Анник Жей - Дьявол в сердце
Работая на Мериньяка, Элка жила приключениями. Теперь аппетит пропал. Она случайно видит себя в зеркале. «Больная раком у домашнего очага», — думает она. Она ненавидит себя, и эта ненависть пугает ее: она боится ухудшить течение рака, боится метастазов.
«Когда у вас рак, главное — не терять присутствия духа!» — повторяют все онкологи, будто не замечая полной абсурдности подобного наставления.
6 ноября
В дальней комнате магазина я делала уроки. Помещение было темное, совсем крошечное. Моя мачеха Иветта управляла антикварным магазином «Дары Бретани» в Бурдоне, там же работал мой отец. Пока Иветта обсуждала с покупательницей сравнительные достоинства куин-аманна и фара с черносливом, я разглядывала корабль, который отправлялся на Большой Остров каждый день в пять вечера. Мне так хотелось подняться на борт, сбежать из моей каморки. «Мод, — тихонько говорила я, — ты думаешь, что без тебя легко жить?»
Однажды по телевизору я увидела Мериньяка. Мне понравился его голос, его чувство юмора. Такой человек, вероятно, пришелся бы по вкусу Мод. Меня поразили его рассуждения о нашей молодежи, об эпохе урбанизации и жизни в целом. Одним щелчком он отправил в прошлое наши послевоенные стройки, нападал и на Европу, и на Новый Свет. Американцы были свободней, величественней и предприимчивей нас. И они говорили на английском — языке деловых людей. «Пустота перспективна», — вторили честолюбцы на страницах газет. Надо было что-то возводить, строить планы.
У меня тоже появилась жажда деятельности. Я захотела жить, как мужчина — удачливый, талантливый мужчина. Я любила путешествовать, легко шла на контакт. Чтобы встретиться с Мериньяком, надо было сбежать из Бурдона. Предпринимательство было у меня в крови.
Все прошло так, как я хотела. Даже лучше. Франк Мериньяк в течение двадцати лет доверял мне бразды правления своей компанией и относился ко мне, как к своему ребенку. Кто может похвастаться тем же? Это было счастье, и никто не сможет у меня его отнять. «Ты славный сорванец, принцесса!» — говаривал король недвижимости. Мне нравилось, что на работе он обращался со мной, как с коллегой, а в остальное время — как с женщиной.
24 декабря, в день моего рождения, Франк приходил ко мне нагруженный подарками. Я задувала свечу на рождественском поленце из трех сортов шоколада, которое мой благодетель заказывал у Ладюрэ. Тогда я жила на бульваре Распай, в здании одного из наших обществ, недалеко от правления фирмы. Его модернизировал японский архитектор: сталь, мрамор, огромные окна; а квартирная плата, которую мне выписывала одна из секретарш Франка, была ничтожно мала.
Однажды, 24 декабря, после удачной сделки, когда мне удалось продать восьмикомнатную квартиру на набережной Анжу, Франк явился в костюме Деда Мороза. Он нацепил голубую бороду, черную шубу и сапоги «от “Гермеса”». Он подарил мне золотые часы и сообщил, что теперь я — директор Франс-Иммо «Мальзерб». Со слезами на глазах я бросилась в его объятия. «Ты мой лучший координатор», — сказал он. И я ему верила. Я стала вспоминать детство без Мод, и Франк читал мне отрывок из «Ла Решерш», посвященный «Рождеству былых времен»:
«Свет елочных свечей, печальные снега, которые могут помешать прийти желанному гостю, запах мандаринов, пронизывающий жару в комнатах, веселые рождественские морозы и огни, запах чая и мимозы пропитаны в наших воспоминаниях сладчайшим медом нашей индивидуальности, которую мы из года в год бессознательно вкладывали в рождественские праздники; однако загипнотизированные эгоистическими целями, мы не замечали ее, и вот теперь она заставляет биться наши сердца…»
Уважение, с которым относился ко мне Франк, давало мне то, чего у меня не было в детстве, — радость. Ни для кого не секрет, что Тристаны были неласковы. Но в любом случае все это было уже давно. Иветта говорила, что у Мод лечились только недоумки из Шапель-Кадо. Северин отмалчивался, боясь противоречить жене. К счастью, у Тристанов были еще и другие дети. Шарль и Лилли не были от меня в восторге, и я их понимаю.
