Олег Руднев - Долгая дорога в дюнах
— Выбрали.
— Так… — Озолс посопел, достал из кармана большую связку ключей. — Вот, забирай. Тут рыбный склад, горючее… В общем, все.
— Спасибо.
— Если конторские книги понадобятся, отчеты — у меня все в порядке. — Он замолчал, не зная о чем еще говорить. Тяжело поднялся. — Ну, я пошел. — Возле двери все-таки не выдержал, обернулся, — Так мы с тобой и не поговорили… После тюрьмы.
Артур резко вскинул брови:
— Не надо ни о чем говорить. Я давно догадался, кто мне помог туда попасть.
У Озолса по лицу поползли красные пятна.
— Ты что, на меня думаешь? Напрасно. Я следователю сразу сказал: кто поджег мой дом, не знаю. А то, что мы поссорились с тобой — так это всем известно. И больше ничего не говорил. Богом клянусь! Лучшего адвоката нанял. Я Марточке слово дал, что…
Артур зло сузил глаза:
— А вот этого не троньте! Лучше помолчите об этом.
— Ладно. Могу и помолчать. Только не надо одно плохое помнить. Надо и хорошее…
— Говорите прямо — что вам нужно? Раз уж пришли…
— А куда мне еще идти? У кого защиты просить?
— Никто вас не трогает, не тряситесь. Если сами не будете нам вредить.
— А жить как?
— Жить? — Артур презрительно прищурился. — Да уж как-нибудь проживете. Вам оставляем дом, две лошади, тридцать гектаров земли…
Озолс нервно сглотнул, по-бычьи нагнул голову:
— Что ж… и на том спасибо!
Банга вышел вслед за гостем.
— Ушел, — провожая недобрым взглядом соседа, тихо проговорила Зента.
— Черт его знает, — обескураженно пробормотал Артур. — Думал, вернусь — за все с него спрошу. А теперь жалко стало.
— За тем он к тебе и кинулся. За жалостью. Хитрый! Понимает, что к чему.
— А ну его! — Артур подошел к поленнице, поднял с земли топор. Взмахнул раз, другой, третий и только тогда начал успокаиваться.
Калниньш подкатил на мотоцикле, оставляя за собой дымный след бензинового чада и ораву восторженно галдящих ребятишек. Вытер рукавом гимнастерки пот со лба — Андрис был в милицейской форме — устало потянулся, пожал Артуру руку.
— Уже к зиме готовишься? Молодец! Привет, Зента! Хозяйственный у тебя сын.
Мать расплылась в довольной улыбке, бросилась к колодцу мыть руки. Крикнула мужчинам:
— Сейчас соберу на стол.
— Некогда, милая. — Андрис с сожалением показал на часы. — Я на минутку. Ну, как дела? — повернулся он к Артуру. — Осваиваешься?
— Вроде бы.
— Что люди говорят?
— Присматриваются, Уж больно много всего свалилось на их головы.
— Это точно. Сейчас самое главное — втолковать суть. Потом само собой образуется.
— Стараемся.
— Никто не мутит воду?
— Всякие есть.
— Как Озолс?
— Не пойму пока.
— Ну ладно, приглядывайся. — Он взял Артура за плечи, отвел в сторону. — Я тебе подарок припас, держи! — В руках Калниньша тускло блеснул вороненой сталью маленький браунинг. — Именное оружие командира роты латышских красных стрелков товарища Акменьлаукса. Носи с честью! Любил тебя учитель — поэтому и передаю тебе. Только без патронов.
— Не доверяете, что ли?
Калниньш рассмеялся:
— Почему не доверяю? Просто патронов нет таких. Потом достанешь. А пока учись больше словом мозги вправлять. Силой-то каждый дурак горазд.
Да, силой, действительно, было проще. Далее он испытал это на своей шкуре. А вот, чтоб дошло до сознания, осело в душе и вызрело в сердце — для этого еще надо было потрудиться, Чего только не плели досужие и злые языки! Одни радовались весне, что пришла на латышскую землю, и жаждали перемен, другие с ненавистью злословили, что это вовсе не весна, а осень, за которой неизменно последует стылая и долгая стужа. Были и такие, которые вообще не понимали, кого слушать. Сарма, новый начальник уезда, сказал приблизительно так:
— Проще с теми, кто против нас. Здесь все, как в бою — точно и понятно. Сложнее с теми, кто верит в немедленное чудо, кто думает, что стоит сменить власть и все появится, как по взмаху волшебной палочки. Конечно, изменится. Только до этого пахать и пахать. Значит, нельзя допустить, чтобы люди разуверились, остыли сердцем. Многие вообще не понимают происходящего. Они как былинки на ветру: куда подует ветер, туда и клонятся. И наша задача не просто повернуть их в свою сторону, а дать возможность осмыслить, встать на ноги, окрепнуть.
