Виктория Токарева - Я есть, Ты есть, Он есть
Мозг отказывался переработать информацию. Но на глаза, как казалось, надавили изнутри. Они вылезли наружу, и все лицо переместилось в глаза.
- А ты? - выдохнула Анна.
- И меня убило, мама, - просто сказал Олег. - Разве не заметно?
***
Ирочку привезли в среду.
Олег внес ее на руках в свою комнату и положил на диван.
Анна готовилась к встрече, преодолевая внутреннее напряжение. Ненависть все-таки существовала в ней - не остро, а как хроническая простуда. Надо было как-то замаскировать эту ненависть, забросать словами, улыбками, приветствиями.
Но ничего не понадобилось. Ирочка лежала на диване. Олег взбил под ней подушку, приспособил так, чтобы Ирочка полусидела.
Голова ее была обрита наголо, повязана косынкой, как у баб на сенокосе. Голубые большие глаза, как пустые окна, - не выражали ничего. Было неясно: осознает она происшедшее с ней или разум ее отлетел, присоединился к мировому разуму и существует отдельно от нее.
Анна застыла в дверях и впервые за все время их знакомства испытала человеческое чувство, освобожденное от ревности. Это чувство называлось Сострадание. Сострадание съело ненависть, как солнце съедает снег. Осталась влажная пустота.
***
...Ирочка шла по незнакомой планете. На ней не было людей. Домов. Под ногами серо-черное и пористое, как пемза. Было больно ногам и неудобно дышать. От недостатка воздуха болела голова. Хотелось перестать идти.
Лечь. Но ее кто-то ЖДАЛ. Очень важный. Очень ждал. И если она ляжет, то не поднимется. И не дойдет. А надо идти. Больно ногам. И голове. Шаг... Еще шаг... Еще...
Олег сидел возле дивана на полу и смотрел на жену.
Не отводил глаз. Он был похож на горящий изнутри дом, когда стены еще целы, но из окон уже рвется пламя.
Еще секунда - и прямым факелом в небо. Надо было как-то спасать. Облить водой.
- Тебе сегодня надо на работу? - спокойно спросила Анна.
- Что? - Олег повернул к ней лицо.
- Я говорю: на работу надо?
- Я не пойду.
- Люди болеют, ждут. Нехорошо.
- У меня своя боль.
- А это никого не волнует.
- Да, - согласился Олег. - Это никого не волнует.
Мы одиноки в нашем несчастье, мама.
- А люди всегда одиноки в несчастье, - сказала Анна. - Ты просто не знаешь.
Анна как будто поливала сына холодной водой. Охлаждала. Успокаивала.
- Иди, - сказала она. - Я справлюсь.
Олег поднялся, вышел из дома.
Вернулся с собакой: видимо, машина ждала его внизу.
Бросил собаку на пол.
- Я поеду... - Он поцеловал мать. Притиснулся лицом на секунду, на долю секунды. Но ведь больше и не надо. Сомкнулась порванная орбита. Они снова вместе: мать и сын. Ирочка развела. Ирочка соединила.
Собака ходила по комнате. Она была какая-то кургузая, и, когда двигалась, ее зад заносило в сторону.
Собака понюхала ковер, облюбовала себе место и присела по своим делам. Окончив начатое - отошла.
Анна тупо посмотрела на то, что оставила собака.
Долго стоять и размышлять не имело смысла. Надо было двигаться и действовать и что-то делать.
Анна взяла метлу, совок и мокрую тряпку. Надо было действовать. А значит, жить.
***
На другой день Олег привел травника. Это был человек лет сорока немножко толстый, немножко неопрятный, с большим процентом седины в волосах и бороде.
Волосы и борода не причесаны, а просто приглажены.
Встал человек утром и пригладил руками волосы. Имеет право. Но все это мелочи. Главное в травнике - то, что не брал денег. Значит, целитель, а не шабашник.
Травник достал пузырек зеленоватого цвета с каким-то настоем, стал объяснять его состав и суть лечения. Анна не особенно понимала, она была туповата в химии и биологии, а заодно и в физике. Она, например, до сих пор не понимала, что такое электричество и как выглядит ток.
Травник изучил воздействие какого-то фермента живой природы на фермент внутри человека. При длительном, мягком, волнообразном воздействии восстанавливаются разрушенные рефлексы.
Принимать капли надо по сетке.
В шесть утра, с восходом солнца, надо дать первую каплю, разведенную в чайной ложке воды. Далее каждый час прибавлять по одной.
И так далее до полудня. До двенадцати часов дня, до седьмой капли; Начиная с тринадцати - капли убывают по одной.
В восемнадцать часов - последняя капля. И перерыв до следующих шести утра.
Каждый день - цикл. Вдох и выдох. Первая половина дня - вдох, вторая выдох. И ни в коем случае нельзя пропустить хотя бы один прием или нарушить последовательность капель.
