Мила Бояджиева - Бегущая в зеркалах
Луми ждал его в кабинете. В раскосых черных глазах при виде мрачного, театрально завернутого в халат Шефа, мелькнула смешинка.
- Я не стал бы Вас беспокоить, Док, по пустякам, - Луми опустился в предложенное кресло. - Ребята из моей "конторы" неплохо поработали, чтобы протянуть Вам соломинку. - Он достал темно-серую папку с металлическими уголками, застегивающуюся блестящей скобкой. - Видите это тиснение на коже - печать тайной канцелярии Третьего рейха. Не спрашивайте, где и как ее нашли - я не смогу ответить. Но за подлинность - ручаюсь. Смотрите как называется дело - "Крысолов". Это, чтобы вы знали, кличка профессора Майера...
Динстлер раскрыл папку и с этого момента до следующего полудня не замечал ничего - ни ухода Луми и появления озабоченной Ванды, ни рассвета, ни мартовского утра, залившего все окрест ярким, радостным светом, который бывает только в горах в самом начале долгожданной весны. Он сидел за письменным столом, перелистывая пожелтевшие бумаги и ощущая, как наполняется ликованием и жадной деятельной силой его обесточенное унынием тело.
Документы описывали эксперимент Майера с аккуратной дотошностью студента-отличника, исполнявшего, видимо, обязанности научного секретаря. Ошибка в расчетах, допущенная лабораторией Динстлера была простой и очевидной, обманчиво лежащей на самой поверхности. В то время, как лопатил самую глубь. Динстлер хлопнул себя ладонью по лбу: "Ну надо же быть таким идиотом. Да с этими бумагами мы экономим целые годы слепых поисков!
Биологи, получив точные указания, на следующий же день выдали затребованный Шефом состав. Мышей перевели на необходимый режим инъекций и Динстлер по несколько раз на день уединялся в бункере, хотя результатов действия М1 надо было ожидать не ранее, чем через неделю.
"Если бы ты, Готл, так же дрожал надо мной, как над этими проклятыми мышами, то наш ребенок родился бы красавцем и гением", - думала Ванда, глядя в спину покидающему спальню мужу.
В начале апреля Динстлер, наконец, почувствовал на ладони теплый, мягкий живой комочек. Белая шерстка, казалось, покрывала пластилиновую мышку и его пальцы начали осторожно формировать черепные кости. "Вылепленный" круголоухий, плосколицый уродик типа мини-собачки пикинес не держался на ногах и вскоре подох - очевидно "скульптор" переусердствовал. В воздействии на размягченную ткань надо было соблюдать строгую постепенность и особую тактику, связанную с необходимостью сохранения жизнедеятельности тканей и органов. Очень скоро, экспериментируя с собаками, Динстлер научился быть виртуозно осторожным - его дар "чувства материала" живой ткани, безошибочно давал команду рукам: он всегда знал, когда и до какого предела может дойти. Пальцы чувствовали не только мышцы и держащий их каркас скелета, они "видели" топографическую карту кровеносной и лимфатической системы - со стратегически важными узлами и пересечениями, с ветвящейся сеткой нервных путей, понимали функциональную деятельность каждого органа.
Да, материал был неблагодарный, но мемориальная акция напрашивалась сама собой и через неделю размягченная мордочка оставленного Нелли пуделя Ватте стала обретать черты породистого лица ее случайной владелицы. Да, что-то в этом шарже несомненно, напоминало Нелли - удлинившийся разрез глаз, горбинка носа и крупный рот, в котором так не хватало привычной сигареты. Впрочем, Динстлер был рад, когда густая шерсть скрыла следы его вмешательства сохранив жизнь собачке. Она безбоязненно могла быть оставлена в доме: дворняга неясных помесей с шерстью болонки, вот и все, что можно было разглядеть в маленьком преданном псе.
Другим собратьям Ватте, прошедшим эксперимент, повезло меньше. Они отправлялись на вскрытие для тщательного изучения возможных последствий произведенного вмешательства. Результаты патолого-анотомических исследований радовали - видимых изменений в тканях выявлено не было. Но что произойдет потом, каковы могут быть отдаленные последствия? Что станет с "переделанным" организмом через год или два? Освоится ли он в измененной оболочке, вернет ли постепенно изначальную форму или зачахнет, не сумев обжить новый "костюм"?
- Это уже задача последующего этапа, регулярной длительной отработки метода и прозорливого профессионализма, сумеющих найти оптимальное решение", - убеждал себя Динстлер, отгоняя мрачные мысли. Ведь он был уже не стартовой прямой, уже напрягся, приготовясь к главному рывку... И только тут понял, каких нечеловеческих усилий потребовали от него два последних месяца. Понял, когда пришел в себя после короткого обморока, случившегося без всяких видимых причин прямо за завтраком. Сидящая напротив над своей неизбежной утренней витаминизированной овсянкой Ванда вскрикнула, звякнула выпавшая из рук мужа чашка, а сам он обмяк в кресле, запрокинув побелевшее бессмысленное лицо.
