Эдна Миллей - Любовный хлеб
Затишье
Затишье в битве меж землей и небомКолеблет верность разума беде и страху,Тем воздуху, воде, огню и прахуДаруя пятую стихию.
По изволенью разума на краткий мигЗаденет обод Времени за склон горы.Замрет Пространство, умещаясь до порыВ люльке ладони.
Тогда в вечерних сумерках по осениОдна на западе дерзнет блеснутьВенера, освещая судну путьВ спокойной бухте.
Над этой суетой
Над этой суетой мой дух в спокойном бденьеПлывет на утренней заре; лишь небо блеклое над ним.Только волна порой колыхнется в скольженьеНад пловцом невесомым: он видит широкое утро,он слышит,Как чайка кричит на рыже-красной косекриком резким и злым.Пловец жаждет моря лениво, как бы желая сказать:«Миг — и рот мой досуха выпьет этой зыбизеленый дым».Как больно дышать, приближаясь к морскому дну!Вода на легкие давит и разум крушит,а поглубже взгляну —Потесниться пора, вижу добрый десяток видений,Десяток видений, тонущих в суетеБолее вязкой, чем воздух: виденья зловещие теДушу хотят потопить во смраде своих испарений.Так и блуждаю, пожирая плоды, какие найду.Все карабкаюсь — только бы выплыть и никогда не узнать,Как душу пленит зловещая рать,Как душа затрепещет отчаянно в путах водорослей, в аду.
«Девчонкой несмышленой…»
Девчонкой несмышленой сказала я наперекор любви:Нет, никому на свете думы тайные моиЯ не доверю и не раздарюСекретов никомуНи в шторм, ни в штиль, ни в смутную зарю.Вовеки не пущу по ветру тайну!…Ограбили случайноМеня, девчонку, солнце с ветром — как вышло, не пойму.
Еще один штрих к человеку
(по размышлении о том, что мир снова близок к войне)
Мерзкий род, стирай себя с лица земли, вымирай,Поскорей плодись, образуй толпу, завоевывай, пой гимны,строй стервятники;Ораторствуй, открывай памятники, чекань монету; проходипарадом;Превращай опять во взрывчатку аммоний и целлюлозу,не знающие, куда себя деть;Превращай опять в зловонное месиво молодые тела;убеждай,Корчи серьезную мину, молись, притворяйся, что тронут,позируй фотографу;Ублажай, совершенствуй клише, продавайБактерии, губительные для плоти;Смерть пусти с молотка!Плодись, коронуй, вторгайся все шире, стирай себя с лицаземли, вымирай,А еще Хомо Сапиенс — Человек Разумный…
«По крайней мере, милый…»
По крайней мере, милый, «…»Тебе не дожилось увидеть смерть мою.Раздумывая, сколько раз тебя я, пусть невольно, обижала,Я от себя гоню воспоминанья, от которых бросает в жар,вгоняет в краску.Я сзываю разбредшиеся мысли, которые пасутсяна запретных взгорьях, пощипывая ядовитый разум,И, наконец, выдергиваю из ограды посох — благодать,которой одарила:Ты так и не увидишь смерть мою.Я нахожу среди незавершенных поэм и снимков пикниковна скалахТвой крупный почерк — письма от тебя.В кармане куртки, которую нет сил отдать кому-то,Остались семена, увязанные в носовой платок.Еще немного таких минут — и мы с тобой в расчете.Не то чтоб ты когда-нибудь…Любви оплот, воинственный в прощенье.Не то, чтобы ты зло ко мне таил!Сама я подвела итоги, сама вписала в счетСвою бессовестность, свою нечуткость.Но только иногда, чтобы хоть как-то успокоить свойбурлящий мозг,Я вспоминаю мой тебе подарок —Единственный, достойный принца:Я всего лишь пережила тебя.Но это много.
