Луиза Вильморен - Письмо в такси

— И это ты называешь романом?

— Это только начало.

— А я бы это назвала началом и концом пренеприятной истории, — обрубила Сесилия. И, слушая только голос своей тревоги, она запомнила лишь последние слова: «Если бы мне принесли письмо, которое можно было бросить в ящик, я сказал бы себе: «Дело темное, придется платить».

Хотя обычно рассуждения Постава ее не трогали, в этот раз они произвели на нее живейшее и неприятнейшее впечатление. «Корабль дал течь. Я на борту «Титаника», и, раз я иду ко дну, мне остается только петь». После ужина она села за фортепьяно и спела вместе с Нану самые популярные мелодии из «Толстой Худышки». Она всех развеселила, ею восхищались, благодаря ей время прошло незаметно.

Гюстав, не любивший вставать спозаранку, еще накануне решил в тот же вечер вернуться в Париж. После смеха и аплодисментов начались «спокойной ночи», «до свидания», «до скорой встречи», и Сесилия исчезла, оставив память о себе.

Дорога была светлой, словно заледенелая река. Луна рождала свои миражи, бесцветное голубое свечение окаймляло бескрайнее, невообразимое и неожиданное поле, и то была земля, то была звезда, украшенная отсветами и тенями ночи. Чтобы избегнуть того, чего она опасалась, Сесилия искала способ стать невидимой, или, по меньшей мере, неуловимой, и мысль о возвращении в Париж приводила ее в ужас:

— Посмотри, — сказала она Гюставу, указывая на маленькую хижину на опушке леса, — знаешь, я бы охотно жила там до конца своих дней. Вон там, в той маленькой хижине.

— Возможно, она не продается, — отвечал Гюстав и добавил, что лично он хотел бы иметь такой дом, как у Дэдэшек.

Их богатство и стиль жизни внушали ему уважение, и он долго об этом говорил. Сесилия, поглощенная своими страхами, его не слушала, и он очень удивился, когда она прошептала: «Дело темное, придется платить».

— Что ты сказала?

— Ничего. Я, наверно, уснула; бормотала что-то во сне.

— Хорошо, спи, дорогая, — сказал он, и она уже не открывала глаз до конца пути.

Не все невесты красивы, но есть красивые невесты; не все дни знаменательны, но есть дни, которые выделяются из потока. Сесилия проснулась в еще больших мучениях, чем уснула, и, ослабев от тревоги, едва смогла встать. Она подумала, что сможет развлечься, переставляя мебель, и, когда Гюстав вернулся к обеду, она сидела на полу в своей пещере Али-Бабы, с босыми ногами и руками в пыли, за стеной из книг.

— Ничего себе, — сказал Гюстав.

— Садись рядом, устроим пикник.

— Здесь, на ковре?

— Этот ковер — сад, книжные полки — солнечные лучи, ветви смоковницы, осеняющие нас, а Одиль принесет нам сардин в масле, холодного мяса, пирожных — всего, что ты любишь. Я подумала, что, погостив у Трипляров, ты будешь рад переменить обстановку.

— И где мы, по-твоему?

— В окрестностях Монпелье.

— Это чересчур далеко. Если бы я принял твое приглашение, я бы опоздал на работу, а сегодня днем у меня важные встречи. Я оставлю тебя в окрестностях Монпелье и съем свои сардины внизу, у себя, в полном одиночестве.

Пока Сесилия и Гюстав вели этот разговор, в одном баре-ресторане на улице Пьер-Шарон обедали два друга.

Когда принесли счет, каждый открыл бумажник, и один достал из своего конверт, положил на стол и щелчком переправил товарищу.

— Взгляни-ка, Роже. Я нашел это письмо в пятницу в такси у вокзала Аустерлиц. Сунул его в карман и забыл о нем. В тот же вечер я уехал за город, а сегодня утром снова надел этот пиджак и увидел, что оно все еще здесь. Я хотел было отнести его на почту, а потом опять забыл.

Роже посмотрел на оборот конверта и прочел имя отправителя:

— Зачем тебе относить на почту письмо, которое поможет тебе познакомиться с Сесилией Дальфор? Отнеси его ей сам. Она занятная, тебе нравится, ты ей даже восхищаешься, и вот как раз случай сказать ей об этом. Не упускай удачу, Поль, не упускай удачу, которая свалилась тебе с неба.

Поль, бывший человеком романическим, скрытным и страстным, не верил сам себе и довольно долго размышлял над последствиями поступка, к которому его подталкивал Роже.

— Она не увидит в этом ничего, кроме знака восхищения. Да, ты прав, я пойду к ней сегодня же вечером, — вымолвил он наконец.

В шесть тридцать Сесилия была в ванной комнате. Портниха, ползавшая вокруг нее на коленях, проводила примерку едва наметанного платья — черного, облегающего и сильно декольтированного, намеченного белыми нитками и скрепленного булавками. В этот момент Одиль объявила, что с ней хочет поговорить какой-то месье.