Через пару минут все было в порядке. Готл вытирал салфеткой кофейное пятно на брюках и улыбался:
- Кажется, пора немного отдохнуть, дорогая. Звони родителям - завтра выезжаем с официальным визитом. И так уже сильно задержались, - покосился он на восьмимесячный живот Ванды.
5
Уж столько раз откладывалась эта поездка, что Ванда перестала верить в ее реальностью. И вот - день на сборы и в путь - надо поторопиться до появления малыша. "Наконец-то! - Ванда распахнула гардеробную выбирая необходимые вещи. - Сколько же здесь всего: модные костюмы, нарядные платья и шубы. Вот только этот живот помешает явиться перед родными в полном блеске. Не беда! Каракулевый расклешенный жакетик вполне сойдет для апреля и выглядит шикарно. Ноги отекли и туфли придется прихватить поудобнее, на небольшой платформе. Да все равно придется сидеть в машине!"
Ванда, несмотря на уговоры мужа воспользоваться железной дорогой, более удобной в ее положении, настояла на автомобильной поездке: она должна была подкатить к своему провинциальному дому в красном сияющем "мерседесе". К тому же маршрут путешествия предполагал визит к семейству Дювалей, живущих в доме Полины с пополнением - трехмесчным Жанн-Пьером. Вообще-то крепышка Ванда беременность переносила легко и предстоящих родов не боялась. Токсикоз, мучавший на первых месяцах, прошел и теперь ей приходилось прятать от мужа сладости, неумеренная страсть к которым стала мучить ее, особенно по ночам.
Утро отъезда выдалось великолепным. Готл был бодр и весел, персонал клиники с облегчением вздохнул, провожая на отдых неугомонного шефа. Ватте визжала и прыгала, пытаясь проникнуть в автомобиль, но была решительно отброшена лаковым носком вандиного туфля.
Они отбыли вдвоем - счастливые и преуспевающие - в свое первое путешествие. Ванде доставляло удовольствие подмечать уважительные или завистливые (как ей казалось) взгляды, которым провожали их автомобиль в придорожных "бистро" и на бензоколонках владельцы подержанных развалин. Она чувствовала себя шикарной и очаровательной, кутаясь в тонкий мех и искоса бросая взгляд в зеркальце под лобовым стеклом, где в голубовато-зеленом мареве убегающего ландшафта отливали платиной отражения ее безупречно уложенные, залаченные завитки.
Готл долго щелкал ручкой радио, шаря в многоголосом эфире, пока не выудил мелодию "Strangers in the night..."
- О, это мой любимый "Путник в ночи!" Обожаю Френка Синатра! разомлев от удовольствия Ванда полулежала на откинутом сидении мчавшегося к побережью автомобиля
...Поместье Дювалей, залитое полуденным солнцем, производило все то же идиллическое впечатление. Возможно, от акварельно зеленеющих холмов за спиной сказочного домика или безмятежной голубизны далекого моря, отчертившего полгоризонта. Огромные почки каштанов едва начали распускаться, а на газонах, казавшихся просторными из-за прозрачного едва опушенного листвой кустарника, щедро цвели кустики маргариток и примул. На лужайке у дома в стайке
желто-белых нарциссов стояла детская коляска, а ринувшаяся от
нее к прибывшим юная женщина с подвязанным на затылке темно каштановым "хвостом", в белом грубошерстном жакете и узеньких джинсах, была, конечно, Сильвией. Женщины обнялись, расчмокались и защебетали, направляясь к пронзительно заверещавшей коляске, и Динстлер на мгновение замер, увидев выросшую на пороге дома фигуру. Так же, как некогда Полина, на трехступенчатом пьедестале крыльца в темной раме дверного проема возвышался Дани - блистательная скульптура олимпийца, сжимающего в поднятой правой руке бутылочку с соской - символ неугасающего жизненного огня. Отсалютовав таким образом другу, Дани довольно рассмеялся.
- Вот, сам видишь, старик - передаю эстафету вновь прибывшим.
Малыш в коляске жадно ухватил ручонками бутылку и зачмокал, изучая окружившие его лица блестящими черными глазенками. Эти крохотные ручки были совсем настоящими, с ноготками и подробной выделкой малюсеньких пальчиков, а на высоком лобике под черными завитками, выбившимися из-под капора, удивленно поднимались темные= четко выписанные бровки.
