Марк Криницкий - Маскарад чувства
Клавдия уселась на кровати, подобрав по девической привычке ноги.
— Да, Сереженьку жаль. Но что ты поделаешь?
Лицо ее сделалось печально-озабоченным.
— Понимаешь, он неисправим. Самое скверное то, что он не умеет работать. Ему придется теперь всерьез служить, а он отвык. Конечно, я бы могла ему помогать, но он ведь не возьмет. Он привык к комфорту… избаловался.
В губах у нее мелькнула презрительная складочка.
— Я, конечно, не осуждаю его. Ведь есть такие мужчины, такие артистические натуры в душе… Понимаешь, я его ужасно люблю. Он не от мира сего. Он, может быть, больше всех виноват в моем несчастии, а я, представь себе, его не виню.
Понизив почему-то голос:
— Можно закурить?
— Конечно, кури.
— Тс… Это теперь контрабанда. Павел, то есть мой будущий муж, против. Я постепенно отучаюсь.
— Но кто он, твой будущий муж?
— Сосед моей матери по имению… помещик.
— И ты на него меняешь Сергея?
— Да ведь нельзя же сохранить двоих?
Она грубо засмеялась и вынула из ридикюля маленькую коробочку покупных папирос и спички.
— Но, очевидно, у этого… у Павла…
— Петровича Воскресенского… он из духовных.
— Все равно… Есть какие-нибудь преимущества.
Клавдия с наслаждением затянулась.
— Видишь, Сергей не для семейной жизни.
Ее курящая, ухарская фигурка с поджатыми ногами была, как всегда, немного смешна.
— А ты захотела сделаться семьянинкой.
Лида улыбнулась.
— Конечно, да. Это, моя дорогая, неизбежно. Инстинкт. Впрочем, ты — девушка. С тобой трудно об этом говорить. Да и не к чему, потому что твой Иван — семьянин. Ты сразу попадешь в нормальные условия. Конечно, жаль Сережку. Но… да и он сам прекрасно понимает.
Глаза ее блестели теперь сухим, серьезным, немного черствым блеском.
— Тут ничего не поделаешь. Женщина все-таки, как ни верти, порядочная дрянь. Ты меня извини, ma cherie. Впрочем, это не относится к девушкам. Сережа — сама прелесть, Дон-Кихот, преподобный. Такие хороши так… побаловаться или там что еще… я не знаю, как назвать… для порывов, для молодости… Он — больше поэт… не который стихи пишет, а в жизни… так сказать, Петроний. А женщине нужен деспот, злодей-погубитель.
Она рассмеялась неприятным, чувственным смешком.
— Да, моя дорогая. Сейчас я тебе представлю моего «избранника».
Она торопливо достала еще одну папироску.
— Надо накуриться на весь день.
— И тебе это может нравиться? — изумилась Лида.
Клавдия кивнула головой.
— Я же тебе говорю: женщина — дрянь. Я в этом убедилась сама на себе. Например, я мучила Сережу. В сущности, за что? За то, что он хотел быть справедливым: оставляя свободу себе, он хотел дать ее и мне. И в этом его ошибка.
Она рассуждала с комической серьезностью.
— Свобода ведь, в сущности, нужна только мужчине. Да, моя дорогая, ты со мной не спорь. Я испытала это на себе. Для мужчины это естественно, а для женщины — разврат. По крайней мере, так всегда почему-то выходит.
Лида покраснела от возмущения.
— Какая жалкая капитуляция.
Клавдия сделала комическую ужимку плечом.
— Ничего не поделаешь, моя прелесть. Я, например, знаю, что у моего будущего мужа есть постоянная связь… одна конторщица. И мирюсь. Мне важно, чтобы я была первая и главная.
— Но, может быть, он не будет препятствовать и тебе?
— Ничего подобного. Он сказал, что застрелит и меня, и того человека, который…
Клавдия заразительно-веселым взглядом посмотрела на Лиду. Ее, по-видимому, это забавляло.
— Тогда, просто, он сам гадкий человек.
Клавдия покраснела.
— Ну, не будем браниться.
— Ты просто напугана сейчас всем этим. Но у тебя это пройдет.
— Никогда.
— И ты будешь всегда мириться с открытыми шашнями твоего мужа на стороне?
— Это неизбежно. Иначе он будет делать потихоньку. А что у него есть постоянная, то это, по-моему, даже лучше: меньше тревоги и всяких беспокойств. Все мужчины одинаковы. Но зато он будет всегда знать, что я — главная. Я признаю, извиняю, смотрю сквозь пальцы. И каждый мужчина это будет ценить. Нет, моя дорогая, я теперь постигла жизнь. Наши «законные» жены или требуют себе равной свободы: получается разврат, что и было у меня с Сергеем Павловичем. Или начинают выслеживать мужей — тогда их бросают. И по заслугам. Я себе никогда не позволю унизиться до ревности к моему мужу.
