Ганс Эверс - Превращенная в мужчину
Он схватил ее руку, которую она у него тотчас же отняла.
— Сколько раз я должна тебе говорить, чтобы ты меня не трогал. Принеси лед!
Дэргем вздохнул.
— Как можно так бояться щекотки? А лед, Гвендолин, я, конечно, тебе не принесу, потому, что вся твоя болезнь происходит от бесконечного глотания льда и ледяной воды. Ничего удивительного — так можно себе наделать ран в животе.
Гвинни свистнула, затем сказала:
— Принеси сейчас же лед или я прогоню тебя.
Тогда он пошел и принес миску.
— Положи мне кусочек в рот! — приказала она. — А когда этот растает, еще один и потом снова, слышишь? И чтобы ты знал: это мне очень полезно. Доктор Низбетт мне это прописал. Внутри у меня все горит, а лед охлаждает…
Он хотел сесть на стул, но там лежало платье.
— Сядь на кровать! — сказала она. — Хочешь, и тебе дам кусочек льда?
— Нет, — сказал он, — но можешь велеть подать мне чаю. С парой бутербродов. Я сегодня не завтракал.
Она позвонила и заказала для него чай. Тем временем она ни на минуту не оставляла его в покое, отдавая все новые и новые распоряжения. То он должен был уменьшить отопление, так как ей было слишком жарко, и тотчас после этого — снова прибавить. То должен был подать ей папиросы, шоколад. При этом он не знал, что ему делать с миской со льдом, и тщательно носил ее с собой. Он был рад, когда сестра милосердия вкатила чайный столик. Мог, по крайней мере, освободиться от миски. С грустью он посмотрел на тонкие сандвичи. Они были с салатом, сдобренным каплей майонеза.
Он обратился к сестре:
— Не могли бы вы сказать буфетчику, чтобы он принес мне еще несколько сандвичей?
— Пусть принесут языка, ветчины, крабов и куриного салата, — приказала Гвинни. — Пусть принесут все, что есть! Видишь, Тэкси, я не уморю тебя голодом, как мой отец.
— Ни слова против отца, — ответил он, жуя. — У него прекрасное сердце.
Она согласилась. Затем прибавила, подумав:
— Да, думаю, что оно у него есть. Потому, что иначе, Тэкси, он давно бы выкинул тебя вон.
Молодой человек вынул кусок изо рта:
— Почему, Гвендолин, он должен бы меня выгнать?
Она засмеялась:
— Потому, что ты страшно туп, Тэкси. Вот почему.
Он тоже засмеялся.
— Ну, может быть, он этого еще не заметил. Но если, Гвендолин, тебе угодно, то я мог бы совершенно серьезно…
Он прервался: Джерри принес большие блюда и поставил их перед ним.
— Кушай, Тэкси, кушай! — сказала Гвинни.
— А ты — за компанию? — спросил он.
— Нет, — ответила она, — этого мне нельзя, увы! Лучше дай мне еще кусочек льда.
Тэкс повиновался и положил ей в рот лед.
— Гвендолин, — сказал он, — отучись, по крайней мере, от этого ужасного «увы».
— Как? Ты находишь его ужасным? Можешь мне поверить, Тэкси, оно очень изящно и классично. Все героини так говорят во всех классических произведениях французской литературы. Кроме того, это у меня так хорошо выходит, посмотри только. — Она закрыла веки, медленно открыла их, испустила глубокий вздох, приостановила губы, потянула их назад, сделала глубокий вдох и произнесла томно: «увы!»
— Ну, Тэкси, как?
Выходило очень хорошо. Это вынужден был признать сам Тэкс Дэргем.
Он ел молча, обдумывая при этом, что сделать. Да, было бы лучше всего прямо переговорить с нею — свободно, открыто, начистоту.
Его удивило, что она вдруг притихла. Он посмотрел на нее и, увидев, что она держит в руке маленькую фотографию в рамке, устремил на нее пристальный взгляд.
— Кто это? — спросил он.
Она вздрогнула и протянула ему карточку.
— Ты знаешь ее?
— А, женщина! — сказал он совершенно успокоившись. — Я боялся, не Ральф ли это Уэбстер или еще какой-нибудь дурак, из тех, что всегда вертятся около тебя. Приятельница — ну их, можешь их иметь дюжины.
— Знаешь ты ее? — повторила Гвинни.
Только теперь он внимательнее всмотрелся в фотографию.
— Эту-то? — Он подумал. — Кажется, я видел ее раз с тобой в «Карнеги-холл» на одном из этих скучных концертов. И не ездила ли ты с ней верхом в Централ-Парке? Впрочем, красивая женщина, — заключил он с видом знатока, — вполне красивая женщина!
— Да, ты думаешь? — спросила Гвинни, прибавив мечтательно: — Она очень красива, очень. Ее зовут Эндри…
Своим взором она целовала карточку, которую осторожно и любовно держала в узкой ручке, точно благородную драгоценность.
«У нее каштановые волосы, — мечтательно думала она, — но они светятся и отблескивают красным, когда на них падает свет. У нее очень длинные волосы. А какая еще женщина осмелится в Нью-Йорке или где-нибудь на этом свете носить длинные волосы? Но она это делает. Эндри Войланд это смеет! Когда распустит свои косы, она может закутаться в них, как в манто».
Думая об этом, Гвинни задрожала.
«А глаза у нее серые, большие и серые, блестящие. Так глубоки эти глаза, что смотришь, смотришь и никогда не видишь в них дна. Лицо чрезвычайно гармоничное. Губки — пухлые».
Гвинни закрыла глаза, теперь она видела еще яснее все подробности — щеки и уши, брови и ресницы. «И лоб, и подбородок — все так прекрасно, так красиво, — думала она. — Тот, кто ее создал, был великим художником. А в целом — гордая гармония, ни единого диссонанса. Стройная шея, как благороден подъем к затылку! Что за плечи, что за руки, грудь!..»
Молодой человек наконец наелся. Осталось немного на блюде. Он повернулся и быстро сказал:
— Я говорил сегодня с твоим отцом. Очень серьезно, о тебе и обо мне — о нас обоих.
Она не отвечала.
— Ты разве не слышишь, Гвендолин? — крикнул он. — Положи наконец эту глупую карточку.
«А что за походка, — думала Гвинни, — и фигура!»
— Она такого же роста, как и ты, Тэкс, — прошептала она.
— По мне, она может быть и двумя головами выше! — крикнул он, — Не слы…
Она посмотрела на него:
— Я слышала, — простонала она. — Ты говорил с папой. О тебе и обо мне, очень серьезно!
— Да, совершенно откровенно, глядя прямо в глаза, как мужчина с мужчиной.
— Так, — протянула она, — как мужчина с мужчиной? Это, должно быть, очень скучно. Дай, пожалуйста, зеркальце, Тэкс.
— Гвендолин, — пытался он снова, — я хотел бы тебя просить…
Но она оборвала его.
— Дай зеркало, Тэкс, слышишь?
Он подал ей ручное зеркало. Она снова накрасила себе щеки.
— Скажи, Тэкс, только совершенно искренно, находишь ли ты меня очень красивой? Есть недостатки?
Он повернулся на кровати кругом и нетерпеливо щелкнул языком:
— Тса… Конечно, ты очень красива! — А недостатки? — настаивала она. — Я хочу знать, какие ты находишь во мне недостатки. Никаких? Что надо бы исправить?
— Кое-что, — воскликнул он храбро. — Конечно, я бы всюду кое-что подправил. Ты слишком тонка, Гвендолин. На шее выступают кости. Твои руки — ручки. Ты должна больше есть. От льда ни один человек не поправился, точно так же, как и от сосания пальца. А затем, твоя грудь и спина…
— Чего ты только не скажешь, — смеялась она. — Так ты и там уже смотрел?
— Конечно, — подтвердил он. — При плавании. Тебе бы, в самом деле, следовало бы немного пополнеть, Гвендолин.
— Быть может, ты и прав, — согласилась она. — Сколько, думаешь ты, я должна прибавить?
Он думал, колебался.
— В фунтах я не могу точно сказать. Но грудь, знаешь, вероятно, красива, если заполняет всю ладонь. Не твою, а мою, может быть, даже немного больше. А сзади, ну… вот так…
Он описал в воздухе обеими руками дугу.
Они не шутили, а совершенно обстоятельно обсуждали все эти вопросы.
— Возможно, что ты прав, — заключила она. — Я думаю, Эндри, конечно, значительно полнее.
Она отложила зеркало и снова взяла фотографию.
— Вот видишь, — торжествующе сказал он, — бери с нее пример. — Он продолжал. — Итак, я говорил с твоим отцом, глядя ему прямо в глаза. Он совершенно согласен, ему это подходит: и чем скорее, тем лучше…
Она не отводила глаз от карточки.
— Что ему подходит? — спросила она безучастно.
— Свадьба! — крикнул он. — Мы согласились предоставить решение тебе. Решай, пожалуйста, Гвендолин, лучше всего — сейчас же. Для меня это очень важно, а для твоего отца — еще более. Ты доставишь ему этим огромную радость. Он так буквально и сказал. Сделай ему удовольствие — он этого действительно заслуживает. В конце концов, твоя мать умерла, и он — единственный родитель, который у тебя имеется.
— Ах, — вздохнула она, — об этом я еще и не подумала. Я всегда верила, что у меня их дюжина.
Тэкс наморщил лоб.
— Ты всегда смеешься надо мной! — воскликнул он недовольно. — Ты отлично знаешь, что я этим хотел сказать. Пожалуйста, ответь мне: да.
Она протянула:
— Не думаешь ли ты, что я должна стать немного толще?
— Нет, — решил он, — это вовсе не необходимо. Я уж тебя подкормлю.