Сейчас я не стесняюсь того, что отличает меня от них, а поначалу скрывала эту разницу, чтобы Тристаны перестали преследовать меня в кафе-погребках, куда я пряталась с недоумками из Бурдона. Меня дрессировали, чтобы сделать истинной дочерью Тристанов, но стоило им отвернуться, как я мигом превращалась в дочку Мод. Знахарка внезапно проявлялась в наших разговорах, мы ругались, дело даже доходило до рукоприкладства. В конце концов я освободила их от своего присутствия. Время от времени мы миримся, но потом снова не общаемся годами.
Я ношу черное потому, что с самого рождения печальна, как маленькая вдова, даже нельзя представить, как я печальна: я не встречала ни одного столь же печального человека.
Я сохранила фотографию и паспорт Мод; паспорт старый и просроченный, а я не выбрасываю его, как будто собираюсь использовать где-нибудь за границей.
* * *У Элки Теобальд репетировал свои судебные речи. Теобальд выигрывал все процессы. Между ним и Элкой существовало что-то нежное, душевное, что-то от прошлой жизни, от старой любви. Они обращались друг к другу «птенчик», как будто были мужем и женой, хотя давно уже стали просто друзьями. Они не говорили ни о прошлом, ни о будущем и больше уже никогда не ссорились.
После ужина Теобальд смотрел телевизор и работал. Иногда звонил Антуану. Подтекстом, навсегда скрепившим их дружбу, была Элка, и трудности, которые она, даже не догадываясь об этом, создавала. Однако цена, которую она за это заплатила, смущала их. Они никогда не говорили об этом.
Перед экраном телевизора Элка погружалась в мечты; в отличие от карьеры они не были разбиты. Телевизор давал возможность думать о другом. Вечерние программы по большей части были плохими, но Элка этого не замечала.
8 ноября
Я расхаживала по магазину Тристанов, восхищаясь саксонским фарфором или картиной Мориса Дени. Северина не радовали мои успехи в области недвижимости. Теперь, когда Франк вышвырнул меня, Северин заволновался. «Почему ты больше не говоришь о своем покровителе? Он что — избавился от тебя?»
Когда-то Франк предоставил мне неограниченный кредит, чтобы я могла представлять Франс-Иммо на театральных премьерах, коктейлях и прочих приемах, которые каждый день проходят в Париже. Он открыл мне счет у Жан-Луи Давида. На Вандомской площади Менеджер Года познакомил меня со своими друзьями-ювелирами, которые предоставляли мне в пользование бриллианты для торжественных вечеров. Я выбирала одежду от именитых кутюрье в присутствии Ольги, начальницы секретариата, которая оценивала мои наряды по степени пригодности к тому или иному мероприятию. «Избегайте Готье и Лакруа, — говорила эта старая светская львица, загасив «Голуаз» с фильтром, — в провинции это не пройдет».
Когда я стала директором по развитию долины Монсо, мне начали дарить подарки и делать подношения. Вначале меня удивляли такие любезности, и я возвращала пакеты с вежливой запиской. Но знаков уважения делалось все больше, и я стала их принимать.
Слово «коррупция» никогда не приходило мне в голову. Только сегодня она громко заявляет о себе. Я знаю: коррупция начинается незаметно, так, что мы этого не понимаем, она хитро прокрадывается и устраивается с удобством. Коррупция — вопрос совести. Когда нам больше не стыдно брать, мы коррумпированы. После многомесячного инкубационного периода проявляется зло. Дающие терпеливы, принимающие — всего лишь люди. Когда привыкаешь получать, то перестаешь удивляться и забываешь благодарить. Конечно же, некоторая неловкость остается, но времени на такую немыслимую роскошь, как самоанализ, не хватает. Время — всего лишь деньги.
А разве качество моей работы не заслуживало подношений? Я была и правой и левой рукой нашего президента. Я совмещала управление развитием и маркетингом на улице Миромесниль. Я создавала агентства недвижимости, определяла программы, заключала сделки и контролировала стройки. Мои шутки вызывали взрывы хохота. Высмеивание недостатков других позволяло мне сиять еще ярче. Не отдавая себе отчета, я стала властной и капризной — обычные черты преуспевающих руководителей. Меня опьяняла поддержка человека, которого даже равные возносили до небес.
* * *По вечерам, после работы, Элка писала биографию Франка Мериньяка, и таким образом благодетель всегда был с ней. Легенда Мелкого Беса возбуждала всеобщее любопытство. А биографию писала не простая женщина, каких множество в сфере недвижимости. Она больше походила на мастера слова, чем на чемпиона по заключению сделок. Высокая, с короткими волосами и бледным лицом, в узких брюках для верховой езды и кожаной куртке, Элка походила на маленькую жорж-сандовскую девочку — «полное культурное исключение».
