Анастасия Вербицкая - Ключи счастья. Том 1

Он вздыхает всей грудью. Он опять горестно качает головой. Потом берет в руки ее лицо и целует ее лоб.

Маня вдруг просыпается. Она слышала глухой звук внизу. Стук затворяющейся двери. Или это приснилось?

Она сидит несколько мгновений, спустив ноги. Потом обувается и набрасывает на себя капот. Руки ее дрожат, и губы тоже. И все у нее внутри сотрясается мелкой дрожью. Она выходит на балкон.

Все тихо. Ни звука на канале.

Со свечой в руке она спускается по лестнице.

Мрак дрогнул. Тени метнулись. Нет. Ей не страш-не. Живые глаза глядят со стены. Все равно! Она должна узнать то, что прячется за словами.

Она подходит к подъезду. Трогает замок. Все за-нерто.

Минуту она стоит, соображая. Сырость пронизывает ее ледяной волной. Но она слышала стук. Она не могла ошибиться.

Она идет ощупью вниз, из залы в другую, через коридоры и закоулки. Лишь бы не погасла свеча, жалобным пением или визгом отворяются тяжелые двери. Тут должен быть другой выход. Она его найдет.

Вот он. Низкая, темная дверь. Отсюда ходит прислуга. Но она тоже заперта. Он запер ее снаружи, уходя.

Маня смотрит в окне. Узкая набережная. И мостик переброшен на другую сторону. Агата говорила, что всю Венецию можно перейти по этим мостам, с одного острова на другой. Он прошел здесь.

«Но почему именно он? — спрашивает кто-то в ее душе. — Может, это прислуга?..»

Она идет назад в вестибюль. Вот камин. Вешалка. Его пальто тут. Но разве у него нет другой одежды?

Она вспоминает, что он был в плаще.

На лестницу она поднимается, еле волоча ноги. В сердце ее теплится и бьется последний огонек надежды. Это отчаяние ее горит, и трепещет, и мечется, то угасая, то вспыхивая, как эта свеча, которую м всех сторон душит беспощадный мрак. Угаснет сейчас.

Она идет все тише.

Вот коридор, где его комната. Наискосок от ее спальни.

У порога она замирает на мгновение. Нет сил войти. Не вернуться ли? Но отчаяние толкает ее вперед.

Дверь открывается беззвучно.

«Не так, как другая, — проносится в голове ее, точно кто-то говорит ей в уши. — Он об этом позарился».

Она с порога смотрит в комнату. Высокая спинка постели скрывает от нее подушки.

Она подходит медленно, вся дрожа.

Никого. Постель не тронута. Он не ложился.

Она стоит, закрыв глаза. У нее такое чувство, что Скрылась земля под ногами. И дальше идти некуда.

Вдруг она роняет свечу. Все погружается в мрак.

Она падает на колени перед постелью. И, обхватив подушки, прижавшись к ним губами, пряча в них лицо, она рыдает так мучительно и страстно, как будто перед нею труп Штейнбаха.

. . .

— Я нашла ее у постели, на полу, в глубоком обмороке, — говорит фрау Кеслер Штейнбаху.

— Можно мне ее видеть?

— Идите. Она не спит.

Штейнбах хочет овладеть собою. Но с порога он видит ее лицо. Маленькое, жалкое. Такое скорбное и страдающее. Он никогда не видел у нее такого выражения.

Чувство сильнее воли толкает его к кровати. Он обнимает Маню и прячет лицо в подушки.

Он ничего не говорит. Он целует ее волосы, лоб, холодные щеки, ее руки, беспомощно белеющие на одеяле. Он отдал бы по капле всю кровь своего сердца, чтоб сделать ее здоровой и счастливой. Хотя б с другим! Да, да. Он ни секунды не колебался бы, Но не с Нелидовым. Нет! Ему он не уступит своего места здесь, у ее изголовья.

Но на что ей его преданность? Его беззаветная любовь?

Она бесстрастна и далека. Его ласки, его первые поцелуи после такого долгого отчуждения она принимает равнодушно. Как будто она устала. Смертельно устала. Она даже не глядит на него. Она смотрит мимо.

— Ты страдаешь, Маня?

— Нет.

— Дитя мое, зачем эта скрытность? Разве я в друг тебе? Не брат? Открой мне свое сердце. Плачь Тебе будет легче.

— Я уже выплакала все слезы.

Ее голос изменился. Нет в нем звонких ноток, горячего трепета. «Прощай, девочка Маня!.. Радостная, яркая Маня!»

— Прощай…

Он поднимает голову. Послышалось ему? Или она это прошептала? Или это бред? Он не смеет спросить. Ее губы сомкнулись. Глаза закрыты. Она устала.

— Может быть, мне уйти? — тихонько спрашивает он.

— Нет. Нет. Мне лучше, когда ты здесь.

— Хочешь, я почитаю что-нибудь?

— Да.

Он поворачивается. Он уже на пороге. Не смотреть.

