Луиза Вильморен - Жюльетта. Письмо в такси
— Да, я знаю, — отвечала Сесилия, но уже заранее ревновала к женщине, которая заменит ее в ее собственном доме, станет подниматься по ее лестнице, ужинать за ее столом и жить в тех комнатах, где жила она.
В Париже нет ресторана красивее, чем на Лионском вокзале: представьте себе просторную, богато украшенную залу в форме прямоугольника, сводчатый потолок которой рождается в двух метрах от пола. Декоративные маски с миролюбивыми физиономиями загораживают собой уносящиеся вверх стрелки, а причудливые кариатиды и сирены по замыслу архитектора поддерживают лишь мечты путешественника. Наверняка опасаясь опоздать на поезд, поддавшись их обаянию, он старательно обводит взглядом массивные и помпезные формы, обрамляющие жанровые сценки юга Франции, написанные маслом официальными художниками начала XX века. Чем выше поднимается взгляд, тем больше разбегаются глаза, так как на потолке помещены картины, различные по форме и формату, изображающие пейзажи или аллегории и вставленные в кессоны, которые, подчиняясь правилам симметрии, нарушают ее монотонность самим разнообразием своих пропорций. В глубине зала, напротив входа, сидит кассирша в стеклянном киоске, над которым парит полная луна (ее называют часами, потому что на ней есть стрелки); с высоты своего трона кассирша заведует беготней метрдотелей и официантов, снующих между посетителями и большим сервантом, затененным зелеными растениями. Столы и несколько стульев стоят перед двойными скамьями из аукумеи и коричневой кожи, одновременно соединенными и разделенными массивной спинкой. Эти всегда накрытые столы, скамьи с вешалками по краям и спинкой, увенчанной медными прутьями, образуют в океане паркета вытянутые в струнку островки — устойчивые, проникнутые достоинством, свойственным тяжеловесности, и достаточно удаленные друг от друга, чтобы не мешать интимной беседе. С каждой длинной стороны свет проникает в залу через три огромных окна с широким сводом, так что с одной стороны видны голубые пути странствий, а с другой сквозь белые сетчатые занавеси просвечивает привокзальная площадь, ведущие на нее пандусы, мраморные пирамиды, увенчанные канделябрами из черной бронзы, и вдалеке вывески кафе, на которые ловятся охотники за иллюзиями. Две огромные хрустальные люстры заливают ярким светом весь этот как нельзя более роскошный ресторан, в котором доведены до крайней точки все классические стили. Необычно в нем то, что в безудержной, доходящей до бесстыдства помпезности убранства содержится важная истина, бросающая вызов изысканности красоты и вкуса зрелищам республиканского изобилия. Это фантастическое место было задумано и создано не только для того, чтобы удовлетворить запросы великокняжеских буржуа и буржуазных великих князей, но и чтобы вызвать восхищение Козетты и Фантины.
Александр Тек, заклятый враг светских раутов, женился в субботу без фанфар и оркестра. Он, скорее, похитил Нану, чем взял в жены. Они пригласили близких родственников и артистов, друзей Александра, как раз в буфет Лионского вокзала, чтобы успеть попрощаться с ними с шести до восьми часов вечера. Выпятив грудь, месье Дубляр-Депом, соблазненный мордашками некоторых юных актрис, прохаживался перед ними, бросая на них жадные взгляды, суля златые горы и записывая адреса. Гюстав переходил от одного кружка к другому, а Жильберта поминутно подходила к нему, чтобы обратить на что-нибудь его внимание или пересказать только что услышанную остроту.
Сесилия и Поль смотрели друг на друга издали, но подолгу. Жильберта перехватила эти взгляды, которые без сомнения можно было назвать любовными, и укрепилась в своем убеждении, что Поль причастен к таинственным исчезновениям Сесилии. В этом была тайна, которую она поклялась себе раскрыть.
Марселина Дубляр, чье волнение росло с каждой минутой, беспрерывно сморкалась:
— Нет у меня больше доченьки! Нет моей девочки! Ах, что бы там ни говорили, браки забирают у нас детей! — говорила она Сесилии и вдруг, расталкивая всех, бежала дать Нану последний совет. В один из таких моментов Жильберта положила руку на плечо Сесилии и сказала ей:
— Будьте осторожны, следите за собой. Это дружеский совет.
— Следить за собой? Мне? С чего бы вдруг?
— Потому что существуют взгляды, которые о многом говорят. Вы меня понимаете?
— Нет, Жильберта, я вас совсем не понимаю.
— Ах, — рассмеялась Жильберта, — раз вы меня не понимаете, простите, что я поняла.
— Интересно, что же вы могли понять?
