Кайл Онстотт - Хозяин Фалконхерста
— Я пришел пожелать тебе спокойной ночи.
— И это все? — Она подвинулась, освобождая для него место на кровати. — Неужели все? — Голос выдавал нетерпение.
— Все, Софи, если только ты не согласишься выйти за меня замуж. — Он как бы машинально повозился с пуговицей на подштанниках, которые сначала съехали ему на колени, а потом вообще оказались на полу. — Хочу пожелать тебе спокойной ночи и еще раз предложить выйти за меня замуж. Завтра все жители Нового поселка берут себе фамилии и женятся. Там теперь есть настоящий проповедник. Я тоже взял себе фамилию и хочу жениться по всем правилам. А уж если жениться, то только на тебе.
— И думать об этом забудь! Я не собираюсь выходить за негра, и проповедник-негр для меня — пустое место. Что за болтовня про фамилию? Какая же у тебя теперь фамилия?
— Максвелл! Я теперь Драмжер Максвелл.
Софи села в кровати и внятно проговорила:
— Эта фамилия тебе не годится. Не бывать этому!
— Это не твоего ума дело. Какую хочу, такую и беру. Мне хочется стать Максвеллом, и я им стану. Мой отец спас твоего. Я имею право взять вашу фамилию. Так ты говоришь, что не выйдешь за меня?
Она решительно покрутила головой.
— И не подумаю!
Он нагнулся, чтобы подобрать с пола подштанники.
— Я уже пожелал тебе спокойной ночи.
— Погоди, Драмжер! Не уходи.
Он обернулся.
— Ладно, гляди хорошенько, Софи, больше тебе этого не видать.
— Куда ты?
— Оденусь, пожалуй, и подамся в Новый поселок. Туда вместе с толпой бродяг пришли новые женщины. Одна милашка так на меня и прыгала. Сама предлагала мне с ней лечь. Спокойной ночи!
Он уже приоткрыл дверь, но тут Софи взмолилась:
— Останься, Драмжер! Все равно ехать в Новый поселок уже поздно. Ты там всех перебудишь.
— А мне какое дело? Она ночует у Элканы и Мини. Мини — моя подружка: она меня впустит, потому что решит, что я пришел к ней. А Элкана дрыхнет, как сурок. Сколько раз я к ней лазил! — Он еще шире распахнул дверь.
— Драмжер! — Софи неуклюже выбралась из постели и зашлепала к нему. — Драмжер, останься со мной этой ночью, хоть ненадолго! Я только и думаю, что об этом капитане и его желтой девчонке. Я хочу, чтобы ты остался, Драмжер! Я дам тебе чего-нибудь из драгоценностей, если ты останешься.
— Не нужны мне ни твои безделушки, ни ты сама! Никогда больше к тебе не приду. Что ты можешь мне предложить? Завтра же возьму и женюсь на ком-нибудь. Пускай другая получит то, чего тебе не видать. Уйду из этого дома! Ноги моей больше здесь не будет! Лучше выстрою себе дом в Новом поселке. Ну тебя к чертям! На, погляди напоследок на то, чего тебе теперь будет так не хватать! — Драмжер врал без зазрения совести, но знал, что его слова производят должное впечатление на простодушную Софи. — Уж я позабочусь, чтобы ты не смогла завести себе другого негра из Нового поселка. К тебе ни один не подойдет, если будет знать, что я запретил, а белый на тебя и подавно не позарится — ведь у тебя скоро родится негритенок! Вот закрою за собой дверь — и у тебя никогда больше не будет мужчины, ни черного, ни белого.
Она боялась, что он выбежит, захлопнув дверь, но он все еще стоял рядом: сначала натягивал подштанники, потом долго застегивался. От одного его вида ее захлестывало неуемное желание. Что ее ждет, если она его лишится? Белый к ней действительно не прикоснется; влияние Драмжера на негров так велико, что и они к ней не подойдут, если он им запретит. Ее жизнь станет совершенно пустой. Она шагнула к нему и упала перед ним на колени, обхватив руками его ноги и прижимаясь щекой к его сильному, гладкому телу.
— Не бросай меня, Драмжер, — всхлипывала она, — не оставляй меня!
— Не хочу иметь ничего общего с женщиной, которая отказывается стать моей женой, — произнес Драмжер голосом, полным праведного гнева, забыв, что только что грозился набезобразничать в Новом поселке. — Фамилия у меня уже есть, а завтра появится и жена. Нас обвенчает по всем правилам священник. Я буду жить как белый, — с фамилией, с женой, в собственном доме, со своими детьми. Надоело быть черномазым и слугой, хочу стать… — он поискал подходящее слово, — уважаемым человеком.
Она еще сильнее прижалась к нему, обслюнявив ему бедро.
— А если я соглашусь выйти за тебя? Если назовусь твоей женой? Если скажу, что Фалконхерст — твой дом, а мой будущий ребенок будет твоим? Если я все это скажу, что будет, Драмжер?
