Роксана Гедеон - Сюзанна и Александр
Мне, конечно, далеко было сейчас до того хладнокровного состояния, о котором толковала Констанс, но внешнее спокойствие мало-помалу возвращалось ко мне. По крайней мере, я чувствовала себя способной говорить спокойным ровным голосом, трезво размышлять, управлять своими поступками и выражением лица. Словом, я взяла себя в руки. Опасения хотя и оставались, но страх — весьма схожий с трусостью — прошел. Я несколько раз глубоко вдохнула, старясь полностью вернуть себе самообладание.
У меня был выбор: сразу отправиться к Александру или остаться здесь. Я выбрала второе. Честно говоря, для первого мне не хватало смелости. И все потому, что я хотя и знала, что обвинения насчет моей недавней связи с Клавьером беспочвенны, все-таки чувствовала свою вину. Подспудно, но чувствовала. Ведь та ночь с Талейраном все-таки существовала. Об этом никто не знал, но знала я, и это не позволяло мне избавиться от тоскливого ощущения вины.
Я поднялась, подошла к умывальному столику и тщательно умылась, а потом энергично растерла лицо полотенцем. Маргарита помогла мне распустить прическу, вынуть шпильки и расчесать волосы. Я облачилась в ночную шелковую кофту, потом снова надела пеньюар и покрыла волосы ночным белым чепчиком — словом, приобрела вид женщины, собирающейся ложиться спать. Все эти приготовления, обычные для каждого вечера, тоже пошли мне на пользу и придали уверенности. Покончив с ними, я сказала горничной:
— Маргарита, может быть, ты спустишься вниз и…
Она поняла меня с полуслова.
— Конечно, непременно! — заверила она, махая руками. — Нам надо хоть что-то узнать. Я спущусь вниз и попытаюсь что-нибудь разузнать. Уж вы не беспокойтесь.
Это было крайне необходимо. Я ведь даже не знала, где сейчас Александр, с кем говорит и что собирается делать. Следовало хотя бы приблизительно узнать о его намерениях. «Если он говорил с Полем Алэном насчет всего этого, — подумала я, вышагивая из угла в угол по комнате, — если он расспрашивал его, то брат, очевидно, сказал, что одну ночь в Париже я не была дома. Ведь тогда, когда я была с Талейраном, Поль Алэн явился в Париж и не застал меня. Да, меня не было всю ночь. Это, конечно же, лишь усилит мою вину. Надо как-то оправдаться. Надо сказать, наконец, как все было на самом деле, как Клавьер чуть не засадил меня в тюрьму, как я дала взятку Баррасу!»
В этот миг в дверях показалась Маргарита. Я окинула ее удивленным взглядом.
— Ты уже вернулась? Так скоро?
— Мне не позволили спуститься вниз, мадам! — вскричала она разгневанно.
— Как это?
— А вот так. Уже на самых ступеньках меня остановил этот дикарь, Гариб, и сказал, что хозяин, дескать, не позволяет мне выходить из комнаты. Я спрашиваю: «Почему?»
— Ну?
— А он мне ответил, что я, мол, слишком вам предана и что хозяину это сейчас нежелательно.
Мы обе замолчали, глядя друг на друга. Эти репрессии против моей горничной заставили меня насторожиться. Похоже, меня уже заранее считают виновной. Мне приказано сидеть в заключении, а за моей спиной проводится следствие!
— Не переживайте, — сказала Маргарита, — я пойду к другой, кафельной, лестнице и еще раз попробую…
— Нет-нет, — сказала я поспешно, — не надо. Тебя все равно заметят, и это будет чересчур унизительно.
Маргарита проворчала, готовя для меня постель:
— Надо же! До чего уже дошло! Я теперь не имею права ходить по дому, как мне заблагорассудится! И за что же? За преданность! Впервые слышу, чтобы служанке ставили такое в упрек!
Я молчала, кусая губы. В доме стояла полнейшая тишина. Я невольно подумала, что так, кажется, бывает перед грозой. Эта тишина действовала на редкость угнетающе. Я уже готова была, чтобы не мучиться этой неизвестностью, выйти и самой отправиться к Александру — уж меня-то Гариб не посмеет остановить! Но в этот миг голос индуса донесся с лестницы:
— Эжени и Элизабет! — повелительно прокричал он. — Быстро! К хозяину!
Через несколько секунд тихо хлопнула дверь и раздались звуки шагов, — видимо, вызванные Гарибом служанки отправились выполнять волю герцога.
Я повернулась к Маргарите, у меня побелели даже губы.
— Элизабет?! — переспросила я в крайнем ужасе, запинаясь на каждом слоге. — Он позвал Элизабет?!
Маргарита кивнула, и выражение ее лица было почти такое же, как у меня.
