Санта Монтефиоре - Соната незабудки
Но Одри была благодарна судьбе за эти минуты уединения. Это был очень личный момент, в котором Сесилу не было места. Она снова посмотрела на погружающуюся в темноту долину, и в ее воображении возникло лицо Луиса, — такое, каким его описала Грейс. Она знала, что сама никогда не смогла бы представить его таким…
Грейс была уверена, что осталась в доме одна. Отец уехал в магазин, чтобы купить какие-то новые растения, мама пошла навестить Леонору и внуков. Она села за пианино, ощущая вину, словно школьница, нарушающая правила, и дотронулась до клавиш. Она вспомнила обещание, данное дяде Луису, но убедила себя, что никто ее не услышит. Ее руки горели, так ей хотелось сыграть эту мелодию.
Первые аккорды были едва слышны. Грейс играла очень тихо, боясь, что вернется мама или папа пройдет через сад. Но мало-помалу звуки оплели ее сознание словно плети плюща, и скоро перед ее внутренним взором побежали картинки, красивые и печальные, как вчерашний пейзаж. Она закрыла глаза и позволила музыке увлечь себя. Она полетела далеко-далеко, в места, которых не знала, но к которым рвалось ее сердце. Она увидела широкие равнины Аргентины, где, в погоне за страусами, скакали верхом молодые мужчина и женщина. Садилось солнце, под бескрайним золотым небом расстилались пампасы, окрашенные насыщенным янтарным цветом. При виде этой красоты глаза девушки наполнились слезами. Что-то невероятно трогательное было в этой молодой паре… Их радость зиждилась на печали. Она ощущала их надежды и чувствовала их грезы, словно это были ее собственные чаяния. Грейс попыталась окунуться глубже в свои видения, но врожденный инстинкт самосохранения вдруг приказал ей оторвать пальцы от клавиш. Она открыла глаза в тот момент, когда рука матери со злостью захлопнула крышку пианино. Грейс испугалась до слез. Она подняла взгляд на мать, чье лицо было бледным как смерть.
— Я не хочу, чтобы ты впредь играла эту мелодию. Никогда! — крикнула она. — Ты поняла меня?
Ее руки дрожали, она нервно хрустела пальцами. Казалось, она обожгла их, когда прикоснулась к инструменту. Одри со страхом посмотрела на дочь, но, заметив, что этот страх отразился в глазах Грейс, тоже разрыдалась. Дрожащими пальцами она зажала рот и упала на колени.
— Прости меня! Прости, — шептала она, испуганная собственной злостью. — Я не хотела обидеть тебя. Прости меня, Грейс.
— О, мамочка! Что я наделала… — всхлипывала Грейс, обнимая мать. — Ты тоже прости меня.
Они долго сидели обнявшись, а «Соната незабудки» по-прежнему продолжала эхом звучать в ушах. Наконец Одри погладила Грейс и вытерла ее слезы, потом встряхнула волосами и решительно сжала губы.
— Твой отец умирает, Грейс.
Глаза Грейс широко раскрылись, словно у животного, испуганного резким светом автомобильных фар. Она недоверчиво смотрела на мать. Да, отец выглядел бледным и худым, но она и представить себе не могла, что у него серьезные проблемы со здоровьем.
— Он умирает? — повторила она в надежде, что ослышалась.
Одри кивнула.
— Его съедает рак, любовь моя.
Грейс придвинулась к матери и уткнулась ей в шею.
— Почему ты молчала? — спросила она. — Он болеет давно?
— Два месяца или много лет… Я не знаю. Но надежды на выздоровление нет. Он долго не продержится. Мы не хотели путать тебя.
— Но, мамочка, он же мой отец! Ты должна была сказать мне.
Грейс отстранилась от матери и села на ковер.
— Любовь моя, твой отец — гордый человек. Он не хотел, чтобы о нем волновались.
— А Алисия и Леонора знают?
— Я еще им не говорила.
— Ты должна сделать это. Господи, мы сейчас должны быть здесь рядом с ним! Только после смерти человека мы понимаем, как сильно любили его. Мы должны показать, как много он для нас всех значит.
— Милая моя, ты такая хорошая, — прошептала Одри, отметив для себя, что Грейс стала более чувствительной и «земной».
Грейс прочитала мысли матери.
— Витать в облаках, не замечая земных забот, — неправильно, — ответила она, едва заметно улыбнувшись. — Этому меня научил Луис.
Одри поправила выбившийся из прически локон и нежно ей улыбнулась.
— Не вспоминай о своем дяде при отце, любовь моя. Он очень слаб.
— Я понимаю. Конечно, — ответила она. — Ты скажешь ему, что я знаю о его болезни?
— Скажу.
— И расскажи все близнецам. Мне все равно, гордый он или нет. Все, что мы можем сейчас для него сделать — быть рядом.