— Месье?

— Месье.

— Али-Баба, — отозвалась Сесилия и, позабыв о том, что она не причесана, не одета, полуголая и похожа на астролога в этой тунике, покрытой кабалистическими знаками, вошла в свою пещеру. Там стоял мужчина, который не мог поверить своим глазам. Мужчина — это серьезно, и его молчание напугало ее.

— Мадам, — начал он, сунув руку во внутренний карман пиджака, — я нашел в такси письмо, которое вы написали…

Она перебила:

— Дальше можете не продолжать. Сколько вы хотите? Сто тысяч? Двести? Какова ваша цена?

При этих словах он положил письмо обратно в карман.

— Ни гроша, ни сантима.

— Тогда чего вы хотите? Чего вы ждете от меня?

— Я жду, чтобы вы пригласили меня поужинать с вами наедине. Только этого я и хочу.

— Никогда.

— Не будет ужина — не будет и письма. Всего хорошего, мадам, и знайте, что я не вернусь.

Было что-то пугающее в его непринужденности и что-то тревожное в его серьезности. Он повернулся к ней спиной, открыл дверь и вышел; но когда он уже стоял на лестнице, она побежала за ним вслед и удержала его:

— Ужин в ресторане?

— Нет, здесь, у вас.

Она взмолилась:

— Попросите что-нибудь другое, просите что угодно.

— Я ничего другого не хочу. Да или нет?

— Я хочу сказать…

— А я говорю — в пятницу вечером.

Она почувствовала, что отказ окончательно ее погубит, и, поскольку в его глазах и улыбке она видела лишь предзнаменования катастрофы, прошептала: «Я согласна, мошенник, негодяй, мерзавец…», затем быстро отвернулась и, не помня себя, бросилась на диван в своей пещере Али-Бабы.

Гюстав, который как раз возвращался с работы, увидел, что какой-то мужчина, чьего лица он не разглядел, вышел из его дома и сел в машину. В противоположность своей привычке Гюстав не задержался в буфетной, а прямо прошел к жене, которую нашел в растерзанном виде.

— Сесилия, дорогая, что с тобой? Тебе плохо, ты больна?

— Больна? О нет, ничего страшного, все прошло, — ответила та, приходя в себя, и встала с дивана.

— Ну и слава Богу, ты меня напугала. Что за мужчина отсюда вышел?

— Мужчина?.. Ах да, правда, мужчина… Это… Ах да… Это врач. Кто же еще!

— Врач?

— Какой ты странный, Гюстав! Ты первый заявил, что у меня нездоровый вид, а теперь удивляешься, что приходил врач?

— Откуда ты его знаешь?

— Я его не знаю.

— Он что, с неба свалился?

— Нет. Это знакомый… — она замешкалась, и первым именем, пришедшим ей на ум, оказалось имя Жильберты Ило: — Это знакомый Жильберты.

— Жильберты? Разве она не в Орлеане?

Сесилия притворилась, будто теряет терпение:

— Гюстав, если ты хочешь получить от меня ответ, не задавай больше вопросов. Мне стало плохо во время примерки. Разве это трудно понять! Женщины — героини, уж можешь мне поверить, а я просто рискую жизнью, чтобы тебе нравиться. Я хочу сделать тебе приятное, одеваться по твоему вкусу и вот чуть не погибла ради кокетки.

— Кокетки? Какая же я кокетка?

— Ты и не вытачка. Я о платье говорю. К швейным ателье надо прикреплять докторов, а женщин обязать примерять платья только в присутствии врача.

Гюставу не было дела до этих рассуждений: он хотел знать, почему Сесилия не обратилась к их домашнему врачу, Андре Варэ. Та ответила, что позвонила ему, но он был на вызове у миссис Памелы Черчиль в Лондоне, и тогда она позвонила Жильберте Ило.

— Но почему Жильберте? Насколько я знаю, Жильберта не входит в число твоих подруг?

— Я с ней едва знакома, но чего ты хочешь, когда человек обезумеет, он хватается за первую попавшуюся мысль.

— И кто тебе ответил?

— Голос. По телефону всегда отвечает голос. Горничная, домработница, квартирный вор — кто его знает. Я сказала: «Пришлите ко мне врача, знакомого мадам Ило. Мне плохо, возможно, сердце. Или нервы. Я не знаю», назвала имя и адрес.

— А врача ты принимала в таком виде?

— О, врачи привыкли к неглиже.

— И как он тебя нашел? Где рецепт?

— Он не оставил мне рецепта по той простой причине, что он меня не нашел.

— Не нашел?

— Ты так часто мне говоришь, что я ненормальная, что я и сама в это поверила. Ненормальные сбегают из психушки, а я сбежала от него.

— Объяснишь ты все как следует или нет?