Лана Райберг - Картонная луна
В Америку я сбежала с гражданином из Оклахомы. С сией капиталистической акулой провидение меня столкнуло в Центральном доме художника, куда я целенаправленно пришла на ретроспективную выставку Кандинского, а дядю Джона привело туда любопытство праздного туриста. Он меня покорил безукоризненностью костюма, кракодиловыми ботинками, гаванской сигарой и искрометностью характера. Он был, как звезда на тусклом фоне полунищего российского люда, не могущего или не умеющего выражать свои эмоции. С американской непосредственностью турист взорвал сонную благопристойную атмосферу зала. Я почувствовала, что влюбилась. Несколько нехитрых приемов, которыми владеет любая не обремененная излишними комплексами дама — и внимание возмутителя спокойствия переменило свой фокус.
Вечером в ресторане "Пекин" мы предавались кулинарному разврату. Размеры Джона несколько превышали среднестатистический стандарт, и он во что бы то ни стало пытался накормить бедную девочку. С Джоном было легко и весело, и будущее распустило передо мной свой павлиний хвост.
Через неделю Джон улетел, оставив мне приглашение и деньги на билет. Эту неделю я была окружена такой заботой и вниманием, что стала лосниться и светиться от сытости и счастья. Он улетел и мне стало не хватать воздуха. Я задыхалась без него. Пришлось бросить работу. Было невыносимо тоскливо сидеть за пыльным кульманом и слушать разговоры об очередях и суповых наборах. Я улетела сразу, как только получила визу. Расставание с мамой было очень тяжелым не потому, что она меня не пускала, а потому, что она как-то неожиданно легко приняла известие о моем отъезде и только оплакивала нашу будущую разлуку. Отец же всегда и во всем соглашался с ней, и только уколол меня жесткими усами в щеку и похлопал на прощанье по спине.
В самолете, оторванная от земли и действительности, я предавалась самым разнузданным мечтам. Наконец-то я вырвалась из заколдованного круга, из механического скрипа рутины, и посвящу свою жизнь удовольствиям, путешествиям, светской жизни и развитию талантов. Я подозревала, что во мне существуют кое-какие творческие способности, надеялась обильно их полить усиленными тренировками, время и силы на которые даются только отсутствием необходимости зарабатывать на хлеб насущный.
Первый удар меня ожидал уже в аэропорту. Среди пестрой толпы я напрасно пыталась выудить взглядом своего возлюбленного. Меня встречал его секретарь, Мистер Килсон, прагматичный молодой человек в больших очках и в дежурной американской улыбке. Да, я попала в роскошь и праздность. У меня было слишком много и того и другого, но это не принесло никакого удовольствия. Все оказалось пошло и прозаично.
Мой избранник был женат, только об этом он не счел нужным мне сообщить пока мы встречались с ним в Москве. Итак, сохраняя невозмутимость Мистер Килсон по-джентельменски взял мой чемодан из рук носильщика и царским жестом распахнул передо мной дверцу автомобиля.
Оклахома-Сити мне не понравился. И еще более не понравилось место, где мы, наконец, остановились. Невысокие дома, пожухлая от жары зелень, пустые деревенские улицы. Тут было слишком чисто, слишком организованно, чинно и скучно. Я проводила в роскошной просторной квартире, снятой для меня Джоном, день за днем, неделю за неделей. Джон навещал меня почти каждый вечер, но скоро эти встречи перестали приносить удовольствие. Я стала жаловаться. Джон не понимал причину моего недовольства.
— Что ты хочешь, — говорил он. — У тебя прекрасная квартира, ты знаешь сколько мне стоит эта квартира? У тебя холодильник забит едой, ты можешь пить и кушать, что хочешь и сколько хочешь, ты отдыхаешь, у тебя есть любимый мужчина…
Возразить было трудно. Джон не покупал мне машину по простой причине — он ревновал и не хотел, чтобы у меня была возможность где-то бывать без него. Конечно, я гуляла. Но в радиусе нескольких километров виднелись нескончаемые ряды двухэтажных домов, часные наголо постриженные лужайки и сверкающие ленты скоростных магистралей, возле которых может прогуливатся совсем уж глухой и умалишенный. По телевизуру шли безконечные ток-шоу и мыльные оперы.
