Джулия Баксбаум - Ненависть

— Твой сын как-то заезжал меня навестить, — говорит дедушка Джек папе, когда тот поднимается, чтобы положить себе еще одну порцию яблочного пирога. До этого момента его иллюзии были своего рода путешествием во времени; если дедушка Джек говорил не с нами здесь и сейчас, он беседовал со своей женой и ребенком, какими они были пятьдесят лет тому назад. Я думаю, не этого ли нам следует ожидать от него в будущем. Полного отрыва от реальности.

— Он такой славный молодой человек. Да к тому же доктор! — При этом дедушка хлопает в ладоши — неподдельная радость за своего воображаемого внука.

— Папа, у меня нет сына. Только Эмили, вспоминаешь?

— Не валяй дурака, Кирк. Он был здесь всего два дня назад. Знаешь, он стал таким высоким. И позволил мне выиграть у него в покер.

— О чем ты говоришь?

— Спроси у Рут. Она была так рада встрече с ним. Мы с ней на пару обчистили карманы бедного мальчика.

— Эндрю? — спрашиваю я. Эндрю приезжал навестить дедушку Джека?

— Эндрю! — повторяет за мной дедушка и снова восторженно хлопает в ладоши. — Я выиграл четыре партии подряд. Такой славный молодой человек.

— Почему это Эндрю приезжает сюда, не сказав тебе? — спрашивает отец, и внутри у меня все обрывается.

— Он мне говорит. То есть он сказал, я имею в виду. Просто я забыла, — отвечаю я. Мой отец выглядит растерянным, но больше не настаивает. Неужели Эндрю действительно приезжал проведать дедушку Джека? Или это очередная иллюзия?

— Мы много играли в покер, — говорит дедушка Джек и вытаскивает из кармана штанов горсть наличных.

— Взгляните, я выиграл тридцать баксов.

После обеда отец подбрасывает меня в город по пути к себе, в Коннектикут. Во время поездки мы почти не разговариваем, мы слишком устали говорить. Несмотря на тот факт, что мы с отцом достигли того, что доктор Лернер назвала бы «прогрессом», я испытываю большое облегчение от того, что день этот почти закончился.

— Насчет Рождества, — говорит мой отец, когда я уже выхожу из машины.

— А что?

— Как бы ты хотела его провести в этом году? — спрашивает он.

— Не знаю.

— В свете того, что происходит с дедушкой Джеком, что ты скажешь, если мы его пропустим?

— Пропустим?

— Да, у меня нет никакого настроения его отмечать, и я уверен, что ты этого тоже не хочешь. Так почему бы нам его просто не проигнорировать.

— О’кей.

— Правда, не стоит его праздновать. Ты так не считаешь?

— Думаю, все верно.

— Это было бы ошибкой.

— Правильно, — говорю я. — Поэтому мы просто пропустим его. А я сделаю вид…

— Правильно. Как будто это не…

— Как будто это не Рождество.

ГЛАВА 24

Когда в полтретьего утра на следующий день после Дня благодарения ко мне в дверь стучит Кейт, она прерывает мой беспокойный сон, в котором дедушка Джек и Эндрю играют в покер на раздевание. К счастью, она будит меня как раз вовремя, до того, как они оба остаются в своем тесно обтягивающем белье. Кейт, с другой стороны, одета в штаны от фланелевой пижамы, спортивную куртку «Колумбия» и домашние вязаные тапочки-носки. Она ничего не говорит, хотя мы не виделись уже несколько недель. Она стоит у меня в дверях: глаза опухшие, из носа течет, без туфель. Но только когда я вижу в ее волосах бигуди, то понимаю, что произошло что-то из ряда вон выходящее. Я немедленно начинаю действовать, и через тридцать секунд она уже сидит на моем диване с салфеткой «Клинекс» в одной руке и стаканом виски с колой в другой.

— Свадьба отменяется, — говорит она, глядя на свой напиток так, будто там плавают листочки чая, по которым можно предсказать ее будущее.

— Что?

— Свадьба отменяется, — повторяет она. На этот раз голос ее надламывается, и я вижу, как она начинает сражаться с новым потоком слез.

— Что случилось? — Я сажусь на диван напротив нее и энергично тру глаза, чтобы проснуться. Я раздумываю, не налить ли и себе чего-нибудь крепкого. Я не знаю, как я смогу перенести разрыв Кейт и Дэниела; так утешительно сознавать, что на свете есть люди, которые не только верят в своего «единственного», но и действительно нашли свою половинку.

— Я думаю, наши отношения были как коммунизм, — говорит она, после чего я начинаю подозревать, что это далеко не первая ее выпивка за этот вечер.

— Все было хорошо теоретически. А на практике — не совсем. — Она фыркает в ответ на свою собственную шутку и расплескивает часть содержимого стакана себе на куртку.

