Луанн Райс - Каменное сердце

— Я не верю тебе, — заметила Софи.

— Вы, конечно, сейчас вцепитесь мне в глотку, — произнесла Хэлли, — но, по-моему, есть нечто непристойное в том, чтобы заключенные устраивали концерт. Уж простите, но это так.

— Да что ты? — воскликнула Софи.

— Я не имела в виду тебя, — сказала Хэлли, хлопая себя ладонью по лбу. Неподдельное страдание отразилось на ее лице. — Софи, я не ставлю тебя в один ряд с ними. Каждый вечер я молюсь за тебя.

— Это напоминает мне детство, — отозвалась Софи, стараясь, чтобы ее слова прозвучали легко, — ведь ты никогда не приходила ко мне на концерты. Я имею в виду в школе.

— Никогда не приходила на концерты? — спросила Хэлли. В ее глазах застыло изумленное выражение. — Я всегда ходила. И с нетерпением ждала каждого твоего выступления.

— Нет, — подтвердила Мария. — Ты не ходила. Никогда. Ты говорила, что тебе нужно заботиться о папе. Вместо тебя ходила я и сидела на местах для родителей.

— Ты ошибаешься, — твердо сказала Хэлли. И Мария увидела, что мать действительно верит в то, о чем говорит.

— Не знаю почему, но вы обе ошибаетесь. Я отлично помню, как гордилась тогда. И номера твои помню — попурри из Гершвина, арии Пуччини…

— Наверное, ты слышала, как я репетирую дома, — сказала Софи. — Все в порядке, я тебя не виню. Я только хотела спросить, почему… — Ее голос тоскливо умолк.

Софи слишком легко дала матери сорваться с крючка, но Мария не произнесла ни слова. Она видела страдание в глазах матери, видела, как постыдная правда затмевает ее идиллическое представление о прошлом.

— Моя Софи, — сказала Хэлли. — Никто и никогда не заботился обо мне так, как ты после смерти вашего отца.

— Никто и никогда? Даже твоя мать? — спросила Мария, вспоминая давние рассказы Хэлли. Хэлли и Софи так пристально смотрели друг на друга, что Мария ощутила укол ревности. Софи словно губка впитывала любовь матери, а Хэлли так и источала сочувствие.

— Моя мать меня обожала, — отозвалась Хэлли, — но она постоянно была занята. Люди говорили, что она устраивала лучшие праздники в Новой Англии. И еще она боролась за права женщин.

— Правда? Я этого не знала, — сказала Мария, заинтригованная.

— Да, это так. Она была против того, чтобы женщина сидела дома, занимаясь исключительно детьми и хозяйством. У меня была такая однообразная жизнь. Когда мы поженились, мама полюбила его, а он ее, по той простой причине, что любил меня. То же самое и я чувствовала к Гордону и Альдо, вы это знаете. Я была очень счастлива оттого, что вы нашли тех мужчин, которые вас очень любят.

Мария не осмеливалась взглянуть на сестру, а Хэлли продолжала говорить сдавленным голосом:

— Я казню себя за то, что не видела, что происходит с тобой, Софи. Мне нелегко об этом говорить. Надеюсь, ты не поймешь меня превратно, но я любила Гордона как родного сына. Честное слово.

— Я знаю, — сказала Софи. Краска понемногу возвращалась на ее лицо. Она положила одну руку на горло и не отрываясь смотрела на мать.

— Из-за этого мне в тысячу раз труднее. Я отдала этому мальчику свою любовь, в то время как он… он…

— Я знаю, — повторила Софи, прикоснувшись к руке Хэлли. Во второй раз за этот день Хэлли расплакалась. Разговор о Гордоне был Марии противен, однако она знала, как нелегко Хэлли рассказывать о ее глубоких и противоречивых чувствах. Она взяла мать за вторую руку, и Хэлли пожала ее пальцы.

— Мои девочки, — прошептала Хэлли.

Мария и Софи обменялись слабыми улыбками.

— Итак, — сказала Хэлли, — можем мы ожидать, что услышим в твоем исполнении какую-нибудь из арий Пуччини на этом концерте?

Слегка улыбнувшись, Софи покачала головой.

— Я не буду петь, — ответила она. — Я просто хотела знать, пришла ли бы ты, если бы я пела.

— Я бы пришла, — твердо произнесла Хэлли.

Но даже если мать и была уверена в своих словах, Мария сильно сомневалась, что в назначенное время она действительно оказалась бы на концерте.