Так я и делила свое время между телевизором, прогулками по страшной жаре по пустым улицам, после которых болела голова, обжорством и тоской. Пыталась найти в доме бумагу, книги — бесполезно. Попросила Джона купить мне книг, бумагу и краски — я решила попробывать рисовать акварелью, нужно было написать письма маме и подругам. Его ответ меня ошеломил — это дорого и если я буду рисовать, то я могу испачкать ковер.
Я сбежала из золотой клетки, чтобы спастись от превращения в тупое, сытое, ленивое животное. Мне помог милый Мистер Килсон. Не знаю, может быть это стоило ему места. Я умоляла его помочь мне бежать, я стояла перед ним на коленях, когда он в очередной раз привез продукты из супермаркета. Он смущенно поправлял на носу очки, отговаривал меня от опасной затеи, но я видела, что в глубине души он согласен со мной. Он побоялся везти меня в аэропорт, но объяснил как вызвать такси — я даже не знала толком своего адреса! Еще он дал мне денег, у меня совсем их не было. Не могла же я бежать с набором консервов в рюкзаке и с напольной китайской вазой в руках. Секретарь был так добр что заказал по телефону билет на мое имя до Нью-Йорка.
Когда в такси я неслась мимо голых желтых полей с изгородями кактусов, сердце мое ликовало. Я чувствовала себя счастливой и свободной. Я чувствую себя и сейчас счастливой и свободной. Я свободна от любых привязанностей, я люблю теоретически всех людей, но никого конкретно. Прохожие улыбаются мне и проходят мимо по своим делам. Меня тоже не любит никто конкретно. Я избегаю контактов с соотечественниками, мне претит их грубость, абсурдно развитое чувство самодовольства и ревности к чужим успехам. Я не принимаю предложений от местных аборигенов сходить поужинать — я не знаю их правил игры. Мужчины не влюбляются в официанток, они только не прочь пофлиртовать и ущипнуть за задницу. Им кажется что это делает девушку счастливой.
Я прихожу домой в маленькую темную комнатку, которую снимаю в самом центре Нью-Йорка и которая стоит безумных денег — и знаете что я делаю? Я рисую. Робко, не умело, но это приносит мне огромное наслаждение. Никто не говорит, что композиция завалена на бок, и что в красных розах должны быть холодные оттенки. Я делаю розы красными или голубыми в зависимости от настроения. Уж здесь-то у меня полная свобода творить мир по собственному усмотрению.
Иногда, конечно, я вздыхаю, вспоминая прежнюю квартирку в Оклахоме. Если бы я могла иметь такую же здесь в Нью-Йорке! Нужно быть, по меньшей мере доктором, чтобы оплачивать подобную роскошь. Конечно, можно закончить компъютерные курсы, но я зареклась делать то, что мне не нравится, даже во имя денег.
Итак, я бегаю с подносами, раздаривая совершенно искренне улыбки, поднимая людям настроение и сама от этого же торчу, иногда фантазирую: "А что если вот этот, в костюме, влюбится в меня? Мы будем ходить в гости, в театры, я брошу работу официанткой и, может быть, возьму в колледже класс акварели, а летом мы поедем в Европу…" Но тут в мои мечты врывается недовольный голос пожилого господина:
— Девушка, вы забыли принести мне соус! -
Я лечу к нему с соусом, приговаривая:
— Одну минуточку, дорогой! Ну как я могла о вас забыть! -
Он улыбается, смягчаясь, а я уже лечу дальше, мельком отметив, что на улице идет дождь…