— Все «если» да «если»… — Он оттолкнул ее голову.
— Тогда я говорю это прямо сейчас: завтра я выйду за тебя замуж, если ты пообещаешь, что никогда от меня не уйдешь.
Он заглянул ей в лицо.
— Ты позволишь черному проповеднику обвенчать нас? — Ему было трудно поверить, что она способна пасть так низко.
— Белый нас все равно не обвенчает. Либо венчаться у черного священника, либо вообще никак. И потом, что за важность? Я всю жизнь прожила с черномазыми, так и остаток жизни проведу с ними. Наверное, я сама больше черная, чем белая. Если хочешь знать, мне не впервой выходить за негра: Аполлон Бошер тоже был черномазым. — Она прикусила губу, жалея, что выболтала тайну.
— Так он был цветной, миссис Софи? — Драмжер не поверил собственным ушам.
Она покорно уронила голову.
— Так сказала Лукреция Борджиа, а ей виднее. Раньше я держала это в секрете, но раз уж я выхожу за тебя замуж…
— Мы сделаем это прямо завтра, Софи. — Драмжер решил проявить нежность и прижал к себе ее лицо, ощущая помимо собственной воли блаженство от прикосновения ее губ.
— Мы поженимся завтра, если сегодня ты останешься со мной. — Она подняла на него глаза, увидела, что его губы сжаты, а глаза блестят, и твердо добавила: — На всю ночь.
Он еще сильнее прижал ее к себе.
— Хорошо, Софи, на всю ночь, только давай ляжем. Что-то я притомился.
Позже, когда Драмжер уснул, Софи еще долго размышляла, лежа рядом с ним. В темноте ее рука гладила его теплое тело. Она думала о своей матери, которую никогда не видела. Ее мать любила негра по имени Мид. Что ж, по крайней мере она ничем не хуже матери. Потом она вспомнила белый череп, красующийся в кухне Жемчужины, — все, что осталось от Мида. Она знала, как поступил с Мидом ее отец, и радовалась, что отец сошел в могилу. С Драмжером ему не разделаться. Она не могла оставить его в покое даже спящего. Ее пальцы нащупали его серебряную цепочку, немного потеребили ее, потом заскользили по его лицу. Тепло его кожи действовало на нее умиротворяюще. Нет, это был не безжизненный череп, а лицо человека, переполненного жизненными силами. Ребенок в ее чреве шевельнулся, и мысль о том, что это ребенок Драмжера, доставила ей радость.
40
Грохот посуды в кухне разбудил Драмжера. Он не сразу вспомнил, где находится. Повернув голову, он уперся взглядом в спящее лицо Софи. Стараясь ее не разбудить, он вылез из постели, как можно тише справил малую нужду в ночной горшок и, натянув подштанники, бросился к себе в комнату, где вымылся с ног до головы и насухо вытерся. Вместо теплой одежды, бывшей на нем накануне, он отдал предпочтение белым брюкам, оставшимся от Аполлона, и старой белой рубашке. В кабинет он спустился босиком. Хоббс еще спал, и Драмжер не стал его будить.
Маргарита уже приготовила завтрак. С помощью Поллукса Драмжер накрыл большой поднос: белая скатерть, лучшая фарфоровая посуда, какая только уцелела, серебряные приборы. Налив в потускневший кофейник суррогатный напиток и разломив на части кукурузную лепешку, он прихватил кувшин с горячим молоком и вазочку с патокой и понес все это Холбруку. На стук в дверь ответил сонный голос капитана. Мельком оглядев кровать, Драмжер поставил тяжелый поднос на стол и раздвинул шторы, отчего комнату залил яркий свет.
— Надеюсь, вы выспались, господин капитан. — Драмжер подскочил к кровати и, вытащив у Памелы из-под головы подушку, заботливо подложил ее под плечи капитану, чтобы тот мог расположиться полусидя. Пристроив поднос у капитана на коленях, он налил ему кофе, добавил молока и патоки и подал гостю чашку. Этого белого он совершенно не боялся. Раньше Драмжер любил и уважал Хаммонда Максвелла и чувствовал, что тот отвечает ему заботой, однако то было не дружеское чувство, а привязанность, какую человек питает к лошади или собаке. С капитаном дело обстояло совсем по-другому, хотя Драмжер не сумел бы сформулировать, в чем заключается разница. Он просто чувствовал, что Холбрук отвечает взаимностью на дружелюбие и уважение, которое он к нему проявляет. Он испытывал потребность в поддержке и доверии со стороны белого, но то обстоятельство, что перед ним друг, а не хозяин, трогало Драмжера чуть ли не до слез.
Холбрук попробовал кофе и скривился.
— Ну и варево! Я прослежу, чтобы нам доставили настоящий кофе, как только подойдут фургоны с провиантом. Однако, как ни плох кофе, почему ты не подумал о Памми? — Он прижал девушку к себе. — У бедняжки была нелегкая ночь.
