Елена Катасонова - Переступая грань
- Нужно кушать, больная, - доброжелательно-строго говорила сестра. Вы должны помогать организму.
Лера отщипывала тонкими пальцами крошечный кусочек хлеба, тыкала вилкой в котлету, чтобы от нее отстали. Приходил Женя, тер на жестяной терке яблоко - Лера принуждала себя глотать кисловатую кашицу, чтобы муж не обижался. Прибегал Денис, пышущий юностью, здоровьем и счастьем - просто потому, что юн и здоров, да еще есть Люда! - изображал в лицах, как там они развлекаются на своем факультете, - Лера слушала и не слушала, покачивала головой, вроде бы осуждая их молодые проказы, но на самом деле было ей все равно. Этот рослый, голубоглазый юноша - ее сын? Как странно... Вот он уходит, поцеловав мать в висок, а она, закрыв глаза, вспоминает - того маленького, слабенького, который все болел и болел, и даже плакал так тоненько, что заходилось сердце от жалости.
- Ах да, я ж купил тебе ананас! - воскликнул Женя, вымыв тщательно терку.
"Как Тане", - совершенно некстати подумал он, и задергалась щека, что нередко случалось в последнее время, и он прижал к ней руку, придерживая ее. Поцеловав холодные губы - они чуть-чуть шевельнулись в ответ, погладив белокурые, слипшиеся волосы, Женя сел рядом с кроватью на стул.
- Тебя причесать? - спросил он, стараясь быть полезным и нужным.
- Не надо.
- А я принес тебе ананас, - повторил он. - Разрезать?
- Потом.
- Конечно! - бодро вступила в разговор сестра, только что получившая от Жени коробку конфет и конверт, в котором приятно похрустывали новенькие купюры - Женя специально их отбирал. - В Новый год и откушаете! Заместо шампанского. А я вам свежее белье принесла.
- Потом, - снова сказала Лера. - Потом белье...
- Конечно, конечно, - торопливо согласилась сестра. - Уйдет супруг и тогда...
Не докончив фразы, довольная собой сестра покинула блестящую стерильной чистотой палату: муж капризной больной увидел воочию, что благодарность его - не зря!
- Правильно, - сказал Женя. - Съедим в Новый год.
"Нельзя ее оставлять, - думал он. - Невозможно! Таня поймет... Дверь на ночь небось запирают, но я тут, в уголке..."
Лера как-то странно заволновалась. Пальцы затеребили край одеяла.
- У меня к тебе просьба, - слабо сказала она, и Женя предупредительно наклонился. - Ты, пожалуйста, уходи... Никакого Нового года не надо. Я буду спать... И завтра не приходите...
- Почему? - растерялся Женя.
Лера, закрыв глаза, отдыхала. Он терпеливо ждал.
- Потому что, - шелестел знакомый и в то же время неуловимо чужой голос, - я от вас устаю. От всех устаю...
- От нас? - не поверил своим ушам Женя. - Я думал, ты рада...
- Устаю, - повторила Лера. - Рада, но устаю. Вы так меня утомляете... И Наде скажи. Она такая невыносимо громкая, что...
Лера обессиленно замолчала. Казалось, она уснула. Женя, оцепенев, молча сидел на стуле. Да что же это такое? Почему она так слаба? Сейчас он пойдет и потребует срочной помощи - все равно надо вручать конверты.
- А помнишь, - внезапно заговорила Лера, и в голосе ее была улыбка, едва заметная, тоже слабая, - помнишь, как Денечек потерял соску и плакал?
- Помню, - соврал Женя.
- Мы все гадали, что ему нужно, а она закатилась ему под бочок, и он плакал так горько...
- Помню! - вскричал Женя и сжал Лерину руку.
Он и в самом деле вдруг вспомнил крошечное, сморщенное, полное страдания личико и ротик - сковородничком, такой обиженный, горестный...
- Не знаю, как Данька, а я завтра приду все равно, - решительно сказал Женя. - Хочешь ты того или не хочешь.
- Ладно, - покорно согласилась Лера. - А теперь иди. - Она повернулась на бок. - Как хорошо, - прошептала она, - так тепло, так уютно.
Она уже засыпала. И Женя на цыпочках вышел.
7
По дороге домой Женя купил шампанское. Дома принял душ, пообедал и полежал в постели, пытаясь заснуть. Звонил телефон, но он не брал трубку вдруг Надя? - а Тане с Денисом (тот был у Люды) позвонил сам. "Почему Денис не спросил, где я встречаю Новый год?" - расстроенно думал Женя. Ответ он вообще-то знал: потому что догадывался.
- Мама просила никому завтра не приходить, - сказал Женя сыну.
- И ты не придешь?
Вопрос звучал почти угрожающе.
- Приду обязательно! - горячо сказал Женя, и, хотя он и в самом деле собирался к Лере, получалось, что сын его как бы заставил.
