Фэй Уэлдон - Род-Айленд блюз
— Пять лет без секса? — ужаснулся Уильям.
— Нет, конечно, — ответила она, но распространяться не стала, сказала только, что она, по возможности, никогда не сманивала чужих мужей. В Саванне вообще почти все светские браки были одной видимостью. На раутах всегда можно было наблюдать, как сбившиеся в кучку мужчины шепчутся, сладко улыбаются, назначают свидания, пока дамы ведут модный южный разговор — сплошное обаяние и переливчатый смех, и вы, милочка, то, и вы, душенька, се, — не вкладывая в эти речи никакого смысла.
В конце концов она уехала. Ждешь, ждешь, чтобы что-нибудь случилось, но потом убеждаешься, что надо не ждать, а действовать, иначе так никогда ничего и не случится.
— Вот откуда твой Утрилло, как я теперь понимаю, — сказал Уильям. — Раздел имущества при разводе.
Ей иногда думалось, что он вообще слишком много внимания уделяет этой картине, хотя можно себе представить, как людям с непривычки бывает не по себе при виде того, что на стене попусту висит капитал в добрых два миллиона. В “Золотой чаше” она сказала, что это репродукция. У них ни у кого нет ни знания, ни интереса, чтобы приглядеться, а если бы и вздумали приглядываться, сами бы не знали, что ищут.
Но что у него за таинственное занятие, которого она может не одобрить? Что-то такое, о чем нельзя рассказать, а надо видеть. Может быть, он служит в похоронном бюро? Наряжает и прихорашивает покойников? Другого ничего не приходит в голову. Не посоветоваться ли за ужином с доктором Бронстейном, вдруг он что-нибудь сообразит? Но чтобы с ним разговаривать, придется кричать, да и не расскажешь в двух словах, о чем речь, сразу же появится сестрица Доун. Напрасно она беспокоится: общение Фелисити с доктором Бронстейном ограничено его глухотой. Когда говорит он, Фелисити волей-неволей слушает. И этим он, похоже, вполне удовлетворен. Мог бы включить свою “слуховую машину”, как он это приспособление называет, она у него с виду дорогая и, наверно, неплохо работает, но он ее не включает. Его глухота — своего рода метафора жизни, он привык пользоваться окружающими женщинами как свидетелями того, что происходит вокруг, они для него не участницы происходящего, а замена слуха, как телевизионная реклама заменяет непосредственное наблюдение, когда в старости начинаешь плохо соображать и пользуешься как предлогом своей немощью, чтобы поступать по-своему, не слушая ничьих возражений. Если человек тебя не слышит, то и бесполезно ему что-нибудь втолковывать. Интересно, что за жизнь была у миссис Бронстейн, каково ей доставалось, с чем приходилось мириться? Можно ли себе представить, чтобы когда-нибудь она, Фелисити, оказалась в постели рядом со славным доктором? Нет, это невозможно. Ей нужен определенный мужчина, вот этот, Уильям Джонсон, и чем бы он ни занимался, на их отношениях это не может отразиться.
— Твои мысли витают где-то далеко, — сказал он. — Ты думаешь о другом мужчине, я чувствую.
Она рассмеялась и ответила, что уже вышла из такого возраста. Она думает о том, что ей завтра надеть.
В дверь негромко постучали. Это сестра Доун, она часом раньше расписания явилась с обходом и позвала нежным, строгим голосом:
— Мисс Фелисити, мисс Фелисити!
Фелисити нервничала, когда посторонние ее так называли. Неясно, что в эти слова вкладывается: в устах близких они звучат ласково, а у недоброжелателей — как издевка. Хотя сегодня голос сестрицы Доун сладок и вкрадчив. У Софии, когда она произносит “мисс Фелисити”, слышна в голосе некоторая примесь иронии и высокомерия, с какими молодость обычно обращается к старости, и получается ласково, но отчужденно. В устах Джой это попытка поставить Фелисити на место, посмеяться над ее прошлым южанки, намекнуть на ее жеманство и претензии, но, как правило, любя. Когда доктор Грепалли так ее называет, он показывает, что относится к ней как к маленькой девочке. А у сестры Доун слова “мисс Фелисити” означают злой умысел, хамство и хитрость, которых следует остерегаться. Будь по ее, Фелисити уже отправили бы в Западный флигель как лицо недееспособное.
Уильям затаился под одеялом. Они были как застигнутые на месте подростки.
— В чем дело, сестра Доун? Я отдыхаю.
Как легко дается ложь после практики длиною в целую жизнь. И как убедительно звучит.
— Можно мне войти? Рабочие доложили, что в кровле протечка. Я должна взглянуть.
— С этим придется повременить, сестра Доун, — отозвалась Фелисити, но сестра Доун воспользовалась дежурным ключом и уже находилась в комнате. Фелисити подтянула одеяло до подбородка, но на спинке кресла была сложена одежда Уильяма, а на ковре стояли его ботинки.