Часть 3

РЕКА БЕЛЛ

Глава 31

Сидя в приемной доктора Миддлтон, Мария чувствовала, как внутри нее нарастает тревога. На этот раз она надела черный габардиновый костюм, чтобы показать доктору, что она человек аккуратный и ответственный, профессионал, как и сама доктор. Люди, дожидавшиеся приема у других психологов, читали журналы или смотрели в пространство. Здесь не было принято обмениваться улыбками, как в приемных дантистов или семейных врачей. Поднимаясь по ступенькам, Мария слышала шум машин на Саммер-стрит и грохот лодочных моторов в гавани. Но в приемной, где не было окон, этот шум был похож скорее на звуки ветра в аэродинамической трубе или шелест пустого радиоэфира.

— Мария? — произнес чей-то голос. Подняв глаза, Мария увидела врача: сегодня на ней было платье из хлопка с набивным рисунком, волосы, выгоревшие на летнем солнце, придерживал надо лбом черепаховый обруч.

— Здравствуйте, доктор Миддлтон, — сказала Мария. Они пожали руки, и психолог пропустила ее перед собой в свой залитый солнцем кабинет. Они сели в кресла, обитые желтовато-коричневой тканью, лицом друг к другу. Высокие окна выходили на засыпанную щебенкой стоянку, вдалеке была видна корабельная мастерская. На стене висел плакат с фотографией Ричарда Дибенкорна из серии «Оушен-парк». Дощатый пол покрывал пестрый вязаный крючком коврик, по углам стояли корзины с сухими травами и растениями восковницы. Кабинет был уютным и располагал к беседе.

— Моя сестра настояла, чтобы я встретилась с вами. Она очень беспокоится за детей, — начала Мария.

В глубине души она ощущала себя лицемеркой, примеряющей роль матери Саймона и Фло, поэтому хотела с самого начала прояснить ситуацию.

— А я думала, что это у вас есть ко мне вопросы, — сказала доктор Миддлтон, немало удивив этим Марию. — Вы хотите меня о чем-нибудь спросить?

— Касательно детей? Да, хочу, — ответила Мария, но внезапно все вопросы улетучились у нее из головы. Последовавшее за этим молчание сперва было удобным, но потом стало ужасно неловким; Мария пожала плечами и подняла брови.

— Давайте тогда я задам вам несколько вопросов, — сказала доктор, нарушив его. — Как дети ведут себя у вас в доме?

— Они находятся в помещении больше, чем я ожидала. Если бы я позволила, Саймон весь день смотрел бы телевизор.

— А что, по-вашему, они должны делать?

— Ну, я не знаю… — сказала Мария, хотя на самом деле знала: дети должны проводить летние дни, играя и резвясь на улице. Внезапно она испугалась, что ответит неправильно. — Думаю, они должны больше времени проводить на пляже. Вообще на воздухе.

— Если дети жили в нестабильной обстановке, — заметила доктор, — они часто боятся покидать дом. Уходя, они не знают, что обнаружат, когда вернутся. В их семьях не было установленных границ, поэтому не было и безопасности.

— Так что же, разрешить им сидеть дома? — спросила Мария.

— Пока что я бы не советовала настаивать на том, чтобы они выходили, — ответила доктор Миддлтон. — Я знаю, что раньше вы не имели дела с детьми и что вам с ними нелегко, — добавила она.

— Я хочу действовать так, как лучше для них.

В кабинете зашумел кондиционер. В окно Мария увидела грузовичок Дункана, направлявшийся к докам.

— Есть ли что-нибудь, что вас особенно беспокоит? — спросила доктор.

— Думаю, вы знаете всю ситуацию, — сказала Мария, имея в виду то, что Софи убила Гордона. Доктор кивнула, и она продолжила: — А вы знаете, что Гордон регулярно избивал Софи или по меньшей мере оскорблял и унижал ее? Не знаю, что входит в ваше определение жестокого обращения…

— Самые разные вещи, в том числе постоянные упреки или недостаток уважения. В этом случае, насколько я знаю, имело место и физическое насилие.

— Фло и Саймон сказали вам об этом? — поинтересовалась Мария.

Несколько секунд доктор Миддлтон молчала.

— Я обещала детям, что никого — даже вас — не буду посвящать в подробности того, что они рассказали мне, поэтому скажу только, что да, они знали о физическом насилии.

— Софи сказала, что они видели, как она убила Гордона, — вырвалось у Марии. Судя по тому, что выражение лица врача не изменилось, эта новость ее не удивила — очевидно, дети рассказали ей и об этом. — Как это может повлиять на них в будущем? Как они смогут расти и жить нормально после всего, что увидели и услышали? На днях Саймон стал отрывать ноги живому крабу. — Мария почувствовала, как слезы навернулись у нее на глаза.

— Дети усваивают основные ценности в раннем детстве — до трех лет — через наблюдения и чувства, а не через слова, — медленно начала доктор. — То, что они видят, вызывает у них чувства, которые они пока не могут выразить словами. Не важно, если вы говорите им, что все будет хорошо или что «папа не хотел этого делать». Чувства говорят им, что все отнюдь не хорошо, а папа постоянно делает то же самое.