всегда и везде эта Фов.
— Именно так, мадам. Судя по всему, месье Мистраль любил именно этого ребенка.
— Что он написал? Отдайте мне бумаги! — потребовала Надин.
— Мадам! — Нотариус прижал документы к груди. — Только потому, что мадемуазель Фов Люнель нет сейчас в Фелисе, я пришел к вам, не дожидаясь ее приезда. Ей обо всем сообщат, за ней пошлют, но я счел необходимым проинформировать о завещании вас, так как я не знаю, где найти вторую наследницу.
— Читайте же, черт возьми! — хрипло выкрикнула Надин.
— Именно это я и намерен сделать, мадам, — укоризненно ответил мэтр Банетт и откашлялся.
«Я, Жюльен Мистраль, хочу оставить все свои работы моей горячо любимой дочери Фов Люнель. Но так как законы не позволяют мне это сделать, я хочу, чтобы она получила серию «Рыжеволосая женщина», которую я выкупил у моей жены Кейт Браунинг Мистраль (документ, подтверждающий сделку, прилагается). Я хочу, чтобы моя дочь Фов получила все картины, которые я писал с нее и ее матери Теодоры Люнель, единственной женщины, которую я любил в своей жизни. Также я оставляю Фов серию картин «Кавальон», написать которую меня вдохновила именно она. Благодаря Фов я получил самый важный урок, но, к моему сожалению, это случилось слишком поздно. Я надеюсь, что когда-нибудь она поймет, что я услышал ее и изменился. Если моя любимая дочь Фов пожелает, я бы хотел оставить ей «Турелло» и всю землю, которая прилагается к дому по праву собственности. Если она не захочет оставить поместье, то оно должно быть продано, а деньги прибавлены к моему состоянию.
Ни при каких условиях «Турелло» и студия, в которой я работал, не должны стать собственностью мадам Надин Дальма. Я твердо знаю, что она не ценила и не понимала ни красоту земли, ни природу искусства. Двадцать пять процентов от моего состояния я также оставляю моей дочери Фов. Я был бы счастлив, если бы она взяла мою фамилию, но я пойму, если она не захочет этого сделать.
То, что останется, получит, согласно законам, мадам Надин Дальма, которая, я в этом ни минуты не сомневаюсь, продаст все как можно быстрее, чтобы получить возможность и дальше вести никчемную, пустую, тщеславную жизнь, которую она для себя избрала».
— Это все, мадам.
— Незаконнорожденная, порочная, развратная, мерзкая сучка! Нет! Никогда! Она ничего не получит! Ни одного франка! Ничего, пока я жива! Он совершенно сошел с ума! Я опротестую завещание! — Лицо Надин превратилось в маску гнева. От силы ее голоса нотариус резко встал и с отвращением попятился. Он попытался уйти достойно.
— Должен сказать вам, мадам, — выговорил он дрожащим голосом, — о сумасшествии не может быть и речи. Если бы я сомневался в душевном здоровье и умственных способностях месье Мистраля, я никогда бы не составил этого завещания. Оно абсолютно законно.
— Убирайтесь! Вы ни черта не знаете! Я вызову моего адвоката из Парижа. Вы напыщенный идиот, провинциальный тупица! Разумеется, это завещание будет опротестовано. Вон! — Надин двинулась на нотариуса с такой яростью, что он подхватил свою шляпу и вылетел из комнаты, унося с собой завещание.
Узнав подробности, журналисты решили, что лучшего нечего и желать. «Явное безнравственное поведение матери», Гражданский кодекс, статья 339, о таком им давно не приходилось слышать. Доказать «явное безнравственное поведение» Тедди Люнель, все еще остававшейся одной из красивейших фотомоделей мира, будет не слишком легко, решили самые опытные из них, но это оставалось единственной возможностью опротестовать странное завещание Жюльена Мистраля. Оно стало достоянием гласности сразу же, как только просочились новости об иске, который подала Надин Дальма. Журналисты решили было, что эта история закончилась на продуваемом всеми ветрами кладбище на горе Люберон, но, как выяснилось, они ошиблись. Один молодой репортер возбужденно выпалил, что им теперь хватит работы на несколько недель. «На месяцы, молодой невежда», — поправил его патриарх профессии, и они оба удовлетворенно потирали руки.
— Пусть Надин Дальма не выиграет дело, но она отомстит тем, что вываляет имя Тедди в грязи, — сказал Дарси.
— Она может нарыть все что угодно о моей матери, даже если это не имеет никакого отношения к делу, так? — резко спросила Фов.
— Боюсь, что именно так. Как раз этого она и добивается. Зачем ей было предавать гласности завещание? Если бы она не опротестовала завещание, никто бы даже не узнал, как на самом деле к ней относился Мистраль.
