Бренда Джойс - Пламенный вихрь

- Что? - Она была ошарашена.

- Вы слышали.

- Вы не смеете этого делать! - воскликнула она. - Не смеете! Как вы можете быть таким жестоким?

- Очень просто. Вы сбежали из дома. И не только сбежали, но еще ухитрились проехать почти пятьдесят миль, подвергая себя риску быть убитой или изнасилованной. Вам повезло, что я нашел вас, а это, надо добавить, удалось мне только после непрерывной одиннадцатичасовой скачки, когда я почти загнал двух моих лучших лошадей.

Сторм молчала.

Он продолжал:

- Потом вы принялись соблазнять меня, чтобы добраться до моего револьвера. Когда это не удалось, вы стали угрожать мне ножом. - Он приподнял бровь: - И вы еще удивляетесь, почему я так делаю? Или вы думаете, что мне хочется снова гоняться за вами?

- Я сама могу позаботиться о себе, - с вызовом заявила она. - У меня есть нож и винтовка. Вам надо было отпустить меня.

- Возможно, - пробормотал он. - Вода горячая. Питер принесет нам поесть. Пожалуй, я присоединюсь к вам. Вам наверняка до смерти надоело одиночество, и вы будете рады любой компании, даже моей.

- Будьте вы прокляты, Бретт д'Арченд, - прошипела она.

Он пожал плечами и устроился в кресле, приняв изящную и в вместе с тем очень мужественную позу. На нем были черные брюки и тонкая батистовая рубашка с едва заметной оборкой. Сторм тяжело опустилась на кровать, пытаясь свыкнуться с мыслью, что она действительно находится во власти этого непредсказуемого мужчины.

- Если вы дадите обещание, - сказал Бретт, - согласиться с тем, что вы моя жена, и больше не убегать, я освобожу вас.

Она уставилась на него, прикусив губу. Дать обещание? Могла ли она дать слово, а потом нарушить его? Конечно, могла. Сейчас излишняя щепетильность ни к чему.

- Обещаю, - неуверенно произнесла она. Он нахмурился:

- Вы просто маленькая лгунья. Я прочел все мысли, промелькнувшие в вашей обманчиво великолепной головке. Вы не собираетесь держать свое слово.

От расстройства она чуть не разразилась слезами. Она не могла опровергнуть его слова - это было правдой.

- Жаль, что я не перерезала вам глотку, - вскричала она, вставая и роняя простыню.

Она предполагала, что он разозлится, но, вместо гнева, он - что явилось полной неожиданностью - восхищенно пожирал ее тело горящими глазами. Она прикрыла грудь руками, пытаясь укрыться от его всепроникающего взгляда. Он улыбнулся, но не отвел глаз. Она потянулась за простыней, лежавшей у ее ног.

Он судорожно вздохнул, и Сторм слишком поздно поняла, что ее грудь почти обнажена. Вспыхнув, она прижала к себе простыню, остро ощущая пульсирующую реакцию своего тела на его внимание, и тут он небрежным движением выдернул простыню из ее рук. Она ахнула.

Он стоял перед ней с непроницаемым лицом, но ничто не могло скрыть горевший в его глазах голод.

- Проклятие! - проворчал он. Ее внезапно охватило восхитительное, всепоглощающее ощущение желания.

Он стиснул кулаки. Потрясенная, Сторм поняла, что он пытается взять себя в руки, что он не хочет дотрагиваться до нее. Широко распахнутыми глазами она наблюдала за быстрой сменой противоречивых чувств на его лице. Наконец он выдохнул и отошел от нее.

- Ваша ванна стынет.

Сторм пыталась побороть чувство огромного разочарования.

- Я не хочу принимать ванну, - сказала она, не в состоянии удержаться, чтобы не глянуть ниже пояса: он хотел ее! Если и не сознательно, то уж по крайней мере физически. Этою она не могла понять. Хуже того, она поняла, что сама испытывает чувство обиды.

Он отвернулся и подвинул ей стул. Стол был накрыт, тарелки прикрыты крышками, чтобы еда не стыла. Он как будто внимательно разглядывал стол; костяшки вцепившихся в спинку стула пальцев побелели. Сторм не шелохнулась.

- Тогда давайте есть, - сказал он, не глядя на нее.

Она не ела весь день, и вчера вечером тоже, и от источавшихся кушаньями восхитительных ароматов ее желудок сжимался в предвкушении пиршества. Бретт снял крышки с тарелок, и Сторм села, радуясь возможности не только поесть, но и отвлечься. Не глядя на Бретта - ей не хотелось его видеть, - она принялась за еду.

Она не поднимала глаз, пока не очистила всю тарелку и не ощутила более чем приятную полноту в желудке. Бретт внимательно наблюдал за ней с едва заметной улыбкой.

- Какая же вы маленькая дикарка, - нежно проговорил он.