— Что же все-таки случилось? — снова спрашиваю я, но Кейт не отвечает. Вместо этого она сидит, уставившись в темный экран телевизора. — Что привело к падению Берлинской стены? Кто первым взял в руки кувалду? Кейт?

— Это все было подделкой. Вот так. Мы были подделкой, — заявляет она и скрещивает руки на груди. Она откидывается назад, как будто ее неожиданно осенило. — Я хочу сказать, представь, что Берлинская стена сложена из конструктора «Лего». Нет, не «Лего»; как называется эта игра, где нужно брать снизу палочки и складывать их наверх, а у кого эта башня из палочек падает, тот проиграл?

— Домино? — Я понятия не имею, о чем она говорит.

— Нет. — Кейт со стуком ставит стакан на кофейный столик.

— Может, боггл? Ключ?

— Нет! Дженга! — говорит она и победно вскидывает руки вверх. — Слава Богу, а то я бы с ума сошла, если б не вспомнила. Не важно; все дело в том, что мы были — как она. Держались только на нескольких шатких палочках.

— Но вы были построены не только на палочках, кирпичах или на чем там обычно строят.

— Если что-то выглядит как утка и ведет себя как утка, то это и есть утка, верно? Но мы оказались как раз не этой долбаной уткой. — По мере того как Кейт осыпает меня метафорами, ее истерика приближается к апогею. — Мы выглядели как это, мы вели себя как это, но мы этим не были.

— Так кем же вы были? Если не уткой.

— Дженгой. Мы были дженгой. — Теперь она разговаривает подчеркнуто спокойно, как будто уже все предельно ясно и только такая идиотка, как я, может чего-то не понимать. — Мы были башней с неустойчивой опорой.

Я понимаю, что такое неустойчивость. Мы ведь сидим на том самом месте, где со мной произошел психический срыв. Мелькает мысль, что, возможно, именно мой диван делает сидящих на нем людей ненормальными и что неплохо бы сходить в «Икеа». Но потом я вспоминаю, что я безработная и новую мебель мне покупать не на что.

— О’кей, значит, вы с Дэниелом были как дженга, а не как утки. Я вроде поняла. Но что же случилось в действительности? Что происходит, Кейт? — спрашиваю я, потому что пора уже прекратить молоть ерунду. Нам нужно всерьез обсудить ситуацию.

— Я просто поняла, что выходила за него замуж по совершенно неправильным причинам. Я думала, если мы будем выглядеть и вести себя как настоящие, мы и вправду станем настоящими. Но этого не произошло. Мы не стали такими, как вы с Эндрю. Мы не были предназначены друг для друга.

— Но мы с Эндрю расстались.

— Я знаю, но это получилось не потому, что вы не были предназначены друг для друга. — Она громко сморкается в салфетку. Это звучит как колокольный набат.

— Мы не были не предназначены? — Я снова запуталась, но теперь это уже проблема грамматическая. Это двойное отрицание достает меня каждый раз[45]. Она утверждает, что мы с Эндрю предназначены друг для друга? Или что мы не предназначены? А Берлинская стена была символом падения коммунизма, так?

— Вы расстались с Эндрю, потому что ты ничего не понимаешь и, вероятно, немного ненормальная, а не потому что вы не предназначены друг для друга, — бесстрастно говорит она, а потом хлопает меня по руке. Как будто это я ввалилась к ней в полтретьего утра и разглагольствую о детских игрушках. — Наверное, это самый лучший вариант.

— Да ладно тебе.

— Я хочу сказать, что чисто внешне у нас с ним так много общего, и Дэниел обладает всеми качествами, которые я ценю. Я знаю, что он забавный и умный, к тому же хороший любовник. Но я ведь даже не уверена, что он мне очень нравится. Понимаешь, он выщипывает брови. Как я могу выйти замуж за мужчину, который выщипывает брови?

— Хорошо, подумай об альтернативе. Ты ведь не хотела бы выйти замуж за мужчину со сросшимися бровями.

— Это правда, — говорит она, как будто это полностью меняет ее взгляды на происходящее. Она трясет головой, чтобы отбросить эту мысль.

— Но дело-то не в бровях, Эмили. Мне кажется, я считала, что должна выйти за Дэниела, только потому, что он появился в правильное время. Мне тридцать четыре, и от меня ждут, что я должна стремиться к замужеству, особенно если я хочу иметь детей: самое время их завести. Но я поняла: это не означает, что я должна выходить за того, кто мне не по душе.

— Но вам обоим нравятся лофты, — ни с того ни с сего заявляю я. Понятно, что я цепляюсь за соломинку в надежде сохранить их отношения, но я всегда была уверена, что Кейт любит Дэниела. Мне и в голову не приходило, что их роман может быть лишь тщательно выстроенным фасадом, за которым ничего нет.