Владимир Колотенко - Время слез
За это не жалко пуль.
Закрыть глаза, поднять голову, потерть припухлые веки кулаком, открыть глаза: снова этот Дали! «Христос св. Иоанна». Куда Он мчится на своем Кресте, уронив голову в пустоту ночи? Устал, устал Иисус! Бедняга… Я Тебе подмогну, Боже…
Да кто тебе дал право, иногда спрашиваю я себя, кто дал тебе право вершить судьбы тех, о ком ты не имеешь ни малейшего представления, судьбы людей, народов и рас, человечества и всей нашей Вселенной?! Кто?!. Что нашелся еще один Робин Гуд, еще один Великий Инквизитор? Нет. Нет… Просто я… Я, представьте себе, чую зло, как волк чует мясо, как акула кровь, как птица тепло, как ваятель камень. Да, чую. Как слон, чувствующий приближение цунами, как гадюка, чувствующая близость землетрясения, как подснежник, пробивающий толщу умирающего снега или даже асфальта…
Я спрашиваю и не отвечаю. Ясно и без громких слов: моя совесть.
А это наше свадебное путешествие. Это, кажется, Полинезия. Или Гаити. Или Таити… Точно — Таити. Возле хижины Гогена, у ее развалин.
А здесь мы…
Моя работа уже много лет была сопряжена с риском для жизни и меня всегда удивляло, почему я до сих пор жив. Я пришел в храм.
— Верен ли твой путь?
— Не знаю, отче…
— Это грех…
— Никто не без греха…
— Я подарю тебе власть без единого выстрела…
— Нет такой власти, чтобы сегодня, сейчас…
— Да, нужны годы, века…
— У меня их нет, мне уже…
Нужно перерубить корень зла. Только так можно сохранить колыбель жизни.
Мы в Париже. У Юли на Эйфелевой башне закружилась голова. Это от счастья, пошутил я тогда, она кивнула мне: да…
Мне казалось, что к счастью я прикасаюсь губами…
Участь и этого человеческого стада мною тоже предопределена, поэтому нет необходимости торопиться. Все они сегодня, наконец сегодня (сколько же можно за вами гоняться!), наилучшим образом устроят свою судьбу. Глупые, они еще не представляют себе всей прелести встречи со мной, не знают, что только я разрешу их страсти, освобожу от тяжких оков ответственности перед своими соплеменниками, от цепей совести, которая каждую долю времени стучиться в двери их сердец. Вот и к вам пришел час расплаты: ответствуйте-ка своему народу за все его тяготы и невзгоды!
Я иду медленным шагом вдоль рядов с автоматом наперевес: кто тут у нас не спрятался, я не виноват. А, привет, Лопоухий Чук! Удивлен? Но чему? Ах, ты, паинька, ах, ты, зайчик… Ты, конечно же, не виноват. Что ты, как же!.. Попридержи глазоньки, чтобы они не повыпали из орбит и уйми дрожь в ручонках, пальчики-то дрожат… О! И ты здесь, старый плут, тоже Чук! А этот вот толстоморденький, толстоухонький, и вот этот, хваткий как плющ, и все другие чуки и геки, твердолобы и твердохлебы… Все они, все здесь на одно лицо. Их рожи схожи, как капли мазута, но ни капельки не напоминают собой человеческие лица, куда там! — рожи, хари, свиные рыла с маленькими свиными, заплывшими жиром глазками, с отвисшими свиными подбородками и небрежной щетиной двух-трехдневной небритости, толстоухие, жирноносые, сальногубые и суконные с крысиным оскалом и побитые оспинами как молью, рябые… Рябые и сизые, отмороженные… В жизни не видел таких мрачных рож. Во упыри! О, и этот мастодонт тут как тут! Липнет к своим соплеменникам со своей наивно-дауновской улыбочкой. Ты что, ожил?!! Во урод! Смертоносная паутина лжи и лицемерия затянула их зловонные рты, из которых вырываются наружу глухие нечленораздельные звуки. Это чудовищно! Господи, какими же уродами Ты населил этот мир! Это не люди — нелюди. Вот они захрюкали, засипели, заржали, заблеяли… Крррррррровососы! Слышны и рев, и лай, и шипение. Каждой твари — по паре? Ну нет! Тварь — это достойно! Тварь — это восхитительно и совершенно! В этих же… И правда — в них нет ничего человеческого, кроме зловония, которое источают их сальные тела. Как же все-таки отвратительно вонюч человек, хуже козла…
Я их всех ненавижу. Ведь это они, творцы истории…
— Ненавидишь? Но ведь ненависть…
— Да, священна!
— Йуууууу!..
Иногда я называю ее Ли.
А вот еще одна, на мой взгляд, не совсем удачная фотография.
