Антон Дубинин - За две монетки
— Песню, итальянскую! — не на шутку загорелся Андрюха, изо всех сил показывая жестами, чего же он хочет, — получились одновременно барабан и гитара и Бог знает какие инструменты, целый оркестр. Не понимай Марко его совершенно правильно, решил бы, что тот желает большой драки, к тому же разорвать на груди одежду, к тому же выпить… Гильермо вот на эту достойную гасконца жестикуляцию поначалу изумленно поднял брови. Впрочем, гитара вышла вполне интернациональная и достоверная.
Взгляд Марко метнулся к нему в поисках помощи: игристое вино, это «Советское», наполняло голову приятным шумом, перекрывавшим все возможные мелодии. Как назло, на ум не шло ничего, кроме «Битлов», которых никак не назовешь итальянскими, а на родном языке оставались одни псалмы да еще гимны вечерни и утрени, завершения дня и дневного часа, и пара литургических — какая разница, все равно не годится, разве что весело выдать латынь за итальянский и на забойную мелодию наорать товарищам «Adoro te devote»… Марко, думай, идиот, неужели ты правда не вспомнишь ни одной приличной песенки? Не церковной, современной, нормальной светской песни?
Гильермо явственно не собирался помогать, сидел, блаженно откинувшись на спинку стула, с бокалом в тонких пальцах, настоящий символ изнеженного жизнелюба на отдыхе. Почему-то все взгляды были устремлены не на него, а именно на Марко, почему-то так выходило, что песню требовали именно от младшего из двоих, уже начали хором скандировать — Роман завел, остальные подхватили — «Песню, песню», дружно, как на стадионе, и от краткого прилива злости — нашли, понимаешь, клоуна! — Марко даже слегка протрезвел. Тут же в голове обнаружилась и надобная песня: как он сразу не догадался, ведь слушал ее столько раз подряд всего три дня назад, в самолете, и мелодия простая, и слова повторяются, не страшно сбиться…
— O'кей, о'кей, товарищи. Тише, не будем так шуметь! — он, словно защищаясь, поднял руки ладонями вперед — и, улыбнувшись немедленно замершей публике, начал отбивать простенький ритм по крышке стола.
— Alla fiera dell'est, Per due soldi Un topolino mio padre comprт…
Гильермо просиял. Господи, Марко никогда в жизни не видел на его лице такого яркого и совершенного одобрения в свой адрес. Если вдуматься, это было лучше всего; это был момент полного понимания, что-то вроде заговора двух детей против взрослых, двух старых друзей, радующихся удачной шутке. У Марко внутри все перевернулось от… от боли, наверное, так что даже пришлось закрыть глаза: тем более что с закрытыми глазами петь оказалось еще проще.
На втором куплете он разошелся по-настоящему, начал получать удовольствие от пения, уже не копируя интонации, а рассказывая-повествуя от всей души. Из присутствующих слова понимал один Роман, и то вряд ли хорошо, только по аналогии с испанским, хотя слова-то простые и повторяющиеся; однако заводная мелодия радовала всех — вот и еще пара ладоней, а за ней и вторая, начали отстукивать по столу ритм, и Марко с закрытыми глазами кожей чувствовал улыбки. Одна из них, несомненно, принадлежала Гильермо — с такой же точностью слепой чувствует, где находится солнце. Когда дело дошло до огня, спалившего палку, Гильермо начал подпевать, и тут уж бесполезно было держать глаза закрытыми.
E venne il fuoco, che bruciт il bastone, che picchiт il cane, che morse il gatto che si mangiт il topo che al mercato mio padre comprт…
Пой, Марко, пой. Все закручено в единый узел, все по спирали нарастает, от малого набирает обороты, от мышонка до быка, а дальше вплоть до ангела смерти, потому что все от Бога исходит и к Богу возвращается, а ты терпи и пой, откуда ж тебе было знать, что это такая страшная песня…
Рома уже отстукивал ритм ложечкой; Толик, самый тихий из всех, начал хлопать в ладоши. Получался целый оркестр; Марко не был уверен, что их шумную команду не выставят сейчас из ресторана за такие представления, однако в любом случае шампанское уже кончилось, закуски тоже, и допеть он намеревался до конца. Краем глаза он даже видел нескольких официантов — их белые фартуки маячили совсем рядом, однако никто не приближался, чтобы помешать.
