Мегги Леффлер - Диагноз: Любовь
Прошел почти год с тех пор, как мы в последний раз виделись: 23 октября, за два дня до того, как высадились наши войска. Я была так рада снова оказаться дома, что первые несколько недель скучала по тебе даже меньше, чем ожидала от себя. Я не говорю, что это не было больно. Просто к концу моей стажировки я пребывала на грани сумасшествия. Сначала было то Божье испытание, когда Уилл появился после нашей поездки к вулкану. Ну и шоу мы устроили на пляже в тот день! Все эти крики, назойливое внимание и охранники, которые интересовались: «Все ли в порядке, сестричка?» Потом нагрянули экзамены в середине семестра, а я не могла сосредоточиться, не могла находиться ни в чьем обществе. Если помнишь, я начала заниматься в маленьком чулане возле лекционной аудитории. Там был миллион коробок, сложенных штабелями до самого потолка, один стол и микроскоп, который я стащила с последней лабораторной. Представляешь, когда я утром вернулась туда, на столе лежал официальный бланк, на котором было написано: «Учеба в кладовой запрещена». Мне это показалось странным, словно они забыли, что заниматься можно во всем кампусе. Теперь я думаю, что это могла быть шутка… Возможно, это придумал Эрнест или Тор. Так или иначе, я была настолько выбита из колеи приездом Уилла и возможным распадом нашего брака, что начала представлять, как я страдаю от тех жутких вещей, о которых читала. Хуже всего была паразитология. У меня перед глазами постоянно стоял слайд Барнсворта, и я видела себя на месте того бедного парня, у которого из задницы торчали черви — жуткая аскаридозная инвазия! И вот наступил тот день, когда я перестала переживать и зубрить, выкроив время на то, чтобы выйти из кладовой и купить себе колы. А все уже говорили о премьер-министре Бишопе, которого сбросили во время государственного переворота. Думаю, нам стоило прислушаться к Вику и выбраться с острова раньше, пока у нас еще была возможность. Однако я не могла смириться со срочностью отъезда домой, поскольку не собиралась уезжать до Рождества. Это было похоже на преждевременные роды. Я знала, когда на самом деле должна рожать, и не хотела других дат. Конечно, коммунистам не было дела до моих семейных проблем, их не волновало, что я так сильно люблю тебя и что, уехав с острова, я, возможно, никогда не стану врачом. Они все равно убили Бишопа.
Я помню, как собирала свой чемодан, чтобы возвратиться домой. По улицам шли танки, и я ненавидела себя за то, что так влюблена и упряма, за то, что ставлю свои проблемы на первое место. Все, чего я хотела, — это оказаться снова дома и обнять моих детей. Я обещала Богу, что, если он поможет мне добраться домой живой, я буду верной женой, хорошей матерью и брошу медицину, как только увижу их снова. В общем, все те клятвы и обещания, которые человек дает, когда ужасно напуган. Но я была искренна.
И я все еще благодарна — благодарна Богу, благодарна Папочке. Мне стоило бы написать ему отдельное письмо и поблагодарить за то, что он арендовал нам рыбацкую лодку. Было так странно оставлять остров, помнишь? Я никогда не забуду, как обернулась и посмотрела на берег, когда мы отплывали. Меня удивило, каким безлюдным выглядит остров, который еще недавно казался полным жизни. Ну, некоторое время, по крайней мере.
В аэропорту Сан-Хуан я видела тебя в последний раз. Каким-то образом я уже знала об этом и даже сказала тебе, сжав твою руку, прежде чем влиться в окружающее нас сумасшествие. «Увидимся с другой стороны!» — сказал ты, проталкиваясь к таможне и иммиграции со своими чемоданами, а я, растерянная и напуганная, осталась с «Большой Бертой». Я решила, что ты хочешь встретить меня у ограждения, чтобы попрощаться, но ты там не появился. Я даже не смогла обнять и поцеловать тебя. Честно говоря, у меня не было времени расстраиваться, до тех пор пока автобус не повез нас к самолету и мой взгляд не наткнулся на валявшийся на дороге чемодан. Его содержимое разлетелось в стороны, и все могли это видеть. Спутанные чулки походили на разворошенный кишечник, а бумаги были подхвачены ветром. Только вид таких открытых ран заставил меня расплакаться, но автобус уже подъезжал к самолету, и мне пришлось взять себя в руки. И отпустить тебя.
А теперь я вернулась, и это замечательно. Дети в восторге, оттого что я дома, и я в восторге тоже. Ничто в мире не может сравниться с десятилетним — твоим! — человечком, которого ты обнимаешь. Как я могла забыть эти ощущения? Они уже в пятом классе и продолжают каждый день удивлять меня. Осталось всего семь месяцев начальной школы. Говорят, что дети более жизнеспособны, что они справляются с болезнями, которые могут убить взрослых, — может, то же самое вышло и с эмоциями. Я могу лишь надеяться.
