Николай Новиков - Разорванный круг, или Двойной супружеский капкан
Лена сварила сосиски, сделала салат из двух помидоров и длинного парникового огурца и смущенно развела руками: извини, угостить больше нечем. Максим тем временем налил в хрустальные рюмочки «Мартини»; хотелось поскорее избавиться от скованности, суетливой нервозности первых минут. Лена не стала отказываться, видимо, ей хотелось того же. Оба почти ничего не ели с утра, и пряное вино приятной теплотой разлилось по телу, возбуждая аппетит.
И не только аппетит.
Еще до того как были съедены сосиски и салат, Данилов дважды поцеловал прекрасную хозяйку. Первый раз она рассердилась и сказала, чтобы он не делал глупостей, не то останется без ужина, второй раз только смущенно опустила глаза после того, как страстно ответила на прикосновение его губ.
От былой скованности и следа не осталось. Данилов решительно взялся мыть посуду, Лена старательно вытирала тарелки и ставила в сушилку, и при этом оба смеялись и дурачились, как малые дети.
После второй рюмки «Мартини» они оказались в комнате Лены, где было прохладно и почти темно. Данилов тут же обнял ее, жадно поцеловал, крепко прижимая к себе ее гибкое тело, и ее губы снова ответили ему, а тело страстно прильнуло к его телу.
Она так и не успела включить настольную лампу. Где стоит диван, можно было разглядеть и в полумраке. И они уже не сомневались, что им будет удобно именно там, на диване. В комнате, если сравнивать с жарой за окнами, было прохладно. Данилова сотрясал озноб, хотя вряд ли он замерз, сказывалось нервное напряжение. Их губы уже не разъединялись, а тела инстинктивно тянулись навстречу друг другу. Дыхание Лены стало горячим, порывистым, тяжелые вздохи все более походили на сдерживаемый стон. Но когда Максим попытался раздеть ее, она решительно воспротивилась. Закричала: «Нет, нет, Максим, пожалуйста, нет!» Торопливо поправила трусики, которые он успел приспустить, и, оттолкнув его, с сердитым видом села на диване.
Он не стал убеждать ее, упрашивать — слова были бессильны, — а просто опустился на колени перед диваном и стал нежно целовать ее ноги, начав с сухой ступни, поднимаясь все выше и выше, но так медленно, так ласково, что она не в силах была оттолкнуть его, только тяжело вздыхала, судорожно взъерошивая пальцами его короткие волосы.
И она ничего не говорила, понимая, что нет слов, способных объяснить ее поведение. Ее охватила сладкая истома, парализовавшая волю.
Легонько отодвигая юбку, Данилов поднимался все выше и выше, губы его все крепче впивались в нежную кожу, а пальцы настойчиво и ласково гладили ее, заставляя упругие ноги слегка раздвинуться. И когда он добрался до белой полоски трусиков, она вскрикнула, наклонилась, обхватив его лицо, и, жадно целуя, повалилась вместе с ним на диван, судорожно прижимаясь горячими бедрами к его бедрам, потом извернулась, вырвалась, застