Ален Боттон - Опыты любви
11. Может быть, потому, что я всего за несколько дней до того закончил читать великий роман Флобера, я вдруг поймал себя на том, что провожу странную параллель между положением тех, о ком писала доктор Нирли, и Эммой Бовари. Кто она была, Эмма Бовари? Молодая женщина, жившая во французской провинции, замужем за обожающим ее супругом, которого она ненавидела, потому что для нее любовь была неотделима от страдания. Как следствие она начала вступать в противозаконные связи с неподходящими мужчинами, трусами, которые жестоко обращались с ней и от которых трудно было ожидать, что они удовлетворят ее эмоциональные запросы. Эмма Бовари была больна, потому что все время не переставала надеяться, что эти мужчины изменятся и полюбят ее по-настоящему, а между тем было совершенно ясно, что и Родольф, и Леон рассматривали ее как не более чем занятное развлечение. К сожалению, у Эммы не было возможности пройти курс терапии и достичь нужного уровня самосознания, чтобы понять, где коренятся причины ее мазохистского поведения. Она забросила свою семью, растрачивала семейные средства и в конце концов убила себя мышьяком, осиротив маленького ребенка и обезумевшего от горя мужа.
12. Иногда интересно представить себе, насколько иначе могли разворачиваться события, если бы уже в те времена были доступны некоторые достижения современной цивилизации. А что, если бы мадам Бовари имела возможность обсудить свою проблему с доктором Нирли?
Что, если бы романтический позитивизм имел шанс вмешаться в одну из самых трагических историй, какие известны мировой литературе? Любопытно посмотреть, как мог бы развиваться диалог, если бы Эмма однажды вошла в кабинет доктора Нирли в ее клинике в Сан-Франциско.
(Бовари на кушетке, всхлипывает.)
НИРЛИ: Эмма, если вы хотите, чтобы я вам помогла, вам нужно объяснить мне, в чем дело.
(Не поднимая глаз, мадам Бовари сморкается в вышитый платочек.)
НИРЛИ: Слезы — это позитивное переживание, но не думаю, что нам следует потратить на это все пятьдесят минут.
БОВАРИ: (Не переставая плакать) Он не написал мне, не… написал.
НИРЛИ: Кто не написал, Эмма?
БОВАРИ: Родольф. Он не написал, не написал! Он не любит меня! Я конченая женщина! Я конченая идеалистка, жалкая, глупая женщина!
НИРЛИ: Эмма, не говорите так. Я уже говорила вам, что нужно научиться любить себя.
БОВАРИ: Зачем компрометировать себя, любя такую бестолковую?
НИРЛИ: Затем, что вы привлекательная личность. А все ваши беды оттого, что вы не видите, что вас влечет к мужчинам, которые причиняют эмоциональные страдания.
БОВАРИ: Но одно время это было так хорошо.
НИРЛИ: Что было хорошо?
БОВАРИ: Быть там, рядом с ним, предаваться с ним любви, ощущать кожей его кожу, вместе кататься верхом по лесу. Я чувствовала, что все это на самом деле, чувствовала себя такой живой, а теперь моя жизнь кончена.
НИРЛИ: Может быть, вы и чувствовали, что живете, но это происходило только потому, что вы знали: это не может продолжаться долго, этот мужчина не любит вас по-настоящему. Вы ненавидите своего мужа, потому что он прислушивается ко всему, что вы говорите, но вы упорно влюбляетесь в мужчин, которым нужно две недели, чтобы ответить на письмо. Если честно, Эмма, ваше представление о любви носит в себе черты зависимости и мазохизма.
БОВАРИ: Разве? Что я могу знать? Мне все равно, болезнь это или нет, я только хочу снова целовать его, чувствовать, как он сжимает меня в объятиях, вдыхать запах его кожи.
НИРЛИ: Вам необходимо сделать над собой усилие, чтобы заглянуть внутрь себя, вспомнить заново свое детство, тогда, возможно, вам станет ясно, что вы не заслуживаете всей этой боли. Это происходит потому, что вы выросли в дисфункциональной семье, где ваши эмоциональные потребности не нашли ответа, и вы продолжаете придерживаться этой модели.
БОВАРИ: Мой отец был простой крестьянин.
НИРЛИ: Возможно, но, кроме того, он был еще эмоционально ненадежен, так что вы теперь реагируете на неудовлетворенные потребности тем, что влюбляетесь в мужчин, которые не в состоянии дать вам то, в чем вы действительно нуждаетесь.
БОВАРИ: Проблема с Шарлем, а не с Родольфом.
