Мэри Шелдон - Ящик Пандоры
— Можно мне взять вот эту?
Мать пожимает плечами:
— Бери, бери.
Ей по фигу, останется у нее моя фотография или нет.
Я отдираю снимок от листа, и там остаются четыре пятнышка от клея. Теперь отец в полном одиночестве.
Дома разглядываю фотографию.
На мне балетная пачка, расшитая блестками, на голове — маленькая корона. В этот день был балетный спектакль. Я счастлива, как никогда в жизни. В классе я лучше всех танцевала, и учительница доверила мне сольное выступление.
Я занималась каждый день. Я выйду на эту сцену, пусть увидят, что я не такая, как все. И моя жизнь изменится.
Каждый вечер я складываю крендельком пальцы на удачу и загадываю желание: Хочу быть звездой, пожалуйста, пусть я стану звездой.
Бабушка приезжает навестить нас. Я веду ее к себе в комнату и танцую кое-что из своего номера. Мать ревнует.
— Почему это ты показываешь ей свой танец? Мне ты никогда не разрешала смотреть.
Бабушка обнимает меня:
— Маленькая моя Лори, ты такая талантливая, не могу дождаться твоего выступления.
А вечером накануне спектакля мать говорит мне:
— Могу тебя порадовать. У меня для тебя сюрприз. Твой отец отпросился с работы, чтобы посмотреть твое выступление.
Я не хочу, чтобы он там был, не хочу, чтобы он видел, как я танцую, не хочу, чтобы видел меня в пачке. Я просто захожусь в крике.
— Если он придет, я никуда не пойду!
Мать кричит в ответ:
— Как ты смеешь так говорить об отце!
Он спокоен:
— Ничего страшного. Если она не хочет, я не пойду.
Ублюдок. Корчит из себя страдальца.
Мать смотрит на меня:
— Ты просто убиваешь отца, знай это.
На следующее утро я встаю в шесть утра. Не могу ничего есть, я слишком взволнована. Надеваю костюм. Я готова ехать.
Меня должна везти мать. Она все копошится, времени уже в обрез. Я кричу ей:
— Быстрее, быстрее!
Но она на меня ноль внимания. Кажется, что она нарочно тянет время, чтобы я опоздала и пропустила свое выступление.
Наконец мы садимся в машину. На шоссе попадаем в пробку. Впереди произошла авария, и транспорт весь стоит. Я открываю дверь и выпрыгиваю из машины. И я бегу по бульвару Уилшир, в пачке, в балетных туфельках, к театру Уилшир-Эбел.
Люди показывают на меня пальцем, улыбаются, кричат, аплодируют. А я бегу и бегу, не чувствуя усталости.
В спектакле я самая лучшая, это говорят все. Но он так быстро закончился…
Потом люди приходят за кулисы. И мать тоже. Но мне нужна не она.
— Где бабушка?
— Не знаю. Она не приехала.
Я возвращаюсь домой и бросаюсь к телефону.
— Бабушка, где ты была? Почему ты не приехала?
— Я ничего не понимаю. Твой отец позвонил мне вчера вечером и сказал, что в театре был пожар, все разрушено и спектакля не будет.
Я дожидаюсь, когда отец вернется с работы, и вцепляюсь ногтями ему в лицо.
— Тпру, детка, тпру, — смеется он, хватая меня за руки.
Водка, опять водка. Я все вспоминаю ту фотографию. Я в пачке, с глупой улыбкой. Мне хочется плакать, плакать. Надо посмотреть, не разучилась ли я складывать кренделек удачи. Вроде нет. Он ведь должен был охранять меня, не давать случиться ничему плохому.
Я подношу фотографию к зеркалу и смотрю на два моих лица. Ужас, до чего мы не похожи. Я не понимаю, как это случилось. Все уже почти решилось — я должна была победить, стать звездой, получить все сольные партии. Но эту девочку затрахали, придавили, и все зачахло, и ничего не сбылось.
Жизнь моя — полное дерьмо. Как я ненавижу ее. Как она далека от того, что мне нужно. Как ни торгуйся — будь у меня то или это, с остальным я смирилась бы, — все равно не получишь ни того, ни другого.
Мне понятно, что все сводится к Трою. Если бы он остался со мной, жить стоило бы. Будь мы вместе, все прочее можно было бы послать к черту.
Я заснула, а проснувшись, увидела, что мигает автоответчик. Трой звонил. Оставил сообщение. «Я только хочу тебе сообщить, что съемка в субботу отменена. Но, может, мы встретимся попозже. Я позвоню».
Съемку отменили, так иногда случается, это ничего не значит. Это ничего не значит. Это ничего не значит.
Я успокоилась. Просто поверить не могу, насколько я спокойна.
Приезжаю на работу в понедельник утром. Она меня ждет. Я знала, я все знала еще до того, как она сказала первое слово.
— Ах, Лори, ты ни за что не догадаешься, я даже боюсь тебе рассказывать.