У Марты слегка кружилась голова — от шампанского, от музыки, от вкрадчивых комплиментов, которые нашептывал ей Манфред, от сознания того, что это не просто вечеринка, а годовщина ее сына. Она танцевала, была оживлена, обаятельна… Рихард с ревнивым восхищением удивленно смотрел на ее гибкую, затянутую в длинное черное платье фигуру и не узнавал. Неужели в их отношениях наступил тот перелом, которого он так добивался? В последнее время Марта была особенно удручена и подавлена. Ему хотелось верить в лучшее, но что-то в поведении Марты, в ее глазах, в улыбке и даже походке тревожило.
Пирушку состряпали по настоянию и во вкусе Зингрубера — светский лоск и полная непринужденность. Манфред привез огромный торт, подарил Эдгару большого медведя — игрушка оказалась крупнее именинника — заставил малыша задуть свечу… Словом, околдовал не только сына.
— Завидую вашей легкости, Манфред, — невольно улыбнулась Марта. — Вы умеете создавать мгновение и жить этим мгновением.
— Хотите? Могу научить.
— Боюсь, мне это будет не под силу.
— Напротив, все очень просто. Просыпаясь каждое утро, я говорю себе: Манфред, тебе дарят еще одну жизнь…
Марта вздрогнула, удивленно посмотрела на собеседника и закончила за него:
— …Проживи ее как следует. Вспомни, что упустил вчера и постарайся наверстать сегодня.
Теперь наступила очередь удивляться Зингруберу.
— Значит, вам известна эта философская концепция?
— Да, я слышала однажды что-то подобное. Вы не боитесь переутомиться от таких стараний?
— А вы сами попробуйте. Уверяю вас, Марточка, — утомляются не от жизни, а от раздумий о ней. Они особенно вредны таким очаровательным, милым и обольстительным…
— Ну хватит! — Рихард с шутливой бесцеремонностью оттеснил Манфреда, обнял жену, приглашая к танцу.
— Жалкий ревнивец! Эгоист! Зингрубер отошел к столу, налил себе полный бокал вина.
— Ты не устала еще? — Танцуя, Рихард увлек Марту в соседнюю комнату.
— Ничуть. Утомляются не от жизни…
— А от раздумий о ней? Да, Манфред явно делает успехи…
— Мне сейчас любопытно другое. Кто из вас кого воспитывал? Он тебя или ты его? Слишком много общих интонаций.
— Нас воспитывала жизнь, Марточка. Природа… Почитай Монтеня…
— Или Ницше…
— Или Ницше, — невозмутимо согласился он. — В сущности человек — то же самое животное. Разве что отличается способностью более изощренно наслаждаться и убивать другого. Ну, это софизм. Я пошутил. А в остальном… В остальном я хочу, чтоб ты навсегда запомнилась мне в этом платье, с этой улыбкой и вот с этим… — Он с загадочным видом достал из кармана небольшую коробочку и протянул жене.
Женское любопытство взяло верх. Марта раскрыла футляр и зарделась — на черном бархате сверкнула золотая цепь с крупным бриллиантом.
— Ты с ума сошел! — Она подошла к зеркалу, приложила цепочку к платью, долго задумчиво смотрела на свое отражение… — Как странно все-таки устроен мир. Когда-то этот камень был просто бессмысленным камнем. А теперь…
— А теперь не жизнь повелевает им, а он повелевает жизнью. Человек выдумал эту игру, и она ему нравится.
— Друзья! — постучал в дверь Манфред. — Вы заставляете меня страдать в одиночестве.
Рихард рассмеялся, распахнул дверь.
— Ты становишься слишком опасным ухажером. Марта уже цитирует тебя.
— А мне показалось, что она цитирует нас обоих. — Манфред заметил цепочку на груди Марты. — Боже мой, я слепну! Что это? Орден Почетного легиона? Или маршальская звезда?
— Жалкий холостяк! Эта ничтожная побрякушка — пылинка того счастья, о котором ты и понятия не имеешь. Так что лучше выпей за него молча.
— Или сделайте подарок, которым вы навсегда покорите мое сердце, — неожиданно сказала Марта.
Манфред торжественно поднял правую руку:
— Клянусь честью!..
— Помогите мне вернуться на родину, — с отчаянием в голосе проговорила Марта.
Так вот в чем дело. Вот почему она согласилась на эту вечеринку. Рука медленно опустилась, Манфред сочувственно посмотрел на побледневшее лицо друга сух и серьезно ответил:
— Обещаю.
Аболтиньш — обросший, со связанными за спиной руками — сидел сгорбившись, в повозке — спина к спине с другим арестованным. Это был какой-то айзсарг в изодранном френче, с перебинтованной рукой. Позади медленно тряслась по лесной дороге вторая повозка с двумя полицейскими — тоже изрядно помятыми, без фуражек. Рабочегвардейцев было человек десять, у всех в руках новенькие армейские винтовки.