— Чья это обувь? — вопросила сестра Доун. — Она подходит только на мужскую ногу.
Уильям откинул одеяло и сел. Сестрица Доун взвизгнула, однако не убежала.
— Миссис Мур — свободная белая совершеннолетняя женщина, — произнес он. — Не в расистском смысле.
— Будьте добры, прикройтесь, — злобно сказала сестра Доун. — Вы не зарегистрированы в качестве гостя миссис Мур, вы беззаконно проникли в здание и потревожили покой нашей пациентки, и я вынуждена просить вас удалиться. Мы вернемся к этому разговору позже, когда успокоимся.
Ее властное лицо, обычно бледное, словно обескровленное и ожесточенное неизменной самоуверенностью, вспыхнуло и раскраснелось.
— Я совершенно спокойна, — возразила Фелисити, не покраснев и не побледнев. — Вы ведете себя вульгарно. Я не ребенок, чтобы мне указывали, как надо и как не надо поступать.
— Невелика разница, — огрызнулась сестра Доун. — Раз впали в детство, приходится за вами смотреть для вашего же блага.
— Если бы вы удалились, — сказал Уильям, — я бы мог сейчас одеться.
Фелисити с удовольствием рассматривала его обнаженный торс: седые, жесткие волосы на груди, крутые ребра, обтянутые бледной, тонкой кожей, широкие, еще вполне мускулистые плечи. Возможно, конечно, она пристрастна — вон с каким отвращением смотрит на него сестрица Доун.
— Я дипломированная медицинская сестра, — произнесла та, — и насмотрелась на раздетых стариков. Едва ли вы можете произвести на меня особенное впечатление.
Но тем не менее комнату покинула. Уильям оделся. Из сада донесся звук подъехавшего лимузина Чарли.
— Вредная женщина, — заметил Уильям.
— Ты ей, кажется, не понравился, — кивнула Фелисити.
— Нам придется пожениться, — сказал Уильям, — если мы и дальше хотим встречаться. Иначе неприятностей не оберешься. Как ты считаешь?
Мисс Фелисити, у которой в распоряжении оставалось не так-то много лет, открыла было рот ответить: “Да, конечно”, но он приложил палец к ее губам и велел хорошенько подумать и подождать с ответом до завтрашнего вечера, она, быть может, еще изменит решение.
— Ты много можешь мне предложить, а я тебе так вообще почти ничего, — сказал он. Она почувствовала себя польщенной, но тут же неведомо откуда пришло воспоминание — настойчивый, уговаривающий голос: “Ну, пожалуйста, пожалуйста, дорогая, позволь, ты же обещала”. Кто это твердил? Ну да. В саду, при луне, среди снега. Мягкое коричневое тепло ее шубки, не ее шубки, а Лоис. И тяжелый, мохнатый, в енотовой дохе, теперь замолчавший Антон.
27
Сестра Доун отправилась прямиком к доктору Грепалли:
— У нее был в постели мужчина.
— А у меня часто бывает женщина, — отозвался он. — Но сегодня что-то нет.
— Потому что у меня был крайне серьезный телефонный разговор с ее подругой, — сказала сестра Доун. — Она очень встревожена. Наша мисс Фелисити угодила в лапы к известному авантюристу, мошеннику и игроку. Может получиться крупная неприятность для “Золотой чаши”.
И это была чистая правда. Одним из молчаливых уговоров с родственниками узников “Золотой чаши” было обязательство администрации оградить стариков от интриг хорошеньких молодых нянечек, охотящихся за их деньгами, а старух — от посягательств расчетливых альфонсов. Старые люди, которые влюбляются и вступают в брак на склоне лет, норовят менять свои завещания, так что их собственность уходит из рук у родных, столько лет за ними ухаживавших и всем ради них жертвовавших. Вот какая неблагодарность. Как сказал однажды Фелисити Уильям Джонсон, сославшись на другого Джонсона, прославленного ученого и острослова XVIII века, “ни одно доброе дело не остается безнаказанным”.
— Ах ты господи, надо же! — покачал головой доктор Грепалли. — Выходит, мисс Фелисити до сих пор, несмотря на возраст, или же как раз благодаря ему, не утратила привлекательности. Отношения у них, я полагаю, ненастоящие?
— Что за вздор, — рассердилась сестра Доун, но сразу же умолкла, по крайней мере пока. Доктор Грепалли не склонен отнестись к ее словам серьезно. Она по своему опыту знала, что отношения между мужчинами и женщинами редко бывают настоящими. Обычно это форма торговой сделки. Мои деньги — твое тело; ты ложишься в мою постель — я беру тебя с собой на вечеринку; ты составляешь завещание — я стряпаю для тебя, навожу чистоту, еду на твои похороны; могу быть тебе за отца родного, если ты будешь мне вместо матери; ну и так далее. Редко когда что-нибудь отдаешь по-настоящему, свободно, по своей воле.