Здесь бросаются в глаза плечи, плечи (твои, милая, милые плечи!!!), он так согбенны, кажется они гнутся под невыносимой тяжестью, ты сутулишься, втянув живот и спрятав, впятив в себя грудь… Голова вот-вот упадет, просто бухнет…
А где прелесть твоих пальчиков? Зачем обрезаны кисти? Виноградные гроздья, «дамские пальчики» твоих шальных пальчиков! А где твои круглые блестящие коленки и обнаженная треть бедра? Блик женского бедра! А как же!!!
Но главное — глаза: растерянность, неуверенность, испуг-удивление, крик… еще мгновение и — море слез…
Не, Милая… Не… Хочется пожалеть…
Ну и этот холодящий душу скафандр, подчеркивающий твою замкнутость и закрытость…
И т. д.
Кто, кто запечатал тебя в этот неприступный ледяной кокон?
Неужели я?..
Иногда, каясь, я говорю ей «Ты» с большой буквы!
Этим я признаю свою вину, которую до сих пор не могу ни понять, ни сформулировать.
Я иду теперь твердым широким шагом, автомат наперевес, и черный зрачок ствола сам выбирает себе рожу, что покрасней, поувесистей.
Трататататататататататата-а-а-а-а-а-а-а-а-а-аааааа…
Я сею пули, как сеют пшеницу, широким размашистым жестом, ряд за рядом, чтобы они нашли здесь благодатную почву, заглушив навсегда в этих рядах всходы чертополоха. И поделом вам, хари нелюдей, поделом, отморозки и …
Но в чем я перед Тобой виноват?
Мне незачем объяснять, как так случилось, что они собраны здесь все вместе, в одну, так сказать, кучу и по первому моему желанию в прицеле появляется то один, то другой, то третий, и стоит мне захотеть пустить пулю в лоб какому-нибудь ублюдку и моя прихоть тут же исполняется: бац…
Меня захватывает мысль: что если все они навсегда будут вычеркнуты из истории человечества? Оно станет счастливее? Будет ли оно снова накапливать в себе зло и упадет ли наконец Небо на землю! Воцарится ли торжество Справедливости?
Я не могу ответить ни на один из вопросов, но мне нравится эта идея: что если история человечества лишится всей этой трескотни, и человеку не за что будет зацепиться.
О, уроды! С каждым появлением на свет божий кого-нибудь из вашего племени, какого-нибудь горбатого душой или колченогого умом уродца человечество обретает жажду вечного недовольства собой и тогда ему нужны киллеры.
— Ли, постой! Ты куда? Там нет жизни, там смерть…
— Смерть повсюду… Нужно жить, а не…
Хм! А я что делаю?!! Сказать по совести…
Что есть совесть? Где ее границы, где та точка, за которой она исчезает? Ты еще мучаешься этими вопросами, спрашиваю я себя, зря, правда, зря. Кому-то может показаться, что я выпил лишнего и мозг мой опьянен жаждой лучника или рыбака. Как бы не так — я трезв как стеклышко. Я и не псих. Никто не может уличить меня в том, что у меня сдали нервы. Я просто-напросто радею за торжество справедливости. Это мои земные хлопоты. И разве я последний мужчина на земле! Одиночество? Об этом не может быть и речи! Я не то чтобы одинокий отшельник, нет, но я очень уединен.
И, откровенно говоря, мне приходится делать над собой усилие, чтобы моя мысль не отправлялась по дороге беспечных скитаний и не сорвалась в пропасть плотских желаний и вожделений.
А здесь мы в Ватикане. Понтифик еще бодр и здоров. Какая у Ли восхитительная улыбка! А какие глазищи! Пропасть!.. Кажется — летишь… И нет спасения!..
Я себе еще тоже нравлюсь…
Что это: кто-то ломится в дверь?
Это результат моих кропотливых трудов. Не так-то просто было свалить их всех в одну кучу (куча мала!). Это правда. Пришлось, конечно, попотеть, потрудиться, да, тут уж мой злой гений постарался.
Закрыть глаза, открыть глаза, передернуть затвор…
— Стоп! — говорю я самому себе, — стоп. Передышка!
«Стоп?! Передышка?!» — Это возмущен тот, кто сидит во мне и не дает мне покоя. Какой «Стоп!», какая «Передышка!»? Ты же дал слово! Но кто-то снова шепчет мне на ухо: «присмотрись хорошенько». Да, это опять она, моя соратница и сподвижница, моя совесть. С тех пор, как она свила себе гнездышко в моем сердце, я стал разборчивее в выборе жертв, и уже не палю без разбора в кого попало лишь бы утолить жажду мести, я теперь тщательно оправдываю свой выбор, разговаривая с нею, с собственной совестью, как с вифлеемской звездой. Я, и правда, дал слово быть глухим ко всему, что может мешать мне воцарять справедливость. Пока в корзине не останется ни одного патрона. Слышите — ни одного! Ладно. Кто следующий? Ах, Плюгавый! Словоглот с крысомордым оскалом, худогрудое Чмо, мятый Памперс… Перед этим трудно устоять. И я затыкаю свои уши грохотом выстрелов. Какая сладкая музыка!