Тогда глаза ее раскрываются. Огромные, сверкающие. Алчные глаза. Она глядит ему вслед с таким отчаянием, как уплывающие в далекий океан, в неведомое будущее, глядят на тех, кто остался на берегу и вот-вот исчезнет в тумане.

«Прощай, моя греза… Прощай, менестрель…»

Вечером, с бесстрастным лицом, опустив ресницы, она говорит этим новым равнодушным голосом, которого так боится Штейнбах:

— Вчера ночью, Марк, я испугалась. Я видела что-то в коридоре. Мои нервы разбиты, говорит доктор. Но он не понимает… У меня к тебе просьба…

— Все, дитя мое… Все, что ты хочешь!

— Агата спит очень крепко. Вели поставить ее кровать здесь, в моей комнате. А сам перейди спать туда, рядом. Если я позову, ты ведь услышишь? Ты чутко спишь?

— О, конечно.

— Я затворю дверь. Но ты дай мне звонок на столик. У тебя есть звонок?

— Чего же ты испугалась, Маня?

— Пустяки. Это нервы. Но… может быть… тебе нужно… гулять ночью… И я тебя стесню?

— Что за вздор, Маня! Кто гуляет по ночам?

Она все глядела на карниз. Теперь она прямо острит в его лицо.

— Тебя не было вчера.

А! Он смутился. Его матовые щеки порозовели. Ресницы дрогнули. Но глаза смотрят спокойно и холодно. Глаза лгут.

Он спрашивает не сразу. Сдержанно и вкрадчиво:

— Значит, ты меня искала?

— Да.

Он опять молчит, выжидая. Он похож на путника, который ходит по трясине. Ступил на кочку и ждет, не опустится ли она под его ногой. Ни шагу дальше!

Но, ревнивая и страдающая, она становится необычайно чутка. Его осторожность она чувствует. Почти физически.

— Я кинулась в коридор. Я тебя звала.

— Ты была в моей комнате? Это ты отворила дверь?

— Да. Я пришла к тебе. И тебя не было, — доканчивает она. И голос ее звенит вдруг, как сорвавшаяся струна.

— О, Боже мой! — Он берется за голову руками.

— Ты, значит, тоже… любишь бродить по ночам.

Она старается говорить спокойно. Но и его подозрения проснулись. Он насторожился. Что она знает. Возможно ли, чтоб она догадывалась?

— Нет. Это была случайность. Я никуда больше не пойду.

Она улыбается. Хорошо, что он не видит это улыбки презрения! Он понял бы все…

Какое ласковое солнце! Совсем как весна. Можно ли подумать, что это конец декабря?

— А в России сейчас сугробы снега и мороз, — говорит фрау Кеслер. — Скоро будет Рождество. Зажгут елки.

Они обе сидят на балконе. Ноги у Мани укутав в плед. Лицо у нее стало совсем крошечное и больное. Но глаза — темные и мрачные. И холодом веет от ее улыбки.

— Скоро мы осмотрим Дворец Дожей, — говорит она. — Потом уедем.

— Ты разлюбила Венецию?

— Нет, я люблю ее. Но я ненавижу жизнь!

— Как жаль! Я мечтала увидеть карнавал.

Штейнбах выходит на балкон в плаще и шляпе. У него в руках портфель.

— Я еду к Риальто, на почту. Не надо ли вам чего-нибудь в городе? Ты, должно быть, озябла, Маня? У тебя совсем белые губы. И руки как лед.

— Вы скоро вернетесь, Марк Александрович?

— О да. Я привезу письма. Не сиди, Маня, долго на воздухе. Это опасно.

Он целует ее руку. Она остается недвижной. Опершись на балюстраду, фрау Кеслер смотрит вниз, на отплывающую гондолу.

— Маня, он кланяется. Он ищет тебя глазами.

Она не отвечает. Лицо ее как будто закаменело. она смотрит вверх, на легкие гряды облаков.

— Агата, — говорит она, когда гондола заворачивает налево, скрываясь за дворцом Фоскари, — когда у меня родится дочь, я буду опять гордой и вильной. А не такой ничтожной и презренной, какой чувствую себя сейчас. У тебя были дети?

— Трое. Все умерли в детстве.

— Как ты могла это пережить?

Фрау Кеслер пожимает плечами.

— Если б мы все умирали от любви или от горя, Что сталось бы с человечеством? Горе проходит. Скорбь бледнеет. Это жизнь.

— Опять жизнь? Великая пошлость!

— Вернее, могучая власть! Она не дает пощады, не знает остановки, не терпит уныния и отчаяния, она зовет вперед! К новым встречам, новым радостям, новым обязанностям. Как часто я думала: «Вот теперь кончено все… Опустилась в черную яму. Окружили меня глухие стены. И выхода нет…» А жизнь между тем уже распахивала тихонько передо мною двери. И я видела вверху клочок голубого неба. Не качай головой! Ты когда-нибудь научишься любить ее, не как девочка, живущая сказками, а как гордая женщина, у которой есть силы посмотреть в лицо своей судьбе. И я знаю, что недалека та минута, когда ты скажешь: «Да здравствует жизнь!»