Лариса Шкатула - Замуж - не напасть
Сегодня у Алексея вечерний прием больных и он придет после восьми вечера. Евгения надеется, что до его прихода она как раз покрасит окно в комнате Никиты - не ждать же, в самом деле, пока этот ленивый мальчишка соберется с духом!
Она одевается в старые джинсы, старую рубашку Никиты, повязывает по-пиратски косынку. Теперь даже в рабочую одежду невольно старается внести хоть чуточку кокетства. Глядится в зеркало, слегка подкрашивает губы и подмигивает своему отражению. В ту же секунду начинает звонить телефон, как будто на её подмигивание откликнулся кто-то из Зазеркалья.
Звонит муж её давней знакомой - Нины Аристовой - Толян. Его так зовут друзья за любовь к блатным песням и "крутому прикиду". Толику под сорок, но он никак не хочет угомониться.
Ходит в спортзал, качается, гоняет, как сумасшедший, на своих то "опелях", то "фордах". От так часто меняет машины, что даже Нина не знает, какая машина у него будет завтра. А ещё стоит ему выпить, как он тут же ищет, с кем бы подраться.
Стрижка у Толяна всегда предельно короткая. Он обожает черные перчатки без пальцев - Евгения все время забывает как они называются - и, кажется, никогда их с рук не снимает. Может, потому, что почти не вылезает из-за руля.
Работает Толян в фирме, которая возит из Швеции кондитерские изделия, не то менеджером, н то коммерческим директором. Деньги у него водятся, но своих двух сыновей-погодков, младший их которых друг Никиты, он не балует.
- Слышь, Жека, - говорит он, - мой Шурка видел у твоего Никиты боевик Бушкова "На то и волки". Дайте почитать!
- Подожди, сейчас посмотрю, не утащил ли он его куда-нибудь.
Книжка лежит на тумбочке, так что она говорит в трубку:
- Приезжай, возьмешь!
И перезванивает матери.
- Ма, Кита позови!
- Женя, - вздыхает Вера Александровна. - Никита - такое красивое имя! Зачем ты его уродуешь?
- Зови, мама, мне некогда!
- Никита, - все же исправляется она, - дядя Толя, отец Шурика, просит у тебя Бушкова.
- Дай, - безмятежно разрешает сын, - мы с ним книгами часто обмениваемся, он быстро читает.
Она откладывает банку с краской и снимает косынку. С окном придется повременить.
Толян врывается, как тайфун, лишь она открывает дверь. Каким-то особым приемом сбрасывает кроссовки так, что они взлетают вверх и приземляются, слетев с ноги, точно на подошвы.
- Жека, я все узнаю последним! - он с грохотом ставит на кухонный стол бутылку бренди с черным быком на этикетке. - Ну, ты даешь! Давай подрежь что-нибудь, что есть: колбаски, сырочка, редиски - все равно. Мы - не гнилые интеллигенты, можем и шампанское огурцом закусывать!
- Если мне не изменяет память, ты заканчивал институт. А к интеллигенции себя перестал причислять?
- Так когда это было!
Евгения достает консервированные помидоры, парниковый огурец, две холодные котлеты.
- Все, что могу! Ты не намекнешь, какой у нас праздник?
- День независимости. Слышь, мне Нинка про твой развод сказала, я ошизел!
- Я не думала, что разводы в нашей стране такая уж редкость.
- Разводы среди других - это так, статистика а тут свой человек.
- Ты перчатки не хочешь снять? - как бы между прочим спрашивает Евгения.
- Думаешь, стоит?
- Ага. А заодно и руки помоешь.
- Ты и мертвого уговоришь! - он снимает перчатки, небрежно сует их в короткую кожаную куртку и идет в ванную, напевая по пути:
- А если "нет", мен будет очень больно,
И я, наверное, с ума сойду от слез!..
Он быстро возвращается и говорит:
- Учти, несмотря на то, что я бросил пить...
- Давно? - изумляется она.
- Послезавтра будет три дня. Да ладно, больно ты серьезная!
Я же шучу. Шутка у меня такая. Закрой рот.
- Ну ты наглый, Аристов!
- Положение обязывает, крошка! - шутливо вздыхает он. - Будем пить или смотреть?
- Вообще-то я собиралась красить окна.
- Ты? Красить? Угомонись, завтра я пришлю парочку хлопцев, они в момент выкрасят у тебя все, что нужно!
- У меня - ничего не нужно. Только окна.
- Окна так окна! И забудь, пожалуйста про дела - Толян у тебя в гостях. Я говорил, что ты отлично выглядишь?
- Не говорил, но я тебе верю!
- Вроде, меня наглым обозвали... Не вижу рюмок!
- Сейчас принесу.
- И гитару захвати! Душа музыки просит.
- Кому-то нужна была книга...
- Не бурчи! Какая ты, оказывается, скандальная.
Толян разливает бренди по рюмкам, а Евгения лишь удивляется себе. Прежде она ударилась бы в панику: остаться наедине с таким шалым мужиком, да ещё пить с ним! А теперь она почему-то уверена, что сможет быть хозяйкой положения...