НИРЛИ: Хорошо, милая, мы продолжим наш разговор на следующей неделе. Время вашего приема подходит к концу.
БОВАРИ: Доктор Нирли, я хотела сказать вам об этом раньше, но я не смогу заплатить вам на этой неделе.
НИРЛИ: Вы уже в третий раз говорите мне это.
БОВАРИ: Мне неудобно, но сейчас у меня так плохо с деньгами, я так несчастна, хожу по магазинам и все трачу. Только сегодня я купила три новых платья, расписной наперсток и китайский чайный сервиз.
13. Трудно себе представить благополучный исход лечения для мадам Бовари, равно как и более благополучный исход для всей ее жизни. Нужен человек, горячо верящий в торжество романтического позитивизма, чтобы вообразить, что доктор Нирли (даже если бы ей платили) смогла бы сделать из Эммы уравновешенную, не испытывающую потребности в зависимости, заботливую жену, которая превратила бы книгу Флобера в полное оптимизма повествование о спасении через самопознание. Конечно, доктор Нирли смогла выявить проблему мадам Бовари, но установить, в чем состоит проблема, и решить ее — совсем разные вещи, как разные вещи мудрость и мудрая жизнь. Все мы понимаем гораздо больше, чем можем сделать, и сознание безумия в любви никогда еще никого не спасало от этой болезни. Может быть, представление о мудрой и полностью безболезненной любви так же внутренне противоречиво, как представление о бескровной битве — дело не в Женевских конвенциях, такого просто не может быть. Конфликт мадам Бовари и Пегги Нирли есть конфликт между романтической трагедией и романтическим позитивизмом. Это конфликт между мудростью и противоположностью мудрости, которой является не незнание (это легко поправить), а неспособность действовать в соответствии с тем, что, как знаешь, является правильным. Сознание нежизнеспособности нашего романа никак не помогло бы нам с Хлоей. Понимание того, что мы, возможно, поступаем как безумцы, не превратило бы нас в мудрецов.
14. Настроенный пессимистически в отношении непокорности страданий, вызываемых любовью, я принял решение всецело отказаться от нее. Если романтический позитивизм оказывался бесполезным, тогда единственной действенной мудростью оставался совет стоиков никогда больше не влюбляться. Я решил впредь удалиться от мира в символический монастырь, ни с кем не встречаться, жить скромно и предаться изматывающей учебе. Я с восторгом читал рассказы о мужчинах и женщинах, которые избегли мирских соблазнов, дали обет целомудрия и провели свою жизнь в монастырях. Среди них были рассказы об отшельниках, выдержавших по сорок и пятьдесят лет жизни в уединенных пещерах, питаясь исключительно кореньями и ягодами, не видя никого и не разговаривая ни с кем.
15. Но однажды, во время ужина в компании друзей, когда я смотрел в глаза Рейчел и не мог оторваться, а она живописала мне свой день в офисе, я вдруг был потрясен, осознав, как легко мне будет отказаться от стоической философии, чтобы затем вновь повторить все те ошибки, которые я совершил с Хлоей. Я знал, что, если бы я продолжал смотреть на волосы Рейчел, собранные в изящный узел, или на то, как ловко она орудует ножом и вилкой, или в ее роскошные голубые глаза, я не ушел бы с этого вечера целым и невредимым.
16. Вид Рейчел заставил меня быть начеку, поскольку указал границы стоического подхода. Хотя любовь, очевидно, вообще не бывает без боли и, уж конечно, плохо сочетается с мудростью, в то же время забыть о ее существовании невозможно. Она так же неизбежна, как и неразумна — и ее неразумность, к сожалению, не является аргументом против нее. Разве не абсурдно удалиться в пустынные холмы Иудеи, чтобы питаться там кореньями и побегами? Если я хотел проявить мужество, разве любовь не предоставляла более широкие возможности для героизма? Больше того, при всех тех жертвах, которых требовала стоическая жизнь, разве в ней не было элемента трусости? В самом сердце стоицизма лежит желание самому лишить себя иллюзий, пока кто-то еще не воспользовался возможностью сделать это. Стоицизм был грубой защитой от опасностей, сопряженных с привязанностью других людей, и от страха, что в этой ситуации потребуется больше терпения, чем во всем, с чем может столкнуться житель пустыни. В призыве к монашескому существованию, свободному от эмоциональных бурь, стоицизм попросту пытался отказать в законности некоторым, потенциально болезненным и от этого не менее основополагающим потребностям человека. Стоик, пусть сколько угодно храбрый, в конце концов становился трусом, когда жизнь сталкивала его со своим, пожалуй, самым ярким проявлением — в моменты любви.
