Николай Гейнце - Тайна любви
Наивность молодой графини послужила ей лучшим щитом, нежели даже тонкая дипломатия света.
Все стрелы колчана Амура притуплялись об ее мраморное равнодушие.
Она для всех имела одну и ту же приветливую улыбку.
Никто не мог похвастаться оказанным ему предпочтением.
Поклонники мало-помалу ретировались.
Одни из боязни показаться смешными, другие от утомления осады без результата.
Мнения мужчин о графине Белавиной разделились: одни говорили, что она глупа, другие, что холодно-расчетлива.
Все вообще ее прозвали «красивой куколкой».
Граф Владимир Петрович оценил эту твердость своей жены.
— Однако она им всем подала карету, в которую они садились с преглупыми лицами… — смеялся он.
— Им не удалось отплатить мне за прошлое — несчастным супружеством… — думал он, потирая руки.
Уверенность в безраздельной любви сделала его самонадеянным.
Есть прелесть в любви женщины, которая очаровывает всех и перед которой все тщетно расточают соблазны.
Спустя некоторое время, он открыто стал торжествовать победу над ухаживателями за своей женой, смеясь над ними в глаза и за глаза.
Отступившие не остались в долгу.
«Если кто не заслуживает счастья иметь такую жену, то это именно это животное — Белавин… — говорили одни».
«Ба, да он еще рано затрубил победу… Подождем… Может вмешаться дьявол… — заявляли другие».
«И вмешается… Помяните мое слово, — утверждали третьи».
Граф Владимир между тем продолжал казаться до неприличия, как утверждали иные, счастливым, и публично ухаживал за своей женой.
Что было совершенно неправдоподобно, так это то, что это продолжалось уже три месяца. За эти три месяца граф был всего два раза среди своих холостых друзей, но не провел ни одной ночи вне дома.
Даже балетная Маруся, не слишком верная, по необходимости, как объясняла она своим, — государственному старцу клялась своею честью, что не видала три месяца графа Владимира.
Эти три месяца были тремя столетиями в жизни светского человека.
Но чаша счастья графа переполнилась.
Он снова почувствовал утомление.
Он стал зевать от счастья.
Это дурной признак в любви, особенно в любви супружеской.
Граф предложил своей жене новое путешествие.
Без возражения, с обычным своим спокойствием графиня Конкордия согласилась.
Это безусловное послушание взбесило графа Владимира Петровича.
Он желал бы встретить лучше резкий бесповоротный отказ, чем эту надоевшую ему покорность.
— Нет, теперь ехать невозможно… Наступает концертный сезон, смешно не успевши приехать, снова скакать куда-то… Я не хочу быть смешным… — заявил он таким раздражительным тоном, точно поездку предложил не он, а графиня.
Последняя посмотрела на него несколько удивленно:
— Так останемся в Петербурге.
— Конечно, останемся.
— Я не имею ничего против.
— Мне бы интересно знать, против чего ты была бы против… — заметил он, с чуть заметной усмешкой.
Графиня ничего не ответила.
Супруги разошлись по своим комнатам.
— Жена — ангел! Ангел — это дух… Брак как мой — цепь из цветов… Но увы, и дух, и цветы бывают подчас очень тяжелы… — размышлял граф.
Он решил несколько изменить свою жизнь и ввести свою жену в круг своих прежних друзей. Ему понравилась оригинальная мысль — присутствия супружеской пары в среде веселящегося Петербурга.
Он предложил ей быть его товарищем.
Это ее несколько удивило, но неопытная молодая женщина всецело доверилась своему мужу, вполне уверенная, что граф знает петербургское общество лучше, чем она, и введет ее в приличный круг.
Супруги начали развлекаться.
Царство оперетки и шансонетки, угар пикников, разухабистые песни цыган и разных интернациональных хоров, спертый воздух отдельных кабинетов — вот мир, который открылся перед ними, мир, привычный для графа и вначале только любопытный для графини.
Эта атмосфера действует одуряюще и, быть может, Конкордия Васильевна постепенно бы втянулась в эту жизнь бессонных ночей, постоянного разгула, где, по выражению современного романса: «за стаканом пьют стакан, в голове туман, туман».
Сколько молодых женских жизней гибнет под звуки разухабистой цыганской песни, бессмысленной, но всегда наглой шансонетки, звон стаканов и растлевающей атмосферы «первоклассных кабачков».