— Ну, если понять значит знать, то я знаю, что Поль Ландриё вам небезразличен. Не слишком это показывайте и будьте уверены, что, если бы Гюстав так же, как я, перехватил ваши взгляды, у него бы не осталось сомнений относительно причины вашего отсутствия в то время, когда…
Сесилия перебила ее:
— У него бы не осталось сомнений, и он был бы прав, — отозвалась она и, чтобы отвязаться, придав невинный характер тому, о чем догадалась Жильберта, воскликнула: — Поль Ландриё? Ах, не говорите мне о нем! Мрачный, заносчивый, желчный — он мне мстит, а я упорно гоняюсь за этим письмом, которое он так и не отправил Александру, а только день ото дня обещает мне вернуть. Если бы я думала только о себе, то рассказала бы всю правду Гюставу, но я думаю и о вас, и в ваших интересах я не решаюсь ему признаться, как велика наша ложь.
— В моих интересах?
— Да, я ведь не могу быть откровенной, не скомпрометировав вас. Гюстав сильно на вас рассердится за то, что вы стали сообщницей в моих выдумках о мнимом докторе и еще усугубили ваше сообщничество, сказав, будто потеряли записную книжку. Я ради вас стараюсь. В конце концов, это ничтожно мало по сравнению с тем, что вы сделали для меня. Я знаю Гюстава так же хорошо, как он меня. Я знаю, что он простит мне мою болтливость и мои шутки, но он непременно почувствует себя в дурацком положении из-за того, что его обманули вы, и именно на вас он будет держать зло за наш сговор. Если бы я сказала ему правду, вы бы стали винить меня за то, что я ответила неблагодарностью на оказанную вами услугу; вы бы взъярились на меня, а он — на вас, и нашей дружбе пришел бы конец. Увы, мне грозит меньшая опасность, чем вам!
— А я-то думала, что вы немного… как бы это сказать… немного влюблены в…
— О нет!
— А почему же Александр не помог вам?
— Я умоляла его в это не ввязываться. Я боялась пощечины, скандала… и все еще думаю, что выпутаюсь сама.
В это время подошел Гюстав и протянул Жильберте бокал шампанского, она отошла в сторону в большой задумчивости, и Марселина Дэдэ, постоянно промокавшая под носом платком, тут же вернулась изливать свое сердце Сесилии.
— Я — море слез, — вздохнула она и вдруг заговорила с ней о Жильберте: — Она мила, любезна, умеет себя подать, нравится мужчинам, но она из тех странниц в краю любви, которые, пожив в шалаше то тут, то там, в одно прекрасное утро начинают мечтать о каменном доме. После моей смерти, когда я стану чистым духом, я, возможно, смогу рассуждать, но пока я жива и повинуюсь лишь своим инстинктам. Жильберта быстро раскусила, что Дэдэ, как вы его называете, не представляет для нее интереса. Он непостоянен, он волокита, это сильнее его; он толстяк и всеми своими победами обязан толстому кошельку, знает об этом и не стесняется. Как-то он мне сказал: «Сердце стоит дороже денег, и какое от сердца веселье?» Он скуп на сердце, потому что ему недостает сердечности. Но вернемся к Жильберте. Ее манера поведения с Гюставом не действует вам на нервы? Перешептывания, улыбки тайком, заботливый вид и мелкие услуги? На вашем месте я бы была настороже. Мужчин привлекает новизна, а Жильберта — ваша противоположность. Кроме того, она безнадежная интриганка, потому что готова на все, лишь бы втереться в приличное общество. Я об этом никогда не думала; я по своей природе не принадлежу ни к какому обществу и чувствую себя свободно только в магазинах, но я знаю, что, как только случай подыщет себе гнездышко, он тотчас снесет там яйца. Мое замужество — тому доказательство: его высидела не любовь, а случай. Как бы там ни было, я живу среди богатых людей, которые балуют своих любовниц, словно прося прощения за то, что не могут на них жениться. При всем при том эти дамы могут поставить под угрозу наши привычки.
— Какие привычки?
— Да наших мужей, которых они могут нас лишить в любую минуту, а вы знаете, что нет ничего тягостнее, чем расставаться с дурной привычкой.
Сесилия, всегда дружески относившаяся к Марселине, любила ее еще больше с тех пор, как Гюстав сказал, что она утешается от тоски по панели, поедая гусиный паштет с трюфелями.
— Когда вы советуете мне быть настороже, вы проповедуете обращенной, — ответила Сесилия, — да будет вам известно, я уже давно остерегаюсь Жильберты.
— Тогда не тяните кота за хвост. Предъявите ультиматум. Будьте проще, как все. Скажите Гюставу: «Или она, или я. Выбирай». Это проверенный метод; он себя так же хорошо зарекомендовал, как одеколон «Жан-Мари Фарина».
