Дмитрий Рыков - Та, что гасит свет (сборник)
— Да что тебе Анатольевич! Это частная клиника, и он здесь — главный. Может, не только управляющий, но и акционер. Его мы никак не подставим. А если он нас застукает — возьмем такси и поедем ко мне. Утром вернусь. Посидим.
— Это я посижу, а ты… — Саша показал на ноги товарища. — Полежишь.
— Ладно, иди. Жду.
Борис Антонович пожалел, что в спешке не взял какую-нибудь книжку. Оставаться наедине с мыслями было тяжело. Он вспомнил, когда Иван предлагал ему аппарат Елизарова. Это было перед окончанием школы, он собирался поступать в Институт иностранных языков. А лечение означало, что поступление пришлось бы отложить на год и все это время сидеть на шее у больной матери. Вот и все решение. Видно, судьба… А микроинвазивные операции на позвоночнике — когда их начали делать? Году в двухтысячном? Ну он уже был и хромой, и кривой, и обиженный на весь мир. Надо было голову на плечах иметь и не связываться с Натальей, все беды — из-за баб…
В дверь тихо постучали, даже как-то поскреблись.
— Войдите! — разрешил Борис Антонович.
На пороге появилась Наташа в белом халате со скорбной миной на лице. «Десять к одному, что мой приступ сорвал ей вечеринку», — подумал Борис Антонович.
— Что случилось, Боря?
— Да так, ерунда. Парализовало нижнюю часть тела.
— Ах! — Наталья картинно схватилась за щеки, но плохие актерские навыки не дали скрыть скользнувшую по лицу брезгливость.
— Да ерунда. Теперь будешь выносить за мной утки с говном, кормить с ложечки, переодевать. Если случайно обмочусь, подмывать — короче, ухаживать за мужем. Я ведь твоя любовь до самой смерти — так ты говорила?
— Боря, что за тон?
«Тон»? Новое слово в дворовом лексиконе! Бизнес-практика дает неплохие плоды…
— Когда мне Иван Анатольевич позвонил, я помчалась, дороги не разбирая. От слез цвета светофоров не различала.
«А почему глаза не красные и тушь не размазана?»
— Если тебе позвонил Иван, наверное, он все рассказал? Зачем ты тогда спрашиваешь, что случилось?
Минутное замешательство.
— Но как это случилось?
— Как? Сейчас объясню. Кстати, можешь поделиться с подругами, поднять свой авторитет. Тебе станут завидовать: муж так страстно и сильно любил тебя, что когда узнал об измене, у него помутился рассудок и отнялись ноги.
— Я не пойму, ты о чем?
— О царапинах на твоей спине и засосах на шее.
Наталья прикусила губу.
— Что молчишь?
— А что говорить? Я тебе давно уже все сказала. Мне нужен секс, ты мне его не даешь.
— И давно ты?..
— Что давно?
— Прекрати дурочку валять, переспрашивать! Давно ты путаешься с кем ни попадя?
— Да как из Германии вернулись, — ответила Наталья с вызовом.
— Что, с самого первого дня?
— Нет. Где-то так с пятого.
— И кто он?
— В смысле?
— Прекрати! Кто твой любовник!
— У меня нет любовника! Я то с одним, то с другим, то с третьим! Но в основном с другом Иркиного жениха. Правда, он женат, и дети есть, так что с ним сложнее всего.
— А кто тебе спину расцарапал?
— Да так, дурачок один, малолетка. Работает в соседнем офисе. Ничего не умеет. Думал, что так страсть выражают.
— Ты что, трахаешься прямо в офисе?
— Почему в офисе? В офисе негде. В машине.
— Которую я тебе купил?
— Да, которую ты мне купил! Только вспомни, сколько раз я у тебя отсосала! Если бы я за каждый минет брала хотя бы пятьдесят баксов, как девчонки в моем старом дворе, это уже был бы «мерседес», а не «пежо» сраный!
Борис Антонович закрыл лицо руками. Нет, это не змея, не пиявка… Это дьявол! Это настоящий дьявол!
— Вещи забирай и вон из моей квартиры! Разведемся заочно, больше не хочу тебя видеть!
— Хрен тебе! Я там прописана! Тебе надо, ты и разводись! Выпишусь только по решению суда, так и знай! И пока ты по больницам будешь валяться, я хоть нормально поживу! Надоело в кустах и машинах трахаться! Хочу в нормальной постели!
— Это же моя постель… Не смей… — Борис Антонович затрясся. — Слышишь, не смей приводить на мою кровать мужиков!
— Ладно! — Наталья направилась к двери. Повернувшись, добавила: — Я на диванчике!..
— Какая же ты дрянь!