Первые шаги этих жертв заманчивых оргий робки и нерешительны, затем идет постепенно засасывание этой тиной, и очень скоро молодая женщина, нервы которой достаточно притупились для эстетических наслаждений, требует все более и более эксцентричных удовольствий, и из нее делается изящная, соблазнительная на вид, но глубоко развращенная «жрица веселья», представительница веселящегося Петербурга.
Она напоминает собою упавший с дерева прекрасный по наружности плод со сгнившей сердцевиной.
Но, к счастью, для графини Белавиной ее муж оказался таким же плохим руководителем своей жены в петербургском полусвете, как и в первых месяцах ее замужества в заграничном уединении и в «свете».
Он не сумел показать ей все наслаждение этой увлекательной для юности жизни с казового конца.
Он не понимал, что яд надо давать в сладких пилюлях, в малых дозах, чтобы приручить к нему здоровый организм, иначе он вызовет тошноту.
Это и случилось с молодой графиней.
Она смотрела наивными глазами на окружающее ее неприкрытое бесстыдство, даже начала улыбаться ему, как вдруг ей внезапно было нанесено страшное оскорбление, и глаза ее открылись.
Однажды после спектакля в Малом театре супруги отправились ужинать вдвоем в отдельный кабинет одного из модных французских ресторанов.
Граф Владимир Петрович, усиленно залив обед, был сильно навеселе. Шампанское за ужином усилило опьянение.
Он вышел пройтись по общей зале ресторана, оставив дверь кабинета полуоткрытой.
Не прошло десяти-пятнадцати минут, как в кабинет смелой, привычной походкой вошла одетая в бальное платье красивая, хотя сильно ремонтированная женщина с большими наивными темно-синими глазами, с пепельными волосами, мелкие завитки которых спускались на лоб.
Она вошла и села на только что покинутое графом кресло.
Графиня удивленно оглядела непрошеную посетительницу.
Внезапность ее появления и развязность, с которой она уселась, поразили Конкордию Васильевну.
— Граф, ваш муж, совсем пьян… — начала незнакомка, — и лезет ко мне. Я бы лично против этого ничего не имела, так как это значило бы только вспомнить прошлое, что для всякой женщины легче, нежели начинать сначала. Но у меня явилась мысль, сделав счастливым сегодня графа, осчастливить еще одного человека.
Пепельная блондинка фамильярно подмигнула графине.
— Что вам здесь угодно?.. Я вас не понимаю… — опомнилась наконец та.
— Князь Девлетов обворожен вами, и я взялась это ему устроить… А за что берется Маруся — она делает… Да и почему, если ваш муж меняет вас на меня, то вам…
— Замолчите… Подите вон!.. — вскочила, наконец, поняв ее, графиня.
— Ого! Как хотите, так я беру графа… — встала балетная Маруся — это была она — и вышла из кабинета.
Конкордия Васильевна стояла несколько мгновений как бы в каком-то оцепенении, затем быстро надела шляпку и бросилась из кабинета по коридору к выходу.
Лицо ее носило выражение такой несвойственной ей строгости и решимости, что лакеи не посмели остановить ее.
Швейцар накинул на нее ротонду и Конкордия Васильевна, выскочивши на улицу, бросилась в сани первого попавшегося ей извозчика и приказала ему ехать домой.
Несмотря на теплый мех ротонды и оттепель на дворе, графиня Белавина вся дрожала от непрерывного внутреннего озноба.
Возвратившись домой, она прямо прошла к себе в спальню и имела мужество позволить себя раздеть горничной, не выдав при ней своего волнения.
Когда та удалилась, Конкордия Васильевна вскочила с постели, босая побежала к двери, заперла ее на ключ и только тогда, вернувшись на кровать, упала ничком в подушки и глухо зарыдала.
Всю ночь она не осушала глаз.
Никогда не видавшая не только горя, но малейшего огорчения графиня Конкордия считала себя окончательно сраженной обрушившимся на нее несчастьем.
Несчастье, впрочем, действительно было велико.
Созданный ею кумир, в лице ее мужа, вдруг внезапно упал с своего пьедестала и валялся, разбитый вдребезги, в грязи.
Чувство любви — любви, освященной клятвою перед алтарем Бога, было безжалостно поругано.
Он сам, этот человек, ее муж, толкнул ее в омут, где первая встречная женщина считала себя вправе нанести ей жестокое оскорбление.
Это оскорбление именно и усугублялось тем, что было нанесено без желания оскорбить — женщина, предложившая ей позор и преступление, не находила этот поступок ни позорным, ни преступным и считала ее, графиню Конкордию, способной согласиться на ее предложение.
