Мегги Леффлер - Диагноз: Любовь
Вот уж спасибо, что не дошло до описания других губ. Я пробежала глазами по строчкам песни «Чудак и группа», и она мне понравилась.
Можно мне быть твоим мазохистом?Могу ли я стать частью твоего клана?Могу ли играть с тобой, как ни с кем другим?Эй, девчонка с трубой, я твой фан!
Я оценила прочитанное: скорее всего, Эд был женат на ком-то, и это была не девушка, а настоящая сволочь (теоретически — Сара), которая бросила его, разбитого и изломанного до такой степени, что он хотел своих похорон в прерии. «Она ему изменяла? — подумала я. — А как насчет другой женщины, той, которую он бросил перед отъездом в Англию? Она что, играла на трубе? И если Эд имеет какое-то отношение к мазохистам, то его работа санитаром…» Словно в ответ на мою последнюю мысль пальцы перевернули страницу, и я увидела песню «Синий код».
Мы познакомились в «Аквариуме»,Чтобы обменяться пейджерами кода,И пейджер запищал в твоей руке,Как только ты взяла его.Мое сердце застыло, потом помчалось вскачь.Теперь оно у тебя в руках.Твои глаза расширились от страха:«Врачи отвечают на красный код?» —Спросила ты.«Только для того, чтобы научитьсяПользоваться огнетушителем», —Ответил я.И мы стояли в «АквариумеТы, взволнованная и ожидающаяТакого рутинного и такого неизбежногоСинего кода.
Мое сердце подпрыгнуло, затем заколотилось от ужаса и волнения. Оно билось так сильно и быстро, что мне казалось, будто в моей груди работает мотор. Послышались шаги на лестнице, ведущей в подвал, и я, закрыв записную книжку, рванулась в сторону ступенек.
— Эй! — воскликнул Эд.
— Привет, — сказала я, задыхаясь. Мы стояли в крошечном пространстве пыльного лестничного прохода. Я могла протянуть руки, обнять его за шею и прижать к себе, чтобы поцеловать. Но я, конечно, не решилась.
— Что ты тут делаешь? — спросил он.
— Ищу тебя. Мне нужно было уточнить… план на сегодняшний вечер. Как добраться до бара?
— Думаешь, что сможешь прийти? — спросил Эд с улыбкой.
— Я этого не пропущу!
— Что ж, если ты появишься после десяти, ты пропустишь большую часть. Но это ничего. Все равно будет классно увидеть тебя там.
Когда Эд начал объяснять мне, как добираться, я почти ничего не слышала. Я кивала и, пытаясь запомнить текст песни, снова и снова повторяла про себя: «Мое сердце застыло, потом помчалось вскачь. Теперь оно у тебя в руках».
Вернувшись в свою комнату, я бросилась рыться в джинсах, ремнях, футболках и кофтах, которые были у меня в шкафу, и вскоре поняла, что абсолютно ничего интригующего из них не получится. Был коричневый свитер, который мы с мамой купили во время нашего последнего похода по магазинам. «Последняя одежда» — так я его называла. Но мне нужно было что-то более сексуальное. Например, маленькое черное платье для коктейля.
Сквозь стену пробился звук акустической гитары, и Трейси Чепмен снова завел «Быструю машину».
— Марианн? — позвала я и заколотила по тонкой перегородке между комнатами.
Голос Трейси стал тише на несколько порядков, но Марианн было слышно и так:
— Еще не тихий час!!!
— Я знаю, знаю! Можно тебя на секундочку?
Возникла пауза, такая длинная, что я начала сомневаться, услышала ли она меня. Но через минуту Марианн возникла на пороге, со скрещенными на груди руками и вызывающим выражением на лице.
— Что ты думаешь об этих вещах? — спросила я, отступая на шаг.
— Извини? — произнесла Марианн, и надменность вмиг сменилась искренним недоумением.
Я объяснила, что оказалась в весьма затруднительном положении, что мне придется сегодня идти сначала в ресторан, потом в театр, потом в бар.
— Вот это подойдет? — спросила я, показывая на свои джинсы и коричневую блузку на пуговицах.
Марианн не ответила, лишь подозрительно осмотрела мои вещи. Она даже оглядела комнату, словно остерегалась, что здесь повсюду натыканы скрытые камеры.
— Должно быть, подойдет, — произнесла я, отчего ее зеленые глаза расширились.
— Ты не можешь пойти в джинсах, — сказала она. — По крайней мере, не в театр. Тебя там и к двери не подпустят!
— Великолепно! — воскликнула я, думая, что как минимум один честный человек попался в моей жизни. — Я сниму джинсы. То есть… не сейчас, — поправилась я, глядя, как Марианн пятится к двери.
— А в этой блузке ты выглядишь как ковбой, — продолжила она.