— Сам виноват! Сделал бы вид, что не заметил, и все! Сам нарвался. Когда бы поправился, все бы стало по-прежнему! Но теперь ежу понятно, что ты никогда не выздоровеешь! Ну и на кой черт мне такой инвалид нужен? Нет, ты подумай своей профессорской башкой — какого рожна ты мне сдался? Да, я хочу, чтобы меня любили, хочу, чтобы дарили подарки, чтобы меня трахали, наконец! А ты — развалина! Сам подавай на развод, у меня на это времени нет, у меня работы по горло. Жить мне пока негде, жить буду у тебя. Мужиков водить не буду, не бойся — это я пошутила. Ну и… выздоравливай, что ли?
— Сука! — заорал он ей вслед.
— Чао, бэби! — донеслось из коридора.
Дрожащими пальцами он набрал номер мобильного Саши и, заикаясь, сказал в трубку:
— Планы изменились. Нужно поторопиться еще сильнее. Если я сейчас не выпью, то в окно выброшусь.
— А что произошло?
— Приходила Наталья, был откровенный разговор, мы решили развестись. Слушай, меня колотит всего, приходи скорее.
— Ладно. Ловлю тачку и еду.
Борис Антонович перевернулся на живот, воткнул лицо в подушку и зарыдал. Со слезами выходила сердечная боль, стало чуть легче. Утерев глаза, подумал: «Как там у Достоевского? «Уверяли, что Виргинский, при объявлении ему женой отставки, сказал ей: «Друг мой, до сих пор я только любил тебя, теперь уважаю», но вряд ли это было на самом деле; напротив, говорят — навзрыд плакал».
В палату заглянул Иван.
— Что с тобой? — оторопел он, увидев красные глаза Бориса Антоновича.
Тот махнул рукой.
— Я только что разговаривал с Барковым. У него сейчас запись примерно на три недели, подвинуть никого нельзя. Но дней через двадцать он тебя прооперирует. Вынет грыжу, а между позвонками вставит четыре титановых винта вместо разрушенных дисков. Голову на отсечение дает, что ты через полгода в футбол играть будешь. А потом и ногу тебе вытянем — станешь абсолютно здоровым человеком. Двадцать первый век, третье тысячелетие, сейчас такие технологии! А ты тут нюни распустил! И всего делов — один день и пять тысяч долларов. Деньги-то есть, или у меня возьмешь?
— Мне Саша обещал.
— Ну вот и хорошо. Давай прекращай истерику. Отвезем тебя на поезде в Москву и сами привезем обратно. Пока дома полежишь, пописаешь в уточку, а Наташка за тобой поухаживает.
— Не поухаживает. Мы разводимся.
— Во как! Это почему?
— Трахается со всеми подряд.
— Это, брат, раньше надо было думать. У нее на роже написано, что она дает каждому второму.
— Каждому третьему. Это раньше она была кассиршей, а теперь, извини, офис-менеджер на иномарке.
— Блин, сорок лет, а сам как ребенок. Сиськи с жопой увидел — и головой в омут. Помнишь у Бунина — «Вертер из Тамбова»? Ладно, я пошел. Сегодня здесь переночуешь, а завтра домой, а то у меня жить дорого. Да и скучно. Ни Интернета, ни телика.
— А у меня мышцы ног за три недели не атрофируются?
— Тут дилетанты, ты считаешь, собрались? А физиотерапевт на что? А массажист на что?
— А что говорит Клетцер?
— Передает привет. Да мы и без него обойдемся, его методы не то что устарели… Просто теперь они не для нашего случая. Держи себя в руках. Все будет хорошо. Пока, дорогой, а то у меня пациенты…
Не успела за ним закрыться дверь, как в палату влетел Саша с двумя большими пакетами в руках. Он достал выпивку, фрукты, пластиковые тарелки, стаканы. Из кармана вынул складной ножик, аккуратно нарезал яблоки, почистил апельсины.
— Что за нож чудной? — поинтересовался Борис Антонович.
— Spider, английский, студенты подарили. Лезвие тонкое-тонкое, но прочное, вообще не гнется и острее бритвы, а клинок, между прочим, десять сантиметров. Я им всегда фрукты нарезаю, легко и… эстетично, что ли.
— Подари.
Шурик задумчиво почесал в затылке:
— А зачем он тебе? Сеппуку делать?
— Понравился.
— Точно не будешь живот вспарывать? Ладно, тогда заберешь потом.
— Хватит фруктов, наливай, а то меня колбасит.
— Тебя завтра не будут оперировать?
— Нет. Анатольевич заходил, сказал, лично к Баркову в Москву повезет через три недели. А пока массаж, процедуры и прочая фигня. Причем на дому, а там эта стерва… Видеть ее не могу!
— Так что случилось-то?
— Выпьем, расскажу.
Они чокнулись и разом махнули по полстакана. Борис Антонович передал содержание своей беседы с Натальей. Саша побледнел:
— Это единственный случай, когда я жалею, что оказался прав.
Когда, раскрасневшись, они накатили по четвертой, неожиданно на пороге появился Иван Анатольевич.