Сжав кулаки, Фов металась по гостиной Маги. Она ссутулилась, согнулась, но не могла остановиться ни на секунду. Ее охватила такая ярость, о существовании которой она даже не подозревала. Это напоминало приливную волну, неожиданно возникшую в спокойном океане, вздымавшуюся над маленьким суденышком на пятьдесят футов вверх. Все, что Фов довелось испытать в жизни, не шло ни в какое сравнение со случившимся. Надин покушалась на память ее матери. Она бы убила свою сводную сестру, если бы могла. Фов осознала это и даже не ужаснулась.
— Я отправлюсь в Авиньон завтра же. Я этого не допущу. Мою мать никто не назовет шлюхой! Мне плевать на картины Мистраля, но Надин этого не сделает. Я этого не позволю.
— Фов… — начала было Маги и замолчала. Потом заговорила снова:
— Все это случилось еще до твоего рождения…
— Я иду собирать вещи, — объявила Фов, не обращая на нее внимания.
— Неужели ты никому не можешь позвонить? — взмолилась Маги. — Кто-то из твоих прежних знакомых мог бы тебе помочь. Неужели тебе никто не приходит на ум?
— Да, — медленно ответила Фов, останавливаясь на пороге. — Такой человек есть. Как я могла забыть о нем?
Эрик Авигдор встретил ее в аэропорту Марселя. Он сдержанно выразил свои соболезнования Фов, и эта встреча напомнила их расставание во Флоренции полгода назад.
— Папа был рад, что ты ему позвонила, — признался он, когда машина мчалась в Авиньон.
— Полагаю, он удивился. Боюсь, на континенте была уже почти полночь. Я не подумала о разнице во времени.
— Папа никогда не ложится рано.
— Именно это месье Авигдор мне и сказал, но я решила, что это простая вежливость.
— Папа забыл о вежливости, как только вышел на пенсию.
— Так он нашел для меня адвоката? — с тревогой поинтересовалась Фов.
— Самого лучшего в Авиньоне. Он ждет тебя в доме моих родителей. Его зовут мэтр Жан Перрен. Они с папой вместе сражались в Сопротивлении.
— Твой отец был так добр ко мне.
— Ты ему очень нравишься. — Эрик в первый раз улыбнулся, и губы Фов тоже чуть дрогнули в улыбке.
Они снова замолчали, но эта тишина была уже не такой суровой и напряженной, какая царила между ними, пока они ждали чемодан Фов в аэропорту. Она была измучена, но день в Провансе в начале октября, оливковые деревья и высокие стройные кипарисы снова оказали на нее свое волшебное действие, и в крови Фов забурлило знакомое чисто плотское удовольствие от возвращения назад.
Впервые с тех пор, как ей исполнилось шестнадцать, Фов позволила себе вспомнить, как она любила эти места раньше. Эрик свернул со скоростной автострады, и через полчаса они остановились у дома Авигдоров в Вильнев-лез-Авиньон.
При виде адвоката Фов испытала разочарование и тревогу. Жану Перрену явно еще не исполнилось и сорока. Хрупкий, невысокого роста, он походил на мальчишку. Но, приглядевшись, она наткнулась на суровый взгляд его серых глаз, заставивший ее выпрямиться. Жан Перрен принадлежал к тем, кто видит все сразу и заставляет себя слушать.
Адриан Авигдор встретил Фов в домашнем пуловере и слаксах, а мэтр Перрен облачился в строгий синий костюм с красной розеткой ордена Почетного легиона в петлице. Но он все равно был похож на уличного мальчишку, одевшегося по торжественному случаю во все самое лучшее.
Бет Авигдор так тепло обняла Фов, словно та была ее любимой племянницей.
— Вы, должно быть, очень устали, моя дорогая Фов. Комната для гостей ждет вас. Не хотите ли прилечь на часок перед обедом?
— Нет, благодарю вас, мадам Авигдор. Я хотела бы немедленно переговорить с мэтром Перреном.
Фов и адвокат вышли на просторную террасу. Город расстилался внизу, вдалеке синела Рона, на дальнем ее берегу высились силуэты дворцов Авиньона, чьи шпили и башни напоминали гигантский корабль, плывущий по своенравной реке.
— Эрик говорил мне, что вы участвовали в Сопротивлении вместе с месье Авигдором, — заговорила Фов, когда они сели. Ее по-прежнему беспокоила очевидная молодость адвоката.
— Видите ли, я всегда терпеть не мог школу. Куда веселее было носиться по дорогам Прованса и играть в казаков-разбойников. Когда война закончилась, мне было тринадцать лет. Увы, меня успели снова загнать за парту, но я все-таки сумел стать вполне респектабельным гражданином, как вы можете заметить.