Одри кивнула и снова обняла Грейс.
— Сыграй что-нибудь еще, любовь моя. Что-нибудь менее грустное. Та мелодия вызывает в памяти мучительные воспоминания. Извини.
— Я сыграю что-то более оптимистичное, — сказала девушка, снова усаживаясь за пианино. — Оптимистичная музыка пойдет папе на пользу.
И все же Грейс недоумевала, почему на этот раз «шестое чувство» подвело ее…
Пролетали месяцы, и Сесилу становилось все хуже. Не помогали ни музыка Грейс, ни ее молитвы. Его дух угасал, подобно осенним деревьям, которые одно за другим сбрасывают листья до тех пор, пока ветви не становятся абсолютно голыми и безжизненными. Так должно быть. Судьба привела его к концу путешествия, и впереди его ждал мир духов. Но он испытывал страх.
— Как жаль, что я не умею видеть «другую» сторону, как ты, Грейс, — говорил он, лежа в постели. — Тогда я бы не волновался.
Одри заботилась о нем, ухаживала со всей любовью и нежностью, на которые только была способна. Грейс сидела рядом на кровати, пытаясь объяснить, что смерть — это возвращение домой.
— Жизнь — это игра. Смерть — уход со сцены, сбрасывание костюма и возвращение туда, откуда ты родом. Это не забвение. Верь мне. Я знаю.
— Я всегда считал тебя немного странной, Грейс. Но сейчас мне так хотелось бы тебе верить… — Сесил улыбнулся и вдруг закашлялся.
— О, папочка, тебе очень больно?
— Да нет, терпимо, Грейс, — ответил он. — Волшебные таблетки твоей мамы притупляют боль. Я умру в хорошем настроении.
— Ты слишком много куришь, — сказала Одри, забирая у него поднос с чаем и направляясь к двери. — Я и своего отца ругала за это.
— Сигары здесь совершенно ни при чем, — ворчливо отозвался он. — Я старик, вот и все. — И он снова закашлялся. — Одри, задержись ненадолго, я кое-что хочу рассказать Грейс.
Одри побледнела. Она подозревала, что этот момент когда-нибудь наступит. Ее сердце заныло не только потому, что она с ужасом думала, как воспримет новость Грейс, а еще и потому, что она понимала — смерть подошла к их дому очень близко. Поднос дрожал в руках, когда она обернулась, чтобы поставить его на туалетный столик. Она прошла и села в кресло у кровати.
— Что ты хочешь рассказать ей, любовь моя? — спросила она. Последние недели истощили ее и физически, и эмоционально. Она чувствовала себя изможденной. Во взгляде мужа она прочла намерение рассказать Грейс правду.
Сесил взял дочь за руку. Месяцами он колебался, не зная, стоит ли рассказывать ей правду о ее рождении. И хотя рассказ Сисли о дружбе Грейс и Луиса очень задел его, он давно простил своего брата. Теперь, умирая, хотел все расставить на свои места. Больше никаких секретов…
— Я скоро уйду навсегда, — начал он, не зная, какие выбрать слова. Он полагал, что правда может порадовать дочь. Одри в мрачном предчувствии опустила глаза. — Твоя мама и я не всегда были счастливы, — осторожно начал он.
— Я знаю, папа, — засмеялась Грейс. — В каждом браке есть свои взлеты и падения.
— Но перед твоим рождением сердцем твоей мамы владел другой мужчина.
Грейс прищурила глаза и посмотрела на склоненную голову матери.
— Продолжай, — сказала она тихо.
Сесил вздохнул. Его щеки внезапно вспыхнули, а затем так же быстро снова побледнели.
— Во время той короткой любовной связи ты и была зачата, любовь моя.
Грейс с ужасом смотрела на него. Она вдруг почувствовала себя одинокой, словно у нее на белом свете не осталось ни одного близкого человека.
— Значит, ты не мой отец?
Сесил покачал головой.
— Не по крови, — ответил он, пытаясь излагать факты и не позволить разрывающемуся от слез сердцу вмешаться в его монолог.
Глаза Грейс заблестели, и она отшатнулась.
— Тогда кто же? — спросила она.
Сесил посмотрел на Одри.
Та, словно извиняясь, опустила голову.
— Луис, — ответила она едва слышно. — Твой дядя Луис.
Грейс медленно встала с кровати и подошла к окну. Она думала о своем дяде, и теперь ей стала понятна его грусть. Он никогда не любил Айлу. Все это время он любил ее мать. Она тотчас же осознала всю трагичность их взаимоотношений. И «танец слез» матери сразу приобрел смысл. Она поняла, что отцовская страсть к спиртному — следствие того, что он чувствовал себя несчастным. Холодность в отношениях — попытка преодолеть боль…. Взаимное согласие похоронить прошлое, переехать в Англию и начать все сначала… Все это вдруг стало понятным.
