Наталья Калинина - Останься со мной навсегда
Судьба, наверное, приберегает свои самые жестокие шутки для людей, которые чем-то выделяются из общей массы, подумал он. Пусть бы она подшутила только над ним, он в конце концов смирился бы с этим, даже если бы Вероника ушла от него, если бы он потерял ее из-за этого чудовищного недоразумения. Но Вероника потеряла себя саму, и с этим он никогда не смирится. Ему ни за что не обрести покоя, пока она не станет прежней.
— Продолжайте, доктор, — сказал он, глубоко затягиваясь сигаретой. — Вы еще не сообщили диагноз.
— Как вам известно, синьор дель Соле, мы очень много беседовали с мисс Грин в эти дни, применяя различные методы психоанализа в надежде, что эти беседы помогут ей обрести связь с действительностью и осознать, кто она на самом деле, — снова заговорил профессор, стараясь не смотреть ему в лицо. — К сожалению, все наши усилия ни к чему не привели. Мисс Грин настолько убеждена в том, что она Констанс Эммонс, что нет никакого смысла рассказывать ей о ней самой и пытаться напомнить о той травме, которая послужила причиной ее… болезни.
— Вы пытались разговаривать с ней об этом? — Габриэле оперся обеими руками о край стола и склонился над профессором, устремив на него испепеляющий взгляд. — Но ведь я запретил!
— Вы должны понять, синьор дель Соле, что методика психоанализа на том и основывается, чтобы заставить пациента пережить заново травму, послужившую причиной его нервного расстройства, — пробормотал профессор, опуская голову. — Пациент должен осознавать, чем именно была вызвана его душевная болезнь, в противном случае он никогда не сможет победить свой недуг.
— К черту ваш психоанализ! — взорвался Габриэле. — Я сказал вам: не смейте разговаривать с ней на эту тему. Я не хочу, чтобы ей было больно, — вам это понятно?
Оттолкнувшись обеими руками от стола, он резко выпрямился и отступил на несколько шагов, не сводя глаз с растерянной физиономии профессора.
— Вы сами пытались говорить с ней об этом, — напомнил ему тот.
— Я — это другое дело. Мне она поверит, когда я скажу, что эта, как вы ее называете, травма была результатом нелепого недоразумения и дела обстояли вовсе не так, как она могла подумать…
Он покосился в сторону Констанс, которая перестала плакать и смотрела на него. В ее взгляде было столько боли и вины, что он, не выдержав, опустил глаза.
— В любом случае наши психоаналитические беседы ни к чему не привели, — примирительно сказал профессор. — Мисс Грин никак не прореагировала, когда мы попытались напомнить ей об этой… щекотливой сцене, виденной ею в вашей спальне, будто бы это ее не касалось. Понимаете ли, синьор дель Соле, для мисс Грин ее собственная жизнь не представляет никакого интереса — потому что она уверена, что никогда не жила этой жизнью. Точно так же, как ей ничего не говорит имя Вероники Грин. Хотите знать, о чем она спросила меня во время нашей последней беседы? Почему мы все задались целью убедить ее в том, что она — какая-то Вероника Грин, и не хотим ей верить, когда она говорит, что ее зовут Констанс Эммонс. Именно эти ее слова заставили меня и моих коллег сделать определенные выводы…
Профессор замолчал и, сняв очки, принялся усердно протирать их стекла носовым платком, как будто старался оттянуть ту минуту, когда диагноз будет произнесен вслух.
— Что же это за выводы, доктор? — Габриэле снова приблизился к столу.
В течение бесконечно долгой минуты доктор протирал очки. Казалось, это занятие настолько поглотило его, что он забыл, кто перед ним стоит. Габриэле судорожно затянулся сигаретой и, не найдя пепельницы, раздавил окурок на зеленой суконной скатерти под самым носом профессора. Это заставило профессора заговорить.
— Я знаю, синьор дель Соле, как дорога вам эта девушка, и, поверьте, мне очень неприятно сообщать вам то, что я должен вам сообщить, — извиняющимся тоном начал он, надевая очки. — Ее болезнь… Выражаясь медицинским языком, она называется «умопомешательство на почве смещения личности». Нет никакой возможности вернуть мисс Грин в прежнее состояние. Современная медицина располагает множеством методов и средств для лечения нервного расстройства, истерии и тому подобных психических заболеваний, но, к сожалению, еще не изобретена такая терапия, с помощью которой пациента можно было бы излечить от безумия.
— Вы хотите сказать, Вероника… то, что случилось с ней, называется безумием? — Габриэле смотрел на профессора так, словно тот нанес ему личное оскорбление. — Да как вы смеете! Как вы смеете говорить так о ней! Неужели вы считаете себя вправе оскорблять Веронику, пользуясь тем, что ее сейчас здесь нет и она не может вам ответить? Да вы сами уже давно сошли с ума, возглавляя клинику для умалишенных! Как вы смеете называть сумасшедшей ее?