"До чего же все сложно! - маялся Женя, обняв подушку, сбивая ее, несчастную, кулаками, переворачивая с одной стороны на другую. Голова была чугунной, и ломило тело. - Заболел я, что ли? Недаром же в конце концов объявили они карантин? Еще принесу Лерке грипп! Вот гады: карантин, а пускают! - внезапно обозлился он. - В советские времена муха бы не пролетела! А теперь... Особенно в платное отделение, запросто!" Он вспомнил, как, уходя от жены, увидел у дверей самой крайней палаты здоровенных таких бугаев: сидят по обе стороны двери как истуканы - лица каменные и глаза пустые, но зоркие.
- Охрана, - уважительно шепнула, поймав его взгляд, сестра. - Лежит тут какой-то бандюга...
Ну и компания! Но если охрана, то, значит, бандюга чего-то боится? Кто-то может сюда ворваться? Женя поежился, не выдержав, позвонил Палычу, хоть и понимал, что свинство: тот, судя по всему, собирался в аэропорт, душа рвалась к солнцу, в Египет, оставляя позади хмурую, пасмурную Москву.
- Да нет! - бодро закричал Палыч. - Никто никуда не ворвется! Это у них так положено, для понту! - Но, подумав, фыркнул: - В нашей великой стране как ни кинь - все клин. Если в бесплатной - так ни хрена не лечат, а в платной - так рядом бандитский авторитет. Ну, бывай! Улетаю... Отдохнем чуток от наших реалий. Еще раз - с Новым годом!
- И вас. Наташу целуй. Извини, что пристаю...
- О чем разговор? Ты где встречаешь? - Голос у Палыча дрогнул, смягчился: жалко стало и Женьку, и Леру.
- Так... В одной компании...
- Вот и правильно, - одобрил, хотя и с некоторым удивлением, Пал Палыч. - "Оттянись со вкусом!"
Он басовито захохотал, и Женя вспомнил назойливую рекламу. Въедается, стерва, в душу, скоро все мы заговорим, как людоедка Эллочка.
- Счастливо! Кланяйся Красному морю.
- Ох, не говори! Как нырну... Натка купила второй купальник: чтоб, значит, ни минуты простоя. Пока!
Женя взглянул на часы: что ж, пора и ему собираться. Впервые не очень-то хотелось ехать к Тане - ужасно болит голова и вроде как насморк, а на улице сыро, черно, плохо на улице... Вот странно: наконец-то он едет, ни от кого не таясь, никого не обманывая - почти не обманывая, - и как-никак Новый год, а на душе смутно. Это все из-за Леры? Из-за ее бледного лица, шелестящего голоса, ее убийственной, пугающей слабости? Да, конечно. Но из-за Нади - тоже. А еще из-за Дениса, его новой манеры разговора с отцом почти угрожающей. "Если вы любите, любите по-настоящему, то все люди будут вам врагами". Кто это сказал? Ах да, Олдингтон! У него и роман есть такой: "Все люди - враги". Вызывающее название, но, судя по биографии писателя, им выстраданное.
"Любите по-настоящему..." А он любит, любит Таню! Это так же ясно, как то, что он женат, живет в Москве, и у него есть сын, институт и друзья и... Таня. Она часть его жизни, а может быть, сама жизнь. "Поэтому прекрати! велел себе Женя. - Вставай, одевайся и все отринь - на время, на эту ночь, - забудь обо всем, кроме Тани".
Он встал, включил телевизор - там истово плясали и пели - и стал одеваться. Приготовленный в подарок трехтомник лежал на столе. "Что ждет меня в Новом году?" - загадал Женя и открыл наугад один из томов.
Она застыла в томной позе,
Непринужденна и легка.
Нежна улыбка. К чайной розе
Простерта тонкая рука...
Какие слова... Вот пусть все так и будет.
Когда он вышел на улицу, ни хандры, ни ломоты в костях, ни даже головной боли как не бывало. Правда, перед выходом он глотнул анальгину. Влажный, порывистый ветер сменился на спокойный и свежий, редкие прохожие по-свойски кричали "С наступающим!", автобус подкатил сразу, пассажиры в метро доброжелательно и понимающе поглядывали друг на друга: и ты, дескать, спешишь встречать Новый год? Пора, брат, пора садиться за стол...
Проспект Мира сиял огнями: ветки деревьев были искусно переплетены лампочками; гирлянды, переброшенные через дорогу, разноцветными арками уходили вдаль. Чистенькая старушка продавала в подземном переходе букетики бархатистых фиалок. Букетики были красивыми и недорогими.
- Сами выращиваем, - похвалилась старушка, принимая плату. - Цветут круглый год. С наступающим вас!
- И вас - тоже!
Женя бережно держал букетик. Фиолетовые фиалки робко выглядывали на свет из гофрированной бумаги. "Таня обрадуется", - подумал Женя и нажал кнопку звонка.
- Ах! - всплеснула руками Таня. - Какая прелесть! Где ты их достал?
- Это ты - прелесть.
Женя замер у порога, восхищенно глядя на Таню. На ней было невиданной красоты платье. Трикотажное, цвета морской волны - под цвет глаз - оно обтягивало Таню, как перчатка - руку. Длинное, до щиколоток, не только не скрывало, а, наоборот, подчеркивало фигуру, вырисовывая все ее контуры: маленькую грудь, покатые плечи, плоский живот, тонкую талию, округлые бедра, стройные ноги. Дразняще выглядывали из-под платья знакомые туфельки.