Не надо ей ничего рассказывать. Когда она назвала его имя, я произнесла его одновременно с ней.
Она такая бело-розовая, просто зардевшаяся невеста.
— Это все так невероятно. Прости, что не сказала тебе раньше. Я не пыталась утаить это от тебя, честное слово. Я даже не собиралась ехать на съемку. В самый последний момент передумала.
Я словно отключаюсь, только ее голос дребезжит в ушах. Я знала, что съемку не отменяли. Я знала, что он лгал.
— Лори, это было просто невероятно! Тебе стоило посмотреть, как он ездит.
Личико розовеет, ручки с ямочками порхают вверх и вниз.
— Мы провели вместе целый день. Такой ужас, я совершенно забыла о свидании с Брэдшоу. Но потом все уладила. Я порвала с ним, совсем. Я обязана была это сделать, ведь теперь у меня есть Трой.
Она подходит и обнимает меня за шею.
— Лори, кажется, я влюбилась.
Мне хочется ее убить, взять за горло и давить, пока не посинеет и не умрет. Она убила меня, она забрала Троя, единственное, что у меня было, и рассказывает мне об этом с улыбкой.
Я не слышу ее слов. Просто вижу, как чмокает этот кукольный ротик. Вопить, вопить.
Не думать. Вся штука в том, чтобы не думать.
Я еду домой. Там сижу на полу и смотрю в окно. Я труп. И я не знаю, что мне делать с этим трупом. Нельзя держать его дома. Он скоро начнет смердеть.
Нужно выйти, нужно избавиться от трупа. Я иду по бульвару Санта-Моника. Вокруг магазины, кинотеатры, рестораны. Витрины, полные вещей. Это все для живых. Мне никогда больше ничего из этого не захочется. У меня ничего не осталось, мне некуда идти.
Вот и Сан-Висент. Сегодня тепло, все выбрались на свежий воздух. Джесса сидит на своем углу. Я устала, все, что мне надо, это немного отдохнуть. Сажусь рядом с ней. Она не шевелится, словно меня тут нет.
Немного посидеть, вдох-выдох. Смотрю, как обрывок бумаги гонит ветром через дорогу.
Женщина, сидящая рядом с Джессой, не отрывает от меня глаз.
— Ты кто такая? Ты не из наших. Проваливай отсюда!
Она гремит тележкой.
Джессе вступиться бы за меня, сказать, что я могу остаться, если хочу. Но она молчит. Каждый сам за себя.
— Да пошла ты…
Я встаю, иду прочь.
Я ничто, я легче воздуха. Мое тело больше не существует, меня самой больше нет.
Надо вернуться домой, пока меня не сдуло ветром.
Могильная тьма. Кругом все черно, мертво.
Я в постели. Даже не помню, как там оказалась.
Какой-то шум. Что это, не понимаю.
Телефон.
Трой.
Звонит, звонит. Этот звук раздирает меня на части. Я не подойду, нет. Я слишком горда.
Он звонит снова. Он не добьется своего, я не сдамся. Мой крик все заглушает.
— Заткнись, проклятый!
Сосед снизу колотит в потолок. Вскакиваю с кровати и начинаю прыгать, вверх-вниз, вверх-вниз.
— Заткнись, проклятый!
Телефон замолкает. Тишина.
Я сдираю трубку с телефона, но там лишь мертвый гудок. Все кончено. Я стою и стою, и слушаю этот гудок. Не могу двинуться с места. Если я шевельнусь, если положу трубку, значит, он сдался. И это все.
Колотят в дверь. Я бегу к двери, бегу так быстро, как не бегала никогда в жизни, распахиваю ее. Трой хватает меня, его руки стискивают меня так, что я задыхаюсь. Он пришел, он здесь, все хорошо. И пусть он ее трахал, плевать, главное, что он здесь.
Я смотрю, как он спит, вдыхаю его запах — наш запах.
Вся эта ночь, от начала до конца, лучше, чем первый раз, лучше, чем в Кембрии, лучше, чем когда-либо. В этот раз он дал мне что-то еще, какой-то кусочек себя, который раньше всегда утаивал. А я — я пыталась буквально поглотить его целиком, втянуть в себя, чтобы он никогда больше не смог освободиться.
Он сказал мне, что просто спятил. Без меня он жить не может. Он с ума сойдет, если потеряет меня.
И вот я смотрю на него. Сейчас мне нужен только покой. Мы чуть не разбились об эти скалы, но нас вынесло на тихий берег. Мне не нужно ничего быстрого, ничего большого, только тишина. Будем говорить шепотом. Только я и он. Маленькие зверушки, живущие в зеленом безмятежном лесу.
Я вылезаю из постели. Не разбудить бы моего малютку.
Наконец он встает, ласково улыбается мне. Я готовлю ему завтрак. Он садится за стол, пьет кофе. Все так неясно, неопределенно. Я разбиваю яйца в миску и загадываю — если желтки разобьются, все будет хорошо. Они не разбиваются.
Он снова твердит мне:
