Каролин Терри - Ловцы фортуны
Когда она включила свет, комната оказалась залита мягким голубым сиянием. Темные стены и потолок были испещрены какими-то яркими крупинками. Сначала Рэйф подумал, что все это убранство изображает ночное небо, но потом сообразил, что фантазия Тиффани привела ее к имитации подземелья алмазной шахты. Она включила дополнительные светильники, и стали видны предметы обстановки: белая софа и толстый белый ковер камин, по бокам которого стояли позолоченные статуи обнаженной женщины и обнаженного мужчины, прикрытые фиговыми листочками. На потолке красовалось солнце, выложенное из золота и серебра, его лучи касались других обнаженных фигур, грифонов, драконов и — что было довольно странно, если вспомнить недавние ощущения Рэйфа — огромного спрута. Вокруг стены шел узкий фриз, и Рэйф двинулся вдоль него, желая рассмотреть поближе, и увидел резвящихся небесных херувимов, сцены охоты диких зверей, обнявшиеся человеческие фигуры, причем мужские явно находились в состоянии возбуждения, несколько даже преувеличенном. Этот фриз был достоин храма какой-нибудь языческой богини или дворцов римских императоров, и против воли Рэйфа его тело напряглось в ответ на эти эротические сцены.
Тиффани передала ему бокал с шампанским.
— На своих вечеринках я по-прежнему обхожусь без слуг.
— Ваша так называемая студия больше напоминает бордель.
— Неужели? Я никогда не была в борделе и не могу судить.
— Не могу поверить, что вы не распознаете порнографию, если увидите ее.
— Это не порнография, — вспыхнула она. — Это искусство.
— Этот аргумент стар, как мир, — сухо ответил он. — И могу я спросить, кто же художник?
— Джерард. Он же делает и украшения. Над оформлением студии он работал между делом. В основном он занят созданием моей коллекции и своими собственными творениями.
— Счастливчик Джерард! И вы присутствовали во время его… вспышек вдохновения, когда он создавал этот фриз?
— Конечно, — она высокомерно посмотрела на него и, поняв, воскликнула: — Уж не думаете ли вы, что я и он!..
— Такая возможность приходила мне в голову.
Рэйф поставил бокал на каминную полку, не желая, чтобы она заметила дрожь его рук.
— Если при этом он не прикасался к вам, то заслуживает всяческого восхищения за редчайшую выдержку перед лицом величайшей провокации. Но как художник он вряд ли может рассчитывать на награду за эту работу.
— Он не прикасался ко мне и, предвосхищаю ваш вопрос, я не позировала для него.
— Вот эта статуя, — и Рэйф обвиняющим жестом указал на нагую женскую фигуру у камина, — очень похожа на вас.
Тиффани повернула голову, и ее глаза в удивлении расширились. Черт возьми, да ведь он прав! Ее гордость не позволяла заметить это сходство раньше.
— Что ж поделаешь, если я вдохновляю художников, — вызывающе ответила она.
Рэйф закрыл глаза. Каждая клеточка его тела, казалось, вибрировала от отчаяния, разочарования и желания. Она была так прекрасна, так бесконечно, душераздирающе прекрасна! Ее красота и ум были столь ясными, сияющими и непобедимыми, как золото и бриллианты, с которыми она имела дело, но почему, почему она столь обесценивает себя? Была ли она шлюхой или просто дразнила его? Но тут, пытаясь определить ее природу, он вспомнил дикий свободный дух, замеченный им во время их беседы на террасе в Ньюпорте. В ней не было вульгарности; наверное, многие женщины жаждали сексуальной свободы, но лишь такие отчаянные, как Тиффани, имели смелость добиваться ее.
А Тиффани вновь спрашивала себя, что же он думает о ней, и удивлялась, зачем она пригласила его к себе. Она приготовила эту студию именно для таких свиданий, но, несмотря на всю убежденность Рэндольфа, Рэйф был единственным мужчиной, получившим приглашение… он всегда был груб с ней, и все же она искала его общества. Единственным объяснением, заявила она себе, было мощное притяжение, возникшее между ними, ей все время хотелось прикоснуться к нему и ощутить его ответное прикосновение.
Обычно Тиффани была равнодушна к сильному полу, но некоторые мужчины вызывали в ней страсть, и она не считала это чем-то постыдным — ведь никто не считал бы это дурным в мужчине, значит, это не могло быть дурным и для нее.
Она видела тревожное выражение на лице Рэйфа и была обижена его явным неодобрением.
— Почему вы всегда меня осуждаете? За что вы так ненавидите меня? — взорвалась она.
— Ненавижу вас? — Рэйф в удивлении уставился на девушку. — Я вовсе не ненавижу вас. Я…
Он замолчал, пораженный словами, которые чуть было не сорвались о его уст. Со вздохом, напоминающим стон, он шагнул вперед и, схватив ее в объятия, пристально взглянул прямо в глаза, после чего наклонил голову и впился губами в ее губы. И вновь они слились, и близость их тел заставила их забыть обо всем. И вновь они были только плотью и ничем иным. По их коже пробегал озноб, и вместе с тем она горела, языки старались достигнуть еще большей близости, которой они отчаянно жаждали.
