Сьюзен Льюис - Одержимость
Я должен подчеркнуть, джентльмены, я и понятия не имел, что творится у Люка в голове. Время от времени он сообщал, что покончил с Аннализой. Мы говорили с ним, только когда он оставался в клинике на несколько дней, а недавно я наконец узнал, что произошло. Он рассказал, как пытался наказать вас, мистер Дэнби, за Сиобан. Конечно, он ничего не упомянул о проститутках. С ним случился кризис — он ощущал себя кем-то, соединившим его самого и его отца, он признался, что видит единственный путь вырваться из всего этого — с помощью Кори.
Кристос, услышав имя Кори, подошел ближе.
— То есть?
— Я думаю, — сказал Горовиц, — Люк считает Кори единственной из семьи мистера Дэнби, не втянутой в его кошмары. Полагаю, сначала он собирался соблазнить Кори, чтобы мучить мистера Дэнби. Но когда его состояние ухудшилось, а он это наверняка понимал, Люк взглянул на Кори по-иному. Поймите, он больше не воспринимал свою жизнь отдельно от этой семьи. Или, лучше сказать, он стал считать ее частью собственного кошмара. Спасение, считал он, может прийти только извне. В данном случае от Кори. Но он не сумел убедить в этом Кори, хотя пытался разными путями. Она, как мы знаем, влюбилась в вас, мистер Беннати. Я абсолютно убежден, именно поэтому Люк похоронил последние капли надежды, а значит, и разума.
В комнате повисла давящая тишина. Филипп сидел, обхватив голову руками. Кристос невидящим взглядом уставился в темнеющее небо, Радклиф курил. Первым заговорил Филипп:
— После возвращения Люка в Ирландию в 1967 году он когда-нибудь приезжал в Лондон?
Горовиц нахмурился:
— Не сомневаюсь в этом. Причем не единожды был там как журналист. Но жил в Ирландии до 1985 года.
— Понятно, — Филипп, видимо, что-то прокручивал в голове. Он поднял глаза, все ждали от него какого-то откровения.
— Я просто пытался связать исчезновение жиголо Жеральдины Ласситер с… кое с каким происшествием, — объяснил он.
Кристос поднял голову.
— Да, да, Жеральдина Ласситер. Женщина, которая, скажем так, образовывала его, — уточнил Филипп.
— Вы его помните в то время? — спросил Горовиц.
— Не помню, чтобы я с ним встречался, — ответил Филипп, — но я знал о его существовании. Да все знали.
— А можете ли вы сказать, что произошло после его исчезновения? — поинтересовался Радклиф.
Филипп покачал головой:
— Пока нет. Сперва я хотел бы поговорить с женой.
— Вы помните их любовную связь?! — допытывался Горовиц.
— Да. Помню.
Наступило тягостное молчание, в конце концов заговорил Кристос.
— Ну и к чему мы пришли? — он повернулся к Горовицу. — До сих пор не известно, где они…
— Вопрос не ко мне.
— Тогда, может быть, объясните, — Кристос понимал, что Радклиф не в состоянии ответить на его вопрос, — какого рода опасность, вы считаете, грозит им?
Горовиц с молчаливого согласия Радклифа решился усугубить самые страшные ожидания Дэнби и Беннати.
— Полагаю, в чрезвычайно серьезной опасности Аннализа. Ее сходство с Сиобан постоянно провоцирует его, и если она в курсе, что она дочь Люка, тогда ее поведение будет очень похоже на поведение Сиобан с отцом. А Люк скорее всего прореагирует так, как его отец.
— О Боже, помоги нам, — выдохнул Филипп, откинув голову и закрыв глаза.
Радклиф внезапно встрепенулся.
— Филипп Фитцпатрик никогда не заходил так далеко, чтобы помышлять об убийстве Сиобан, — сказал он. — Вы же говорили, что Люк станет придерживаться модели поведения отца?
Горовиц побледнел и выглядел совсем измученным.
— Не могу с уверенностью утверждать.
— А что относительно Кори? — Кристос не в силах был поднять глаза на Филиппа.
Сочувствие с необычайной ясностью читалось в глазах Горовица, сочувствие и бессилие.
— Как я уже говорил, Люк некоторое время был убежден, что любовь Кори, ее сострадание — именно то, что ему нужно, чтобы привести в порядок свою жизнь. Убеждение, конечно, ничем не обоснованное, но ведь его разум далек от нормального. Он смотрит на Кори как на человека, способного залечить все его раны… Она необходима ему и в жизни, и в смерти.
Страх вихрем ворвался в сознание Кристоса.
— Что вы хотите этим сказать?
Горовиц растерянно захлопал глазами:
— Полагаю, Люк намерен покончить с собой. И если так, то, видимо, он захочет взять с собой Кори.
Кристос сильно побледнел и напрягся.