Тут мясник явился, Зарезал корову, Выпившую воду, Залившую пламя, Спалившее палку, Побившую собаку, Загрызшую кошку, Съевшую мышонка, Которого мой папа На рынке купил… А вот и ангел смерти За мясником явился…
Марко осекся на середине строки. Неожиданная засада: ангел, а потом еще и Господь будет, как-то напрочь он забыл о религиозной составляющей, хотя просили же конкретней некуда — ни намека, ни словечка лишнего! Гильермо явственно посетила та же мысль: он уже не пел, напротив же, делал страшные глаза — насколько страшные глаза можно сделать незаметно для окружающих. Куплет про ангела Марко все-таки допел, не бросать же на полпути, и неловко свернул песню раньше времени, отстукав по столу какой-то победный ритм, означавший концовку. Никто вроде бы не заметил, что песня куцая, да и откуда бы, если и слова понял от силы один человек из троих слушателей… Впрочем, какое там троих! С той стороны, где сплошным черно-белым пятном маячили официанты, раздались довольно стройные и дружные аплодисменты. Марко даже на стуле подпрыгнул, оборачиваясь: аплодировало не менее десятка человек, заодно и посетители за ближайшими столами — те, кому повезло расслышать. Молодой парень потряс над головой сцепленными руками — жест крайне одобрительный; женщина рядом с ним послала певцу воздушный поцелуй. Чувствуя себя полным дураком, Марко однако же доиграл роль до конца — встал и весело раскланялся, мечтая поскорее оказаться отсюда подальше. Спектакль удался. Пора выбираться отсюда. И только глядя, с каким ужасом — лишь отчасти притупленным вином — Гильермо заталкивает в кожаную книжку счета цветные бумажки, их двух-, нет, трехдневную общую норму на прокорм, эти важные красные лица Ленина, — Марко понял, что вина было катастрофически мало. Нужно было или больше, или нисколько. А так, зависнув на полпути от детской радости к горькой обиде, он слишком уж остро нуждался в других людях.
«Зинку надо звать, она клевая. И Томку, она умная, Томка переводчица, ей и интересно, и полезно будет. Томка, правда, Санька притащит… А сказать ей, чтобы без Санька, пусть одна приходит! Придет-придет, куда она денется, настоящих французов посмотреть! И попросить ее стаканы захватить. Нужно, чтобы все культурно было, не посрамим Родину-мать, не из горла же глушить с иностранными гостями! Как куда? В Нескучник лучше. Там ментов мало. Если забраться в глушь, а не на набережной сидеть, все отлично будет! Не под грибом же пить, в конце концов, и не в подъезде, как алкоголики последние. И гитару можно взять, если у Зинки получится. Культурную программу устроим, не хуже чем про мышонка. И статуи там всяческие, не стыдно людям показать! И библиотека эта с колоннами. Решено, ты звони девчонкам, а мы с амигос эстранхерос — в магазин. Стрелку забивай им «Под небом голубым», и пусть только попробуют опоздать!»
Таким образом по дороге к метро «Киевская» от набережной сверкающей реки новые друзья, одолеваемые муками совести, решали, как бы им с минимальными затратами расплатиться с щедрыми иностранцами за отличный праздник. Что богатенькие гости столицы не так уж и богаты, как, по мнению столичных студентов, должны быть богаты настоящие итальянцы (или французы, с их национальной принадлежностью у ребят было как-то туманно), они поняли еще в ресторане, когда Гильермо в панике потрошил бумажник. Виноват, конечно, был опять он: можно было как-то скрыть свою панику, озвучить ее позже, сказать, в конце концов, что деньги в отеле, что угодно… Но внезапно пробудившийся юноша Дюпон, которому вечно не хватало мелочи даже на придорожную забегаловку, выдал себя с головой, и еще пришлось просить денег у Марко — у почти что впавшего в кататонию Марко, которому нужно было услышать все прямым текстом, и даже несколько раз, чтобы вытащить наконец из кармана свои бумажки, долго и не с первого раза вытаскивать — в одном кармане на «молнии» обнаружились какие-то открытки, билет из Третьяковки, билет со стадиона, талончики на троллейбус, деньги были только во втором, и снова все неловко и криво — Марко потянул, извлек мятый бумажный рубль, потом еще такую же тряпицу… Плохо не разбираться в чужих деньгах, такие они непривычные, пришлось вытащить все сразу — не пачку, а неприятного вида комок, и вытягивать из комка одну за другой надобные купюры. Гильермо делал это сам, потому что спутник его уже ни на что не годился, совершенно потерял веру то ли в себя, то ли в человечество, путался в собственных пальцах и из веселого любителя спорта превращался в того уродца, что хватался за сердце на капитуле. Кроме того, поиск нужных купюр избавлял Гильермо от необходимости видеть лица соседей по столику, лица, которые делались все длиннее и длиннее, у Романа, если еще минуты две все пойдет с прежней скоростью, подбородок вытянется до воротника…