Мы обе понимали, что это значит. Элизабет знала такое, о чем я даже подумать боялась. Это было моим кошмаром. Та беременность, тот выкидыш, весь тот злосчастный случай… В какой-то миг я даже подумала, не убежать ли мне из этого дома. Такой выход, пожалуй, был бы самым удачным!
— Маргарита, но почему же он позвал Элизабет? Что навело его на мысль спросить у нее? Почему?
— Должно быть, он решил спросить у служанок, не знают ли они чего. Они ведь при вас находились. Он и Эжени позвал, стало быть, особых надежд на Элизабет у него нет.
— Эжени ничего не знает, но экономка…
Я вдруг в этот миг поняла, что ничего уже исправить нельзя. Я не знала, чем все это кончится, но случившееся навсегда наложит отпечаток на наши отношения — в этом не могло быть сомнений. Он не сможет забыть. Такое не забывается. Он так верил мне. Он даже сравнивал меня с мадонной. И я уверяла его: «Я ваша, только ваша!» И ведь я говорила правду. То, что я чувствовала в мае, когда изменила ему, было уже в прошлом. А теперь… теперь то, что расскажет экономка, будет связано с именем Клавьера. Ложь переплетется с правдой. И, честно говоря, я не видела способа, с помощью которого можно было бы все поставить на свои места.
Я едва сдержала стон, сжимая виски пальцами. Мучительно болела голова. Я открыла рот, чтобы попросить у Маргариты воды, но в эту минуту раздался стук в дверь, и голос Гариба среди мертвой тишины произнес:
— Госпожа, хозяин просит вас спуститься.
6
Держась за перила, я преодолевала ступеньку за ступенькой, и поступь у меня была медленная, словно я шла на казнь. Пеньюар все время распахивался, и я придерживала его рукой. Чуть впереди шел Гариб — замкнутый, молчаливый — и освещал мне путь канделябром.
— Куда мы идем? — насилу спросила я. — Где герцог?
— В кабинете.
Этот верный слуга, похоже, уже разделял возмущение своего господина. И все-таки я заставила себя задать еще один вопрос:
— Что с его раной, Гариб?
Индус остановился на миг и сверкнул белками:
— Она перевязана платком, госпожа. Он не позволил мне осмотреть ее. Ему сейчас не до этого.
Я прикусила язык. В ответе индуса мне послышался какой-то скрытый намек, едва ли не обвинение. И, честно говоря, я порадовалась своей выдержке. Я взяла себя в руки: мне уже не хотелось ни убегать, ни плакать, ни падать на колени. В конце концов, Александр благородный человек, имеющий понятие о воспитании. Так почему же я представляю его каким-то Отелло? Почему мне должно казаться, что он либо задушит, либо — в лучшем случае — изобьет меня? Без сомнения, все случившееся крайне неприятно, но со временем он поймет меня… ведь он, насколько я знала, совершил таких грехов раз в десять больше!
Гариб пропустил меня вперед и корректно замер за дверью, едва я вошла.
Мои надежды на то, что мы будем одни, развеялись. Я увидела Александра, напряженно замершего у стола, а чуть поодаль скромно застыла Элизабет. Мне стало страшно. В кабинете было темно, и, если бы не свет факелов, проникающий со двора, здесь вообще была бы кромешная тьма. Мрак не позволял видеть лица. Лицо Александра, например, сколько я в него ни всматривалась, казалось сплошным темным пятном. Я невольно передернула плечами, чувствуя, как страх снова охватывает меня, и пытаясь прогнать его.
Он заговорил, и я вздрогнула, едва услышав звук его голоса. Я очень хорошо знала этот тембр — он скрывал угрозу. Александр сказал:
— Элизабет, повторите то, что я только что слышал.
Было видно, что экономке не по вкусу это приказание.
— Ваше сиятельство, надо ли? Возможно, мне лучше уйти? Разве я тот человек, который может решать, как вам жить с ее сиятельством?
Александр прервал ее — резко, безапелляционно, даже презрительно:
— Здесь никто не спрашивает вашего мнения, Элизабет. Вы должны повторить то, что сказали. Это единственное, что вам позволено.
Я очень надеялась, что у экономки не хватит духу снова сказать то, что она уже сказала. Я желала этого всеми силами души. Но она подняла голову, взглянула сначала на меня, потом на герцога, и, словно убедившись в его поддержке, произнесла:
— Видит Бог, мадам, мне трудно об этом говорить. Иной раз даже правда жжет язык.
— Вы зря тянете время, — раздраженно прервал ее Александр. — Говорите. Или, может быть, вы солгали?
Этот вопрос подействовал на Элизабет лучше всяких приказов. Она встрепенулась, услышав подобное обвинение.
