Александр Дюма-сын - Роман женщины
Доктор невольно опустил голову.
— О, не опускайте головы, доктор! — воскликнула Мари. — Вы заставите меня умереть от ужаса.
— Напротив, надейтесь, сударыня! — сказал доктор, ощупывая пульс и прикладывая руку к голове больного.
— Теперь, — продолжал доктор, — дайте ему покой. Через некоторое время он придет в себя, потому что он находится в состоянии сна, а не обморока, а это ему полезно. Оставайтесь около него. Мои познания и наша наука бессильны в сравнении с тем влиянием, какое должно иметь на него ваше возвращение; выздоровление его зависит только от морального потрясения. Я пропишу ему, пожалуй, кое-что; но говорю вам вперед, что лекарство не принесет большой пользы. Завтра я приеду сюда не как доктор, но как друг, узнать о ходе его болезни.
— Следовательно, вы ручаетесь за жизнь отца?
— Насколько может ручаться человек в деле, находящемся во власти провидения, — ответил с поклоном доктор и вышел.
— Добрая Марианна, — сказала г-жа де Брион, — ступай спать; ты так много ночей провела без сна, что тебе необходимо отдохнуть немного.
— Я не отойду от него, — отвечала старушка.
— Как хочешь, только знай, что я давно уже не смыкала глаз и отвыкла спать; к тому же мне не нужна теперь твоя помощь.
Пробило девять часов; взошла луна и озарила своим бледным светом дремлющий пейзаж, расстилавшийся под окнами. Тишина, воцарившись вокруг, прерывалась только слабым журчанием водопада, но этот звук так неясно долетал до слуха Мари, что часто дыхание графа заглушало его совершенно.
В комнате больного было спокойно: прикрытая абажуром лампа едва освещала предметы; Марианна дремала в огромном кресле у камина, а г-жа де Брион, склонившись над изголовьем отца, держала его горячую руку.
Все представляло какую-то мрачную и торжественную картину. Из окна, залитого серебряным блеском луны, виднелись черные тени деревьев, которые шли на далекое расстояние и казались непрерывной цепью фантастических холмов; мрачные облака, нагоняемые северным ветром, проносились на синем небе и закрывали по временам светлый диск луны.
Мари сидела в раздумье. Кто знает, в какую бездну страданий она погрузилась в последний месяц, тому нетрудно догадаться, о чем она думала в эти минуты… И слышалось ей, что по временам хлопали двери в комнатах нижнего этажа: это, вероятно, ходили встревоженные слуги; то ветер приносил из отдаления лай собак, который казался ей мрачным предзнаменованием.
В Париже не верят ночным явлениям; там ночи более шумны, чем дни в провинции; но в деревне, рядом с одиноко стоящим замком, ночное молчание имеет странное значение: каждый шорох наводит невольный страх на душу бдящего существа, и кажется ему, что и самый замок, и лес, и поля — все населяется какими-то невидимыми фантастическими призраками.
Бедная Мари! И Марианна и отец ее спали, а она сидела с мрачной мыслью, не смея взглянуть вокруг себя. Невольный страх овладевал ее душою — и она не смела шевельнуться, чтобы не испугаться своего собственного движения.
Эта ночь приводила ей на память ночь, проведенную у смертного одра ее матери, — и тогда уже она считала свое положение безнадежным; и вот прошло немного времени, как положение ее сделалось отчаянным. И так она сидела неподвижно; сжимая тихо руку отца, она взглядывала по временам на его лицо, на котором, при слабом свете лампы, она замечала выражение какого-то особенного страдания. Мало-помалу все затихло, и только ночной ветер пробегал между деревьев, шевелил их вершины, да, врываясь в растворенные окна замка, гудел по коридорам. Холодная дрожь пробегала при этом по телу бедной женщины; и она крепче сжимала руку больного; но он оставался нечувствительным к ее пожатию. И чем тише было вокруг, тем сильнее страх овладевал г-жою де Брион; она звала Марианну, но так тихо, что та не слышала. Тогда она произносила имя отца — но и тот, как Марианна, не просыпался.
Чтоб как-нибудь избавиться от тяжелых впечатлений, Мари хотела заснуть. Но напрасно она углубилась в кресло, напрасно закрывала глаза — тревожная мысль не давала ей покоя, а расстроенное воображение рисовало ей мрачные картины, вызывало грозные призраки. Наконец усталость тела победила тревогу души, и сон, хотя слабый, овладел ею.
Почти два часа она оставалась в этом забытьи и, когда проснулась, почувствовала такую тяжесть в мозгу, что должна была, так сказать, снова приглядеться к окружающим. Марианна и граф еще спали, но Мари почувствовала, что рука последнего, которую она не выпускала из своих рук, похолодела.
Страшная мысль промелькнула в ее голове: она наклонилась к лицу отца, чтобы прислушаться к его дыханию, но ей показалось, что дыхание его остановилось… В ужасе она выпустила руку графа — и та, как деревянная, свесилась с кровати.
— Марианна! — повторила еще громче г-жа де Брион.
То же молчание было ответом.
После этого ужас Мари достиг крайних пределов. И она, напрягая все усилия, диким голосом закричала: «Марианна!».
Этот крик разбудил старуху. Но граф оставался недвижим.
Мари, заметя это, готова была упасть в обморок.
— Что с тобою, дитя мое? — спросила подошедшая к ней Марианна.
— Посмотри, — могла только проговорить Мари, указывая на графа.
И обе стали прислушиваться.
— Ну что? Ты ничего не слышишь, Марианна?
— Нет, — отвечала та.
— Не дышит? — проговорила Мари, падая в кресло.
Марианна угадала истину.
— Не отчаивайся еще, дитя моя! — сказала старуха. — Быть может, мы обманываемся обе. — И она хотела подойти к больному.
— Нет! Не надо! — сказала Мари. — Я предпочитаю сомнение. Зови людей и пошли за доктором.
Марианна исполнила ее приказание.
— Я три раза звала тебя, Марианна!
— Я истомилась и потому спала крепко. Прости меня.
— Добрая Марианна!
— Граф тоже спит, быть может, дитя мое; ты знаешь, ведь сказал доктор…
— Да! Но я знаю, что Бог проклял меня!
— О, не теряй надежды.
— Муж! Отец!.. Господи! — сказала Мари, ломая руки.
Через полчаса томительного ожидания вошел доктор.
Холодная дрожь пробежала по жилам обеих женщин, доктор мог принести с собою и отчаяние и радость.
— Что случилось? — спросил доктор.
— Ничего, быть может, — отвечала Мари, идя навстречу доктору и поддерживая себя невероятной надеждой.
— Я посмотрю, — сказал доктор. — Пожалуйста, выйдите отсюда, сударыня! — продолжал он, обращаясь к г-же де Брион и знаком оставляя Марианну; дрожа всем телом, Мари вышла в соседнюю комнату и там упала перед распятием.
— Она сильно любит отца? — спросил доктор Марианну.
— Более жизни, — отвечала та.
— В таком случае надо бы удалить ее.
— Разве нет надежды?
— Граф д’Ерми скончался!
При этих словах Марианна печально опустила голову.
— Так прощайте же, — продолжал доктор. — Присутствие врача теперь лишнее, надо прибегнуть к священнику.
И доктор, на которого Мари возлагала все надежды, поспешно вышел.
Марианна в слезах опустилась на колени перед трупом отца Мари, не смея сообщить ей эту страшную весть. Наконец она пошла к своей госпоже, но, растворив двери и увидев ее распростертой на коленях и полуживой от ужаса, она остановилась.
— Ну что? — проговорила слабым голосом Мари, заметив ее присутствие.
— Будь тверда, дочь моя! — отвечала Марианна.
— Он умер, да? — спрашивала Мари, бледнея, но спокойным голосом.
Марианна опустила голову и молчала.
— Где ж этот Бог, прощающий молящих его? — проговорила г-жа де Брион, опускаясь на стул.
— Остановись, дитя мое! — возразила Марианна. — Пусть душа твоего отца идет к Творцу, сопровождаемая молитвою — а не укором.
— Добрая Марианна, покинь меня.
— Тебя покинуть, дитя?
— Да, ты видишь, я приношу несчастье всем, кто меня любит, всему — что меня касается, всему — к чему я приближаюсь. Вот две могилы, вырытые мной в продолжение одной недели. Дай же мне одной вырыть такую же себе, где-нибудь на краю света, в углу, забытом людьми и Богом.
— Разве ничего не остается тебе на земле?
— Ничего! — отвечала Мари, потупив глаза.
— Как ничего? — возразила старушка. — А дочь?
— Да, дочь…
— Муж твой, умирая; поручил ее тебе. И ты должна свято исполнить этот долг — как его последнюю волю.
— Ты думаешь, что небо остановит гнев свой? Ты думаешь, что ребенок не последует за своим отцом и за моим? Ты думаешь, что она встретит меня с улыбкой?.. Нет, нет, Марианна! Дочь моя умерла, как они, и я хочу умереть…
— Полно, Мари, будь мужественна, дитя мое!
— А разве я теряла мужество? Можно ли было страдать с большею покорностью судьбе? После смерти матери разве я роптала на Бога за посланное мне наказание? Разве я переставала молиться ему?.. Когда застрелился муж — я не произнесла тогда ни одного слова в упрек судьбе! И эту ночь, окруженная всеми ужасами, возле умирающего отца, разве я не умоляла небо?.. И после этого ты советуешь мне быть мужественной! Нет, Марианна, после перенесенных мною страданий, после потери всех надежд — не нужно мужества, чтоб умереть.