Недавно я говорила с Эрнестом. Он сказал, что ты, Тор и Вик закончили обучение в Нью-Джерси вместе со всеми остальными. Получается, университет Святого Георга был на что-то годен, раз всех его студентов приняли в школы США. Кроме Джекси, конечно. Ты, должно быть, слышал, что она бросила медицину, пошла учиться на дизайнера одежды и собирается отдать себя работе. Что касается меня, то я окончила Мэрилендский университет и школу медицины. Сбылась давняя мечта моей матери: я получила диплом «настоящего» медицинского учебного заведения. И все равно Мэрилендский университет не стал моей альма матер. Я даже не сошлась с этими «настоящими» студентами-медиками. Я была просто переведена из более интересного места. Они были болванами, а я — по секрету — удачливой.
Теперь ты, должно быть, уже женат. Если я правильно помню, Лизетт планировала прошлым летом провести ваш праздник в «Уолдорф Астории». Я не могла заставить себя спросить об этом у Эрни. Как бы я ни хотела, чтобы ты был счастлив, мне слишком больно думать, что ты принадлежишь не мне. Но я надеюсь, что твоя свадьба была великолепной, Саймон. Боже, я плачу, как только подумаю об этом.
Мы с Уиллом боремся. Боремся за то, чтобы быть чем-то большим, чем соседи по комнате, у которых двое общих детей. Боремся за то, чтобы забыть наши с тобой отношения, о которых я ему рассказала. Он уже знал, и я, кстати, не могла даже представить, как нам сблизиться снова, строя отношения на лжи. Я не знаю, сможет ли он снова мне доверять, — иногда мне кажется, что он предпочел бы не знать правды.
Это стало неписаным правилом нашего дома — никогда не говорить о Гренаде. Все чувствуют себя лучше, притворяясь, что этого никогда не было. Но иногда мне так не хватает возможности поделиться с кем-то воспоминаниями об этом месте. Это забавный, совершенно другой мир, совсем не похожий на наш. Если оставаться там достаточно долго, начинает казаться, что ты всегда здесь жил: наблюдал, как поднимается луна над Прикли Бэй, низкая и огромная, смотрел на Южный Крест и сумасшедшие нагромождения облаков, висящих над водой. Я почти забыла, как громко поют сверчки.
А дома у нас осень, и она ничуть не похожа на осень Северо-Востока[55] с его четкой речью, особыми выражениями, соснами. Я почти забыла, каково это — идти в школу в сумерках, когда тебя окутывают лунный свет и спокойствие, а над головой мелькают летучие мыши, такие же бесцельные и мирные, как мои мысли. И тебя, мой милый Саймон, я тоже почти забыла. Но я не хочу забывать.
Все воспоминания о Гренаде сводятся к тому, каким накалом страстей наполнилась моя жизнь и как быстро все закончилось. Я была невероятно счастлива с тобой и каждый день чувствовала вину за свое счастье. Время шло, и я ощущала каждую его минуту, поскольку знала, как мало нам отведено, и знала, что все кончится прежде, чем я буду к этому готова. Я хотела остаться под этими звездами, которых не видно у меня дома, под этими сумасшедшими кучевыми облаками и летучими мышами, которые вполне могли оказаться голубками.
И ты. Я хотела остаться с тобой навсегда.
Я бы сказала, что в Сан-Хуане была наша последняя встреча, но я знаю, что лучше не выносить подобных вердиктов. Все меняется. И ничто не вечно. Помнишь, как ты сказал мне, что Южный Крест однажды может понять, что освещает Северное полушарие. В один момент жизни мы — одно, а в следующий — совсем другое. И это дар Божий, правда.
Даже если Уилл никогда не простит меня, я сама простила себя за все, что сделала: за то, что уехала, за то, что забыла, за то, что обманула. А что, разве у меня был выбор? С другой стороны, я вовсе не смиряюсь с тем, что меня ждет вечное наказание. Но это не значит, что я не испытываю чувства вины. Я так виновата перед всеми, кому причинила боль, — перед моими детьми, моим мужем и даже перед тобой, любовь поя. Но дело в том, что я не идеальна. И это, без сомнения, нормально. Никто и никогда не требовал от меня совершенства. Идеален лишь Иисус, но он же и милосерден.
Иногда я вспоминаю ту ночь, что мы провели на причале для лодок под метеоритным дождем. Ты рассказывал мне о Полярной звезде и о том, как колеблется Земля на своей оси, как ось смещается относительно центра, когда планета движется по кругу. Это так похоже на мои отношения с Богом. Я колеблюсь то к Нему, то от Него — в одну секунду я готова петь его псалмы, в следующую — не могу заставить молитву сорваться с моих губ. Но я все время нахожусь на его орбите, даже если не могу ощутить напряжение и колебание относительно Иисуса. То ближе, то дальше, туда и назад… Возможно, это единственный способ познать Его. И лучше узнать себя, принять свою противоречивость и свое несовершенство. И чтобы понять, что я все еще влюблена.
