Сьюзен Хилл - Когда поют и танцуют
Как-то в пятницу вечером мистер Кэрри спустился на кухню рассчитаться с ней за неделю, она как раз вынула из духовки баранье жаркое, пригласила его к столу, и он до того быстро согласился, что ей стало совестно, она испугалась, не ходит ли он вообще голодный. И она решила, улучив удобную минутку, предложить ему пользоваться кухней.
Удобную минутку она так и не улучила. Зато мистер Кэрри стал вечерами спускаться на кухню два-три раза в неделю и ужинать с ней, она привыкла покупать продукты на двоих, и когда он предложил надбавить ей еще фунт за еду, она согласилась, хоть, может, это и было необдуманно. Но так приятно ужинать не одной. Мамин голос внушал, что еда обходится куда дороже фунта. "Ничего, зато мне приятно, и ничуть не жалко этих денег".
Как-то вечером мистер Кэрри поинтересовался, сильна ли она в арифметике, она ответила, что училась счетоводству, и тогда он попросил, чтоб она помогла ему разобраться в счетах за моющие средства. С тех пор она исправно, два-три раза в месяц, стала ему помогать, в столовой устроили кабинет, и она вспоминала, как у нее и раньше спорилась такая работа, снова чувствовала себя нужной и радовалась.
Он говорил:
- Ничего, теперь уж осталось недолго, мисс Фэншоу, лето на носу, а летом-то я свободный художник.
Но как только она раскрывала рот, чтоб расспросить его поподробней, он сразу менял тему. Как относится фирма моющих средств к его летнему простою, ей тоже не хотелось выспрашивать.
Мистер Кэрри был большой охотник до чтенья "зимой", как он пояснил, когда есть время. Читал он не какие-то романы, биографии и мемуары, а свою энциклопедию, прелестные томики в бежевых дерматиновых переплетах. Он выкупал их в рассрочку. Вечерами он теперь, по ее приглашенью, захватив томик, спускался в гостиную, и она привыкла видеть его в кресле напротив. Иногда он читал вслух что-нибудь существенное или любопытное. Ум его схватывал все, но особенно что касается зоологии, географии, антропологии, он говорил, что накрепко запоминает факты, ведь никогда не знаешь, что в жизни тебе пригодится. И Эсма Фэншоу слушала, мастерила абажур - у нее к этому оказались способности - и пополняла свое образование.
- Учиться никогда не поздно, мистер Кэрри.
- Замечательно, как совпадают наши мнения! Просто чудесно!
"Да, чудесно", - думала она, когда мыла наутро посуду, и она даже покраснела, такая ни с того ни с сего на нее нахлынула радость. Была бы у нее подруга, она бы позвонила ей, пригласила б на чашку кофе, сказала бы: "Чудесно, когда в доме мужчина, я просто себе не представляла, как это меняет жизнь". Только вот подруги у нее не было, они с мамой жили всегда сами по себе. И еще она бы ей сказала: "Я чувствую себя на много лет моложе, и все из-за мистера Кэрри. Теперь-то я понимаю, что прозябала, а не жила".
И вот - лето настало. Мистер Кэрри по вечерам где-то пропадал до половины десятого, а то и до десяти, чемодан, набитый щетками и мочалочками и порошками, валялся под лестницей, и мистер Кэрри приоделся. Он теперь ходил в светлом чесучовом пиджаке, соломенной шляпе с черной лентой, и в петлицу он втыкал розу или гвоздику. Элегантный, просто загляденье. Она понятия не имела, что у него за работа. Каждое утро он уходил из дому с большим черным ящиком. Она было подумала - пойти за ним следом. Но следом за ним она не пошла. Зато как-то июльским вечером она решила навести о нем справки, ведь кто-нибудь в городе должен же его знать, он теперь - в новом костюме, - что и говорить, фигура заметная. В общем-то, в глубине души она подозревала, что он пляжный фотограф.
Сама она тоже приоделась - надела белое пикейное платьице, купила она его пятнадцать лет назад, но оно оказалось ей впору и очень к лицу, и соломенную шляпу с лентой, вроде той, что у мистера Кэрри. По садику она прошла быстро, не поднимая глаз. Она не сомневалась, что соседи на нее смотрят и судачат. Все уже пронюхали, что мисс Фэншоу пустила жильца.
Летом она, в общем-то, не выходила на набережную. Она и мистеру Кэрри это говорила. "Я держусь переулков, покупаю все поближе к дому. Терпеть не могу летнюю толкучку". Да и мама ей внушала, что "летом наезжает разная шушера". Но вот она шла по набережной, и была теплынь, пахло морем, и ей стало стыдно, что она так думала, в общем-то нехорошо быть снобкой. Надо жить и другим не мешать, жить без предрассудков, как вот говорит мистер Кэрри. И такие милые, приличные люди ходили по пляжу парочками и сидели в шезлонгах, и было так много пожилых дам с воспитанными детьми, - словом, вполне изысканный курорт, и на автобусе сюда не приедешь.
Но мистера Кэрри она не нашла. Фотографов на пляже вообще не было. Она медленно брела по набережной. Вот пруд, тут детишки пускают кораблики, вот обелиск героям войны, вот поле для гольфа у гостиницы "Утес". "Надо бы ходить сюда почаще, летом тут очень приятно, я много потеряла", - думала она.
Возле лужайки для гольфа она остановилась. Домой ей идти не хотелось, в гостиной темень, и она не испытывала ни малейшей охоты в разгар июля делать абажуры. Она решила присесть на зеленой скамеечке рядом с пожилой парой, насладиться чудесным вечером. И тут она услышала музыку. Она ее сразу узнала. Этот мотив то и дело доносился из-за двери мистера Кэрри.
И на углу против гостиницы и лужайки она увидела мистера Кэрри. В черном ящике оказался граммофон, старинный, с трубой, и стоял он прямо на мостовой. А рядом был мистер Кэрри, шляпа набекрень, под мышкой тросточка, в петлице, как полагается, роза. Он пел очень музыкально, но надтреснутым голосом и выделывал чечетку, и маленькие ножки изящно, легонько ходили в такт музыке.
Эсма Фэншоу вся покраснела и закрыла лицо руками, чтоб он ее не узнал. Она отвернулась и стала смотреть на море, а в уши лез чувствительный мотивчик. Но мистер Кэрри ничего не замечал, кроме окруживших его зевак. Кое-кто из прохожих перешел на другую сторону, посмотреть, как пляшет мистер Кэрри, напрягши в улыбке старое лицо. У ног его был опрокинутый котелок, и туда ему кидали монетки, а когда пластинка кончилась, он нагнулся, аккуратно ее перевернул и снова стал плясать. Вторая сторона тоже кончилась, и он уложил граммофон в ящик и пошел вдоль набережной начинать все сначала.
Она сидела на зеленой скамеечке, голова у нее кружилась, и бухало сердце. Она думала про то, что сказала бы мама, про то, какой она выставила себя дурой, ведь все же, все знают, ведь полгорода видело мистера Кэрри! Обрывки его музыки летели по вечерней набережной. Почти совсем стемнело, на гальку уже наползали волны.
Она решила немедленно идти домой, вышвырнуть все пожитки мистера Кэрри прямо на улицу и запереть дверь. Она полицию вызовет или дядю Сесила, она побежит к соседям. Ее оскорбили, унизили, надули, она чуть не плакала от стыда.
И вдруг она подумала - а чего тут стыдного? Мистер Кэрри ее не обманывал. Он ведь ей не рассказывал, чем занимается летом, он не. врал. Просто, наверное, не хотел ставить ее в известность, боялся, что она не одобрит его работу. Это его личное дело. Зато зимой-то она знает, что он делает - продает моющие средства. За комнату он платит. Он чистый, аккуратный, он приятный собеседник. Чего же в нем страшного?
И ей даже стало его жалко, и в общем-то все выглядело даже романтично, танцует он хорошо и поет не без вкуса, наверное, когда-то блистал на эстраде, да и кто она такая, чтоб его презирать, у нее-то какие таланты? Она-то разве может заработать на жизнь, услаждая других?
"А что я говорила, Эсма, что я говорила..." - "Ну и что? Что ты мне говорила, мама? И что ты мне еще скажешь? Оставь-ка ты меня лучше в покое".
И мама умолкла.
И вот она взяла с зеленой скамейки свою сумочку, свернула с набережной и пошла темными переулками, мимо сладких садов, мимо роз и левкоев, мимо открытых окон, к Садовой Аллее, а дома она повесила соломенную шляпу на крюк и осталась в пикейном платье - очень уж парило. Она пошла на кухню, сварила кофе, поставила на поднос вместе с бисквитами и бутербродами, и тут вернулся мистер Кэрри, и она его окликнула, она сказала:
- Не хотите ли закусить, наверное, вам это не помешает, устали, наверное.
А по его лицу она увидела, что он знает, что она знает.
Но ничего не было сказано ни в тот вечер, ни потом, до того холодного, ветреного вечера, месяц спустя, уже в августе, когда мистер Кэрри, сидя напротив нее в гостиной, читал вслух из тома "от гарнизона до горизонта", а Эсма Фэншоу взглянула на него и сказала:
- Моя мама всегда говорила, мистер Кэрри, "люблю, когда поют и танцуют, люблю эстраду. Когда поют и танцуют, легче на душе".
Мистер Кэрри отвесил легкий поклон.