Наотрез возражаю
Я умру — вот и все, что оставлю Смерти.Слышу, как всадник-Смерть выводит коня из конюшни,слышу топот копыт.Некогда ему — надо сегодня утром на Кубу, на Балканы —мало ли куда…Но я не стану ждать, пока он стянет подпруги, и не помогуему вскочить в седло.Пусть хлещет меня по спине — я не скажу ему, куда убежалалисица.Пусть конь-блед наступит копытом мне на грудь — я все равноне скажу, где, в каком болоте прячется негритенок.Я умру — вот и все, что оставлю Смерти; зловещий всадникменя не подкупит.Я не скажу ему, где мои друзья, и даже — где враги.Пусть сулит мне невесть что — я не покажу ему дорогук людям. Я не доносчик у Смерти в наемницах.Братья, пароль и карта города при мне. Да, вы умрете,но я вас не выдам!
Cap d’Antibes[4]
Шторм утих, и земля позабыла о нем. Деревья недвижны.Под этим солнцем капли дождя высыхают быстро.И снова усеяли берег сосновые шишки, которыми яразжигала костер.Но поникла листва.В воздухе витает запах голубых вьюнков, одичавшихв этих краях.Это утро — младенец.Я больше море, чем земля. Мой угнетенный разум,воспарившийв штормовой ночи, так скоро не угомонишь.Что бы я ни делала, мой разум смутно рокочет,То приливая,То отступая.В штиль рядом со мной Средиземное море неумолчнольнет к берегу, щебечущему птичьей стаей.
Детство — это царство, где не умирает никто
Детство — не то время от рождения до известного возраста,когда человек, повзрослев, отметает все детское.Детство — это царство, где не умирает никтоИз тех, кто для тебя что-то значит. Дальние родственники,конечно,Умирают. Видишься с ними редко или не видишьсявовсе;Они дарят тебе конфеты или перочинный ножик,И уходят. Хоть бы их вообще не было!Умирают и кошки — лежат на полу, бьют хвостом;И вдруг их шерсть становится дыбом —Там, под шерстью, оказывается, блохи.Бурые, блестящие, бывалые,Перепрыгивают из мертвого мира в живой.Берешь пустую коробку из-под обуви, но она для кошкимала — больше ей не свернуться в клубок.Нашлась другая коробка; хоронишь кошку во двореи плачешь.Но спустя месяц, два, спустя год, два года не просыпаешьсясреди ночи, зажав рот кулаком, не рыдаешь: «Боже,о Боже!»Детство — это царство, где не умирает никтоИз тех, кто для тебя что-то значит — матери и отцыне умирают.И если когда-то ты говорил: «Вечно ты лезешь с поцелуями!»или«Перестань, не стучи мне в окно наперстком!»,У тебя в пылу игры еще оставалось время сказать:«Мама, я больше не буду!»Стать взрослым — значит сидеть за одним столомс мертвецами, глухими, немыми, которые чая не пьют,хотя и уверяют,Что чай — такое утешение.Спустись в подпол, принеси последнюю банку малиновоговаренья — им хоть бы что!Польсти им, вспомни, как они в тот раз хорошо говорилис епископом, с попечителем бедных, с миссис Мейсон —Их и этим не проймешь.Завопи на них, побагровев, встань,Рвани их из кресел за окоченевшие плечи,Встряхни их что есть силы —Они даже не вздрогнут, не засмущаются и повалятся назадв кресла.Чай у тебя остыл.Стоя ты допиваешь чайИ уходишь.
Намерение сбежать от него
Думаю выучить какой-нибудь красивый язык, для деланепригодный; с головой уйду в работу.Думаю выучить латинское название каждой певчей птицыне только в Америке, но и где бы они ни пели.(Нет, долой философию; бери то, что спорно — плосокли мир? едят ли летучие мыши кошек?) Роя все глубже иглубже, может быть, я смогу изменить русло реки моегоразума, не поддающейся контролю и цели.Желтоватой, бурной рекой течет мой разум, выходяиз берегов весной, снося мосты;Река, усеянная галькой; сквозь камешки нет-нет да пробьетсячистая струя — вне курса и всяческих уз.Глубже, глубже копну, а дойду до порогов — взорвусь!
Гиацинт
Я влюблена в того, кому гиацинты дороже,Чем я со своей любовью.По ночам ему чудится шорох мышей полевых;Сон бежит от него —Он слышит, как мыши вгрызаются в луковицы егогиацинтов,Но не слышит, как тоска мне сердце грызет, как онообливается кровью.
ПОЭМЫ