- А поможет? - спросил Олег.
- Хуже не будет. Либо нуль, либо плюс.
Олег жадно смотрел на травника, пытаясь вникнуть в его прогноз.
- Либо без изменений, либо положительная динамика, - повторил травник.
Он не давал гарантий.
Анна - сова. Для нее встать в шесть утра - равносильно.., чему равносильно? Ничему. Просто катастрофа, и все.
Можно было бы спросонья дать первую каплю и рухнуть досыпать. Но в семь надо опять вскакивать. Как матрос на вахте.
Можно будить Олега. Пусть встает и капает. Но Олег в восемь уходит из дома. У него операционные дни. В руках жизни человеческие. Что же, обречь его на дрожащие руки?
- А сколько длится весь курс? - спросила Анна.
- Девять месяцев, - ответил травник. Девять - вообще мистическая цифра. За девять месяцев вызревает человек. На девятый день отлетает душа.
Девять месяцев... Анна окинула мыслью это временное расстояние. Двести семьдесят дней выкинуто из жизни. Так ли много у нее осталось, чтобы выкинуть двести семьдесят дней...
Анна вздохнула.
- Вы привыкнете, - ласково и спокойно сказал травник. - Это хороший режим. Поверьте. Человек должен рано ложиться и просыпаться с восходом солнца. Вместе с природой. Как растение.
- Но я же не растение, - воспротивилась Анна.
Олег вскочил со стула, как будто в нем развернулась тугая пружина.
- Учти, если она умрет, я тоже умру.
Анна понимала: правда. Они сейчас скованы одной цепью. И если Анна хочет вытащить сына, она должна тащить Ирочку.
- А что я такого сказала? - Анна наивно округлила глаза. - Я только сказала, что я не растение, и больше ничего.
***
Потекли капли: одна, две, три, четыре, пять, шесть, семь, шесть, пять, четыре, три, две, одна...
Часы и капли - вот что составляло ее жизнь.
Часы и капли - механическое, не интеллектуальное занятие. Отсутствие творчества и равноценного общения выматывало больше, чем бессонница.
Анна вставала на рассвете. Больше не ложилась, но и не просыпалась до конца. Пребывала в состоянии анабиоза, как муха в спячке. Вяло ползала по стенам Она присутствовала в этой жизни и не присутствовала. И в чем-то приблизилась к Ирочке.
Три неприятеля шли на Анну, выкинув штыки.
Недосып - угнетенность тела. Недообщение - угнетенность духа. И отсутствие конечного результата: Ирочка лежала бревно бревном. Было непонятно: образуется у нее новая память или нет?
***
- Зачем тебе это надо? - искренне удивилась Беладонна. - Это же как с грудным.
- С грудным - понятно. Человека растишь. Сейчас уродуешься, потом человек получится. А это что? - Лида непонимающе смотрела на Анну.
- А что же делать? - спросила Анна.
- Сдай государству, - нашла выход Беладонна. - В интернат.
- Знаю я эти интернаты. Там можно с ума сойти.
- Так Ирочке же.., извини, не с чего сходить. Она же не соображает, напомнила Беладонна. - Какая ей разница - ГДЕ?
- А так и она не живет, и ты не живешь, и Олег, - поддержала Лида Грановская.
Разговор происходил на приеме в посольстве. Грановского приглашали к себе все послы, но он игнорировал приглашения. Ему были скучны эти необязательные общения, фланирования по залу, пустые разговоры. А Лида напротив, тяготела к светской жизни, суете и тусовке и приобщала своих подруг. Подруги не ездили за границу, для них прием в посольстве - окошко в капитализм. Высунутся, посмотрят - и обратно. Все лучше, чем ничего.
Посол с женой встречали гостей. Возможно, они отмечали отсутствие господина Грановского. Вместо господина Грановского стояли три малосущественные женщины. Но посол одинаково любезно здоровался с Лидой, и с Беладонной, и с послами других государств. Тою же рукой, с тою же улыбкой.
Беладонна таращилась во все глаза. Мечтала сменить новый мост на еще более новый.
Анна незаметно перебирала глазами присутствующих.
Неподалеку стояла высокая элегантная женщина в смокинге. Такие смокинги носят швейцары в дорогих гостиницах и дирижеры оркестра. Но самое любопытное в женщине не смокинг, а возраст. То ли сорок, то ли девяносто шесть. Лицо перешито несколько раз, а кое-где образовались вытачки, как на ткани. Руки в крупных пигментных пятнах. Все-таки девяносто шесть. Но сколько шарма...
- Смотри... - Анна толкнула Беладонну.
- Где? - не поняла Беладонна, поскольку смотрела только на мужчин.
Официантки - все работники УПДК - носили на подносах еду: бутерброды величиной с юбилейный рубль и напитки - какие хочешь - виски, кампари, куантро...