— Пожалуйста, поймите, мистер Беннати, — Горовиц сделал слабую попытку успокоить его, — я всего лишь предполагаю. Нельзя сказать наверняка, что предпримет Люк.
Действительно, предсказывать он не мог. Не вызывало сомнения лишь одно — в нынешнем состоянии Люк полностью утратил контроль над собой. Сейчас до него не достучаться, разум покинул его навсегда. Говорить об этом бесполезно, незачем им знать, сколь велик его, Горовица, страх, во что могут трансформироваться ужас, обида и насилие, пережитые Люком в детстве и вызвавшие деградацию, чем обернутся для обеих — Кори и Аннализы, прежде чем они примут свою смерть.
29
Кори и Аннализа лежали спина к спине на широкой деревянной кровати, руки и ноги связаны, грязная простыня слегка прикрывала их наготу. Послышался бой часов где-то вдалеке — полночь; потом в коридоре раздались шаги и затихли у соседней двери. Люк, видимо, тоже пошел спать. Наверное, рядом с собой он кладет револьвер… Она прикусила губу от отчаяния, от жуткой беспомощности на глаза навернулись слезы. Даже если бы они с Аннализой распутали веревки, которые, она знала, им ни за что не распутать, дверь комнаты заперта, а окна слишком высоко, чтобы наверняка бежать.
Силы почти покинули Кори, она держалась только из-за Аннализы. Безнадежность, тоска по Кристосу становились безмерны, ей хотелось забыться в его объятиях, она едва удерживалась от паники. Нет, нельзя позволять себе думать о Кристосе, это только расслабляет, надо выкинуть из головы все мысли о нем. Не стоит придавать этой дикой реальности еще большую нереальность.
Люк весь день продержал их на палящем солнце, а может, он вообще уезжал с виллы. Все это время она пыталась оправиться от шока — Аннализа поведала ей об их поездке в Испанию.
И отнюдь не то чтобы Кори поразило отцовство Люка, нет, скорее ее потрясла роль Октавии в этой невыразимо грязной истории.
— Извращенная, испорченная до глубины души… — Аннализа говорила надтреснутым от ужасной печали и предательства голосом. — В этих словах Люка — все правда. У меня перед глазами ее лицо, и под этой скорлупой, под великолепной кожей нет ничего, кроме яда. Но какой бы она ни была, какой бы дьявол ни сидел в ней, это не оправдывает Фитцпатрика, он знал, что делал. Знал и ничего не говорил. Он пытался оправдаться, напоминая, что много раз силился порвать наши отношения. И как бы обвинял меня, что я его не отпустила.
В глазах Аннализы застыли смертная тоска и отчаяние, Кори нежно коснулась ее лица.
— Но ведь ты не знала, — успокаивала Кори. — Откуда тебе было знать?
Обе помолчали, посмотрели на море. Жара обжигала, мешая шевелиться, думать. Случившееся с Аннализой за последние два года выходило за пределы разума. Кори, в шоке от услышанного, еще пыталась найти какие-то слова, объяснения…
Она посмотрела на Аннализу, потянулась к девушке, чтобы унять ее дрожь и рыдания.
— Мне никогда не забыть, что моя собственная мать… О Кори! Она ведь смеялась, рассказывая про это. Представляешь? Она смеялась!
Кори чуть не плакала от жалости, живо представляя то, что пришлось пережить Аннализе.
— А потом… о Боже… — Аннализа зашлась в рыданиях, сгорая от боли и стыда, отвернулась от Кори и закрыла лицо руками. — Знаешь, что она сделала, Кори? Даже не верится… Она подошла, встала у меня за спиной и спросила, может ли он изнасиловать меня. И обещала меня подержать и заставить называть его папой.
Кори закрыла глаза. Она чувствовала ожоги от солнца у себя на спине, видела волдыри на плечах Аннализы, вдыхала едкий сладковатый запах цветов, ощущала привкус соли в воздухе. Но после слов Аннализы все это, впрочем, и сами слова, воспринимались какими-то далекими и нереальными, словно выгоревшими на солнце.
— И знаешь, что он сделал? — Аннализа уже не могла остановиться. — Ты знаешь, что сделал Люк?
Кори покачала головой.
— Он изнасиловал меня.
— О Боже, — выдохнула Кори, будто желала поскорее избавиться от наваждения.
— Я не стала называть его папой! — выкрикнула Аннализа. — Но она делала это за меня, противным детским голоском: «Папа, прекрати, прекрати! Папа!» А потом назвала меня Сиобан. А его Филиппом… И приговаривала: «Ну же, Филипп, насилуй свою дочь Сиобан. Она хочет твой…» — Язык Аннализы не повернулся произнести грязное слово. — Она не унималась и довела его до такого безумия, что он в полном беспамятстве смеялся, плакал и кричал, не отпуская меня, а она вопила от восторга.