— Помоги мне! — взмолилась я, показывая на шкаф.
Марианн медленно приблизилась к нему с таким же выражением на лице, с каким она обычно принимала пациентов в госпитале.
— Ладно… — сказала она с легким вздохом, осмотрев мою коллекцию рубашек. — Но это будет нелегко.
В результате я заняла у Марианн ее черные обтягивающие брюки и надела к ним свою черную блузку с V-образным вырезом, которая, похоже, изрядно села после стирки.
Приняв душ, я постаралась что-то изобразить из своих волос — узел, хвост, косу — и в итоге позволила им свободно виться. Потом я подкрасила губы, откопав в сумке наполовину использованный тюбик помады, о котором я забыла со времен выпускного в медицинской школе. Затем взглянула на часы и схватила сумочку. Мне необходимо было успеть на поезд до Лондона.
Четыре часа, обед и мюзикл — и я снова оказалась в метро в компании Мэттью. Мы ехали в вагоне, изо всех сил пытаясь сохранить впечатление от мюзикла, притопывая ногами под сиденьем и глядя куда угодно, кроме как друг на друга. Отражение в противоположном стекле выдавало его — Мэттью все еще мотал головой, подпевая про себя. Мы вышли на платформу, хмыкнули, чтобы прочистить горло, и задышали с облегчением. На лестнице мы с Мэттью наконец посмотрели друг на друга и вместе запели «That’ll Be the Day» Бадди Холли. Мы танцевали по пути из метро к Карлос-плейс и пели всю дорогу до «Коннота»: «Вот это будет день — О-о-о-хо-о-о… Вот это будет день…»
Поравнявшись с главным входом, Мэттью внезапно остановился и развернул меня к себе, взяв за руку, — это походило на танцевальное па.
— Холли Кэмпбелл, в черном ты выглядишь просто великолепно!
— Ну спасибо тебе большое, — сказала я, отступая назад, как в танце, и нечаянно толкая швейцара, который изо всех сил пытался провести нас хоть куда-нибудь, либо в бар, либо на улицу. Маленький человечек завопил так, словно я была автобусом, мчащимся по тротуару, а он не успел отпрыгнуть.
— Простите! — воскликнула я.
— Какой номер? — спросил портье, устремившись из-за конторки к красной ковровой дорожке, устилавшей лестницу, изогнутые блестящие перила которой казались сделанными самим Микеланджело.
— Двести восемнадцать, — сказал Мэттью, позванивая ключами.
— Двести восемнадцать, — покорно повторила я. Когда мы поднимались по лестнице, я громко (от ужаса) поинтересовалась, не делит ли Мэттью номер со своей матерью. Он уверил меня, что нет.
* * *— Так это твой последний вечер, да? — спросила я, принимая у Мэттью бокал с шампанским, который он наполнил из бутылки, стоявшей в серебряном ведерке со льдом.
Я согласилась зайти к нему на рюмочку перед сном, хотя было уже десять вечера и мне нужно было быть на пути в Сохо. Я не собиралась оставаться на ночь в номере Мэттью, это было не по плану. Но я не ожидала, что проведенное вместе время окажется таким приятным, и не думала, что мне сложно будет попрощаться с ним.
— Да, мой визит завершается, — подтвердил Мэттью, садясь в одно из желтых кресел, стоявших напротив меня. Комната была такой огромной, что у дальней стены, под панорамным окном, свободно помещался мягкий уголок для отдыха.
— Ну что, — начал Мэттью, поднимая свой бокал, но тут же заметил, что я одним глотком успела опустошить свой бокал наполовину.
— Извини, — я неуверенно засмеялась и позволила ему наполнить мой бокал снова. Маленький бокал, в отличие от всего остального в этом номере. — Можно мне сходить на разведку? — спросила я, вскакивая со стула.
— Милая, ты можешь делать все, что хочешь, — сказал Мэттью, глядя на меня так внимательно, что, будь я трезвой, у меня бы сердце зашлось. А поскольку я выпила за обедом, то шампанское очень быстро ударило мне в голову. Я чувствовала себя великолепно. Мне следует чаще пить.
— Ты только посмотри! — восторженно произнесла я, показывая на лепнину под потолком, поблескивающую позолотой люстру и мебель из вишневого дерева. Я провела ладонью по боку огромного телевизора, потом продолжила удивляться, обнаружив, что в ванной пол выложен мрамором, а весь фарфор просто сияет белизной.
— И что, тебе приносят газеты каждое утро? — спросила я, снова садясь на кровать. Не отдавая себе отчета, я вдруг начала подпрыгивать на ней. Мне никогда не доводилось видеть такой огромной кровати. Она напоминала мне гимнастический зал, в котором могут заниматься как минимум десять девушек, не задевая друг друга.