Она услышала в его голосе легкое поддразнивание, но предпочла не обращать на это внимание.

- Может, я и дикарка, но зато не такой холодный, жадный и скользкий тип, как вы, прилизанный игрочишка!

Бретт озадаченно глянул на нее, потом усмехнулся.

- Голубая кровь, - обвинительным тоном сказала она, отодвигая тарелку.

Бретт замер. Эти слова прозвучали как что-то порочащее его. Она не могла знать, какое значение это имело для него, и все же употребила их как оскорбление.

Кровь бросилась ему в голову. Он перегнулся через стол и схватил ее за запястье:

- Как вы меня назвали?

- Скользкий прилизанный игрочишка!

- А потом?

Она с вызовом посмотрела ему в глаза:

- Голубая кровь? Жаль, что я не сказала - свинья с голубой кровью!

- По-моему, вы уже обозвали меня так однажды, - почти непринужденно сказал он. Он так крепко сжал ее руку, что она поморщилась. - Никогда больше не смейте так называть меня.

Глаза ее округлились.

- Голубая кровь?

У него вырвалось что-то похожее на рычание. Он готов был перекинуть ее через колено и хорошенько отлупить. Очевидно, она откуда-то узнала, что он ублюдок. Он уставился на нее.

- Мне очень жаль, - испуганно пробормотала она. Он встал, рывком поднял ее со стула и притянул вплотную к себе. Не похоже, чтобы она о чем-то сожалела, может, немного побаивалась, но выглядела так же мятежно, как обычно. Его хватка ослабла, и он провел ладонью по ее затянутой в шелк руке, сжал плечо, коснулся шеи. Она вся напряглась. Он обхватил пальцами ее шею, ласкающими движениями большого пальца поглаживая нежную кожу под подбородком. Она замерла, затаив дыхание, словно птичка в когтях у кошки. Он ощутил нарастающее напряжение между ними словно непроницаемую стену. Ему ничего не стоило свернуть ей шею. Ему ничего не стоило передвинуть ладонь ниже, поглаживая, пробуждая в ней страсть. Он поймал ее беззащитный дрожащий взгляд. С почти нечеловеческим стоном он убрал руку, ринулся к двери, рывком распахнул ее и захлопнул за собой.

***

Бретт был в ярости на самого себя. Что с ним творится? В ее присутствии он ведет себя как жеребец рядом с кобылой во время течки. Еще несколько секунд, и он перестал бы владеть собой и взял бы ее. Что произошло той ночью, не должно повториться, черт побери! Он до того ее обидел, что она сбежала, рискуя жизнью. Если бы с ней что-то случилось... От одной этой мысли ему стало нехорошо. Если бы Сторм пострадала или случилось что-нибудь похуже - он был бы виноват в том, что сделал ее жизнь настолько невыносимой, что она вынуждена была сбежать.

Завтра утром он вернет ей одежду. Он не собирался держать ее взаперти до тех пор, пока не сможет доверять ей, потому что понятия не имел, сколько это могло продлиться. Он просто хотел проучить ее, и такое наказание показалось ему самым подходящим из всего, что он мог придумать. В конце концов, был бы башмак по ноге... Пусть думает, что вечно просидит в заключении. Пусть испугается, пусть чувствует раскаяние и угрызения совести. Ха! Если бы это было возможно! Что, черт побери, он может поделать с этим техасским сорванцом, своей женой, которая ворвалась в его жизнь и все в ней перевернула вверх дном? Как, черт возьми, укротить ее?

Конечно, днем она всегда будет под присмотром. Он прикажет запирать конюшню на ночь. Он был уверен, что она снова попытается сбежать, и готов был расхохотаться. Разве жизнь с ним настолько невыносима? Неужели он такое уж ничтожество? И что ужасного в том, чтобы быть его женой? Он обещал ей, что та ночь не повторится. Он говорил искренне. Чего ей еще надо? Или она считает его лжецом?

Он отправился в кабинет, налил себе бренди и отпил большой глоток, Спиртное помогло, по телу разлилось успокоительное тепло. Он потянулся к груде почты. Когда он увидел письмо из Монтеррея, его охватило дурное предчувствие. Еще одно. Неужели дядя снова просит его вернуться домой? А может, его отец умер? Или он наконец смирил свою гордыню и написал сыну? Но с чего бы это? Дону Фелипе было на него наплевать, когда он был мальчишкой, так с какой стати ему теперь беспокоиться, приедет он или нет? А может, на смертном одре в нем проснулись какие-то родственные чувства? Если даже так, то Бретта это не интересует. К черту старика.

Он отшвырнул письмо.

Когда он покончил с остальной почтой, было уже поздно, почти полночь. Бретт налил себе еще бренди, зажег еще одну сигару и поймал себя на том, что разглядывает письмо Эммануэля.

Не в силах устоять, он вскрыл его, злясь на свое любопытство. На этот раз письмо было коротким, всего несколько строк.