- Ну, Жека, за твою смелость!
- Велика смелость - решиться на развод!
- Не скажи, многие хотели бы решиться, да боятся.
- К вам с Ниной это не относится!
- Ты так думаешь?.. Кстати, могла бы и допить. Тост за тебя подняли!
- На днях я попробовала допивать... Видел бы ты меня!
- Опьянил воздух свободы. И как ощущение после перебора?
- Не дай Бог! Наизнанку всю вывернуло!
- Тогда будем пить понемногу, но часто. Давай за то, чтобы не повторять старых ошибок.
- Хотелось бы...
- Сыграй что-нибудь! Сколько раз мы с тобой в компаниях были только однажды я слышал, как ты играла и пела.
- Почему-то Аркадию мое пение не нравилось.
- По-моему, ему и жить не нравилось!
- Не будем о нем, - она провела рукой по струнам. - Что пан желает послушать?
- Сыграть что-нибудь из Есенина.
- "Отговорила роща золотая". Пойдет?
- Пойдет. Это и моя любимая.
Он слушает молча. Притих, задумался и в эту минуту показался ей таким уязвимым...
- Ох, Женька, всю душу ты мне вывернула! До печенок достала!
Он наклоняется, чтобы поцеловать ей руку, но в последний момент передумывает, крепко хватает её за подбородок и целует в губы. Взасос. Она отталкивает его. Так, что Толян чудом удерживается на табуретке.
- Горячая! А чего толкаешься? Ты же мне отвечала!
- Не придумывай!
- Уж поверь. Равнодушных женщин я знаю. Их целуешь, будто снулую рыбу - в ответ никакого движения. А от тебя жар идет, как от печки. Как же ты столько лет с Аркадием жила? Вопрос снимается - дурацкий! Дедушка Крылов в таких случаях говорил: чем кумушек считать, трудиться, не лучше ль на себя, куму, оборотиться?!
Он кладет руку ей на колено и пристально смотрит в глаза.
- Я тебя хочу!
- А я тебя - нет!
- И ты хочешь. Только ещё не знаешь. Тебя, как консервную банку вскрывать надо. И предварительно разогреть.
Он опять впивается в её губы и так сильно прижимает к стене, что она впечатывается в неё затылком. Гитара соскальзывает на пол.
- Пусти! - Евгения ежу испугалась. Она вовсе не хозяйка положения, как думала вначале.
- И не подумаю. Ищи дурака!
- Я позвоню твоей Нине и все расскажу.
- Давай, валяй! Ради такого случая на минуту я даже выпущу тебя из своих пылких объятий. Звони! Может, в ней что-нибудь проснется? Может, она вспомнит, что женщина?!
Рот его искривляется так, что блестит полоска зубов. Он разве что не хрипит.
- Восемнадцать лет! - стучит Толян кулаком по стене. - Восемнадцать лет я унижаюсь перед собственной женой, выпрашивая, как милостыню: Ниночка, снизойди! Я же человек! Мне бывает тяжело, неуютно, и я нуждаюсь в ласке, как любое разумное животное! Мне надоело искать сочувствия у случайных женщин!
- Вот уж не думала. Все считают ваш брак идеальным.
- Мы к этому стремимся. Чтобы он стал таким, осталось мне забыть о чувствах... Выпьем! За счастливый брак.
- Не части. У меня и так уже крыша поехала. И убери руку с моего колена!
- Куда?
- На свое колено!
- На свое? Какие у тебя странные намеки! - он довольно хохочет. - Ты потешно смущаешься: краснеешь, как девчонка! И целуешься сладко.
- Аристов, я тебя не целовала. Не шей мне дело.
- Все равно ты - классная женщина! Выдержанная. Спасибо, что по физиономии не съездила. Рука дернулась... Выпьем за хорошего человека Женю Лопухину... Ты его фамилию оставила?
Евгения кивает, и уже не скандалит, что он подвинул табуретку так близко, что касается коленями её коленей.
Она перебирает струны и поет, но уже не Есенина, а одну из своих песен. Мелодия у неё немудреная, но стихи, на которые она подбирает, берут за душу. Евгения редко играет их кому-то - она поет обычно самой себе, когда совсем уж тоскливо. Толяна они "достают". Даже глаза его увлажняются и он, смутившись, отворачивается и бурчит:
- Зараза!
И просит:
- Еще сыграй!
Впервые она видит его глаза так близко. И замечает, что они меняют цвет от его настроения. В гневе они серые, почти стальные, а сейчас, в расслаблении - серо-зеленые. Ресницы длинные и пушистые, как у девушки, придают его глазам особую выразительность.
Нос Толяна, как гребень бойцовского петуха, носит следы воинственности хозяина - он искривлен, а ближе к переносице на нем виден шрам.
Шрам у него и на правой брови. Она как бы взъерошена и придает лицу вопросительное выражение. На его губы Евгения старается не смотреть жесткие и сухие, они будто опаляют огнем...