— Вы неправильно истолковали мои слова, синьор дель Соле, — пролепетал профессор, шокированный этим взрывом гнева. Он инстинктивно отодвинулся назад вместе с креслом, с опаской поглядывая сквозь сверкающие стекла очков на Габриэле, чей вид не предвещал ничего хорошего. — Я ни в коем случае не собирался оскорблять мисс Грин — напротив, я всей душой сочувствую ей… и вам. Но вы просили меня сообщить диагноз, и я вам его сообщил. Болезнь мисс Грин называется умопомешательством на почве смещения личности, потому что ее сознание зафиксировалось на личности ее матери, вследствие чего ее собственное «я» сместилось, и впредь она всегда будет считать себя…
— Заткнитесь, доктор, черт бы вас побрал! — закричал Габриэле. Схватив профессора за плечи, он встряхнул его с такой силой, что очки соскочили с его носа и со звоном разбились о мраморный пол. — Да как вы смеете!.. Что вы можете знать о Веронике, чтобы утверждать, что она помешалась? — продолжал бушевать он, встряхивая профессора в такт своим словам. — Да она в миллион раз умнее и нормальнее вас и всех проклятых психиатров в мире, вместе взятых! Попробуйте еще только раскрыть рот, и я вас убью. Честное слово, убью.
Он бы, наверное, вытряс из профессора всю душу, если бы один из ассистентов, опомнившись, не разжал его пальцы, вцепившиеся в плечи бедняги.
— Успокойтесь, синьор дель Соле, — примирительным тоном проговорил ассистент профессора. — Успокойтесь и попытайтесь смириться с тем, чего уже нельзя поправить. Мы прекрасно понимаем, как вам тяжело, но ведь не мы виноваты в случившемся, согласитесь. Мы всего лишь поставили диагноз…
— Диагноз! Идите вы со своим диагнозом! — Габриэле перенес свой гнев на ассистента профессора. — Я сейчас же заберу ее из этого проклятого заведения, где к ней относятся как к душевнобольной! Она и лишней минуты не пробудет в вашей чертовой клинике!
Ассистент профессора пожал плечами.
— Вы можете забрать ее отсюда когда пожелаете, синьор дель Соле. Мы ни в коем случае не собираемся удерживать ее здесь силой, тем более что все равно ничем не сможем ей помочь. Ее физическое состояние уже давно стабилизировалось и не внушает никаких опасений. Что же касается ее психического состояния, оно… оно тоже стабилизировалось, приняв форму ярко выраженного… — Он осекся, поймав на себе гневный взгляд Габриэле. — Впрочем, господин профессор уже объяснил вам все, а я не стану повторяться, — заключил он скороговоркой.
— Я, по правде сказать, вовсе не уверен в том, что мисс Грин согласится уехать отсюда с вами, — подал голос профессор, оправившийся от шока, устремив на Габриэле взгляд своих близоруких глаз. — Не забывайте, синьор дель Соле, что в понимании нашей пациентки вы — совершенно чужой ей человек, с которым у нее не связано никаких воспоминаний. Разумеется, мы не позволим вам увозить ее из нашей клиники помимо ее воли. У мисс Грин есть родители, — он кивнул в сторону Эмори и Констанс, притихших на диване, — которые являются ее самыми близкими родственниками. В том случае, если наша пациентка не сможет принять самостоятельно какое-либо решение, это решение примут за нее мистер и миссис Грин. Что же касается вас, синьор дель Соле, вы не имеете на нее никаких юридических прав. Иное дело, если бы вы состояли с ней в законном браке — тогда перед лицом закона вы бы считались ее самым близким…
— Она уедет отсюда со мной, доктор, и не позднее, чем сегодня, — перебил его Габриэле. — Если мы поторопимся, то вылетим из Рима еще засветло…
Он потянулся к телефону на краю стола и снял трубку. Приступ гнева прошел, и теперь он был очень спокоен. Неестественно спокоен.
— Куда вы собираетесь звонить? — осведомился профессор.
— Моему пилоту, — коротко ответил он, набирая номер.
— Я бы на вашем месте сначала спросил у мисс Грин, согласна ли она… — начал было профессор, но в эту самую минуту двери кабинета распахнулись, и на пороге возникла Вероника собственной персоной.
На ней была клубнично-алая шелковая пижама. Длинные шоколадно-каштановые волосы свободно струились вдоль ее лица, изменившегося до неузнаваемости за время болезни. Нет, она вовсе не подурнела — может, даже похорошела. Только это была уже не прежняя Вероника. На ее некогда переменчивом, вызывающе красивом лице застыло наивное и бесхитростное выражение, свойственное лишь детям и очень простым, недалеким людям, а ее темно-синие глаза, которые раньше умели быть такими соблазнительными и таинственными, смотрели на окружающих неискушенным взглядом маленькой девочки, только что начавшей познавать мир. Скользнув по лицам присутствующих, ее взгляд остановился на нем. В ее глазах не было узнавания — только симпатия. Они будто хотели сказать: «Я тебя не знаю, но все равно ты мне нравишься».