— Будто бы ты не ревновала Сергея?
— То было другое. С тех пор много воды утекло. Послушай, дай мне зубную щеточку и порошок: я вычищу зубы. А то от меня на версту разит табачищем.
Лида весело расхохоталась.
— Смейся, смейся.
Брызжа и булькая водой над умывальником, Клавдия продолжала:
— Довольно лжи и детского самообмана: мужчины есть мужчины. Плюнь тому в глаза, кто будет тебе вбивать в голову сказку о мужской верности. А завоевать его, удержать около себя, заставить себя уважать, сделаться в его жизни необходимой, такой, к которой он всегда будет возвращаться, то есть: его подлинной настоящей женой, это всегда можно. А, ma cherie, довольно иллюзий! Женою я могу и хочу быть. И буду. Для этого, конечно, надо понять, кто мы. Мы — женщины. Нам нужна крепкая рука, власть.
Лида слушала ее, смутно волнуясь. Она не понимала: откуда? — но у нее опять рождалась острая зависть к этой маленькой, вертлявой, жизнеспособной женщине, которая упорно добивалась своего счастья.
— Дуры мы все! Ах, какие дуры! — говорила Клавдия, усердно поливаясь одеколоном. — Не знаем сами о себе, кто мы, и чего стоим, и что нам, в сущности, надо. Ну, теперь пойдем, — заключила она, оттягивая перед зеркалом нижние веки, чтобы убедиться, не красны ли глаза.
— И ты любишь этого… своего второго? — спросила Лида, застыдившись. — Я хочу, собственно, понять, неужели ты так легко рассталась с Сергеем.
Клавдия достала пуховку из пудреницы.
— Ах, моя дорогая, вопрос чисто девический. Наша жизнь с Сергеем Павловичем, очевидно, не пошла.
— Но все же, мне кажется, что ты должна была бы жалеть, страдать.
— Вскочил, кажется, прыщик на носу… Жалеть, может быть… Все-таки передряга. Но страдать — нет. Мы расходимся добрыми друзьями. В этом смысле Сергей Павлович неоценимый человек. Мы с мужем даже хотим что-нибудь сделать для него. Павел хочет выхлопотать ему место в землеустроительную комиссию. Там легко.
Она выпрямилась и несколько раз повернулась перед зеркалом. Вдруг ее лицо сделалось страдальческим.
— Ах, Лидуся, сколько я выстрадала за эти полгода! Я даже третьего дня выдрала несколько седых волос на висках. Я все-таки жестоко заплатила за науку. Я ведь во всем виню только себя. Сергей что же? Сергей только слаб. Нет ничего хуже слабовольного мужчины. Сколько я приняла унижения с ним. Я ведь на коленях перед ним простаивала. И ему досталось от меня…
— Но… почему ты стреляла?
Лида сама испугалась вырвавшегося у нее вопроса.
Клавдия счастливо потянулась.
— И сама не знаю. Так… помутилось все. А как выстрелила, стало легче, и все сразу прояснилось. Стало его жаль, как ребенка. Ведь он, понимаешь ли, ни в чем, ни в чем не виноват. Я бы все равно жила с ним. Только это была бы Каносса, монастырь, власяница. Я рада, что случай меня столкнул с Павлом. Пойдем, я тебе его покажу.
Лиде сделалось безотчетно тяжело.
— Мне… не хочется. Я не понимаю… Чересчур что-то грустно… Может быть, мне жаль Сергея Павловича. Можно мне не выходить?
— Что с тобою?
— Чересчур как-то все это просто.
— А, моя дорогая, жизнь нам дается только один раз.
Лицо у Клавдии сделалось злым.
— Но… Сергей Павлович с тобой расстался так же легко?
— Легко, легко… Можешь успокоиться. Мы с ним легкие люди.
— Ты иди, — сказала Лида. — Я выйду к вам потом.
— Моя прелесть, поспеши: ведь мы с прощальным визитом. То есть, я поеду к маме в имение и проживу там все лето. Тем временем состоится развод. Ведь Сергей Павлович принимает вину на себя. А осенью свадьба.
— Я не поверю, — сказала Лида, краснея от возбуждения. — Ты все-таки должна страдать, расставаясь с Сергеем Павловичем.
У Клавдии легла старообразная морщинка поперек бровей.
— Отстрадала, моя дорогая. Конечно, и теперь немножко кошки скребут на сердце. Но, в общем, надо уметь смотреть жизни прямо в глаза… Значит, я тебя жду.
Она сделала полупоклон в дверях, и Лида только сейчас заметила, что на ней английская, строгая просторная юбка без разреза. Теперь было все понятно само собой. Кто же этот Павел Воскресенский?
… Когда Лида вышла к остальным, навстречу ей поднялся высокий и плотный господин с коротко подстриженными усами, тщательно выбритый, с лицом темным, в веснушках. По вкрадчивым манерам можно было легко узнать поповича, делающего хорошую карьеру.