Тиффани чувствовала, как его крепкие пальцы расстегивают лиф ее платья и оттягивают короткую сорочку, желая коснуться ее груди. Он увлек ее за собой на пол, целуя ее грудь, пока его рука пробиралась через множество слоев дамского белья, в которые были упакованы женщины той эпохи. Быстро и смело его рука проникла под панталоны Тиффани и его пальцы наконец-то коснулись влажности между ее ног. Когда Тиффани застонала, он заглушил ее стон своим поцелуем, продолжав круговое движение пальцами вокруг и внутри ее, и его поцелуи и ласки становились все более страстными, нежность шла рука об руку с настойчивостью.
Если бы Рэйф был обнажен, он мог тут же взять ее, войти в нее и она стала бы принадлежать ему. Но он был одет, и ему пришлось выпустить ее, чтобы сбросить одежду. Как только он отстранился, Тиффани опомнилась. Она не должна этого делать! Как бы ей хотелось быть мужчиной и иметь свободу, которой наслаждались они. Но, увы, она была женщиной, и с этим ничего нельзя было поделать — она не могла пойти на риск беременности. И она должна сберечь себя для Филипа — это было необходимо ради бриллиантов.
— Нет, — произнесла она, натягивая платье. — Нет!
Рэйф замер, его руки, расстегивавшие рубашку, расслабленно упали вдоль тела. Он криво улыбнулся.
— Значит, Рэндольф был прав…
— Вы говорили обо мне с Рэндольфом?! — ее голос стал пронзительным от ярости, и она вскочила на ноги.
— Это он говорил о вас со мной, что не одно и то же. Может вас это и удивит, но он не так глуп, как вы полагаете. И он намерен жениться на вас.
— Никогда! И потом я выхожу замуж… — она оборвала себя.
— За кого? За кого вы выходите? — он грубо схватил ее, яростно глядя сверху вниз. Его пожирала ревность к этому неизвестному мужчине, заполучившему ее.
— Не ваше дело!
Он отпустил ее и привел в порядок одежду.
— Что ж, он к вашим услугам. Вот только скажите мне, зачем вы пригласили меня сюда?
— Я хотела… хотела поговорить.
Рэйф зло рассмеялся и указал на фриз.
— Замечательная тема для разговора, мисс Корт. Вы любите этого человека?
— Конечно.
— Я не верю вам. Вы не способны любить. Вы живете только для себя и своих чертовых бриллиантов. Забавляйтесь своими кусками углерода, мисс Корт, только вот уменьшат ли они жжение у вас между ног!
Тиффани с размаху хлестнула его по лицу, но он не дрогнул.
— Вон! — зашипела она, ненавидя его за то, что он был прав, за то, что он заставил ее пожелать его.
Какое-то время он не двигался. Его лицо было белым как мел.
— Рано или поздно какой-нибудь мужчина вас изнасилует, — спокойно сказал он ей, — и никто здесь не услышит ваших криков. И не говорите потом, что вас не предупреждали.
Изнасилование? Интересно, как это бывает? Уже трое мужчин говорили ей об этом.
— Ни один мужчина не пойдет на риск обвинения в изнасиловании, — заявила она, вспомнив слова Джерарда. — Прежде чем уйти, помогите мне одеться. Я не могу идти домой в таком виде.
— Вы должны были подумать об этом раньше, — холодно ответил Рэйф, стоя у двери. — И я уверен, Джерард с радостью окажет вам такую услугу.
Она прислушалась к его шагам на лестнице — они становились все тише и наконец в доме воцарилась печальная тишина. Неужели он прав и она не способна любить? С некоторым усилием она подумала о Филипе. Конечно, она любит Филипа и летом докажет это. Но пристальные серые глаза и чувственный рот, словно насмехающийся над ней, неотрывно стояли перед ее взором.
Глава одиннадцатая
Полотно трека около Брукленда было уже уложено, закончились и работы по сооружению моста через Уэй. Полностью кольцевая трасса должна была быть готова к июню, но Филип сейчас думал не о предстоящей грандиозной церемонии открытия. Он был целиком поглощен идеей С. Ф. Эджа о двадцатичетырехчасовом автомобильном заезде. Эдж заговорил об этом проекте еще в то время, когда строительство гоночной трассы в Брукленде только обсуждалось. Он предложил воспользоваться ею еще до официального открытия для проведения двадцатичетырехчасовой гонки со средней скоростью 60 миль в час. Реализация этой идеи ставила несколько интересных проблем, и главная из них заключалась в том, сможет ли автомобиль выдержать подобную нагрузку, и выдержит ли напряжение сам гонщик. Для начала Филип предложил ему свою помощь в атлетической подготовке к заезду: как спортсмен, он будет и руководить его тренировками., и сам участвовать в них. Однако Филип, конечно, жаждал играть более существенную роль, и когда Эдж решил, что его будут сопровождать еще две машины, то Филип вознамерился занять место одного из водителей.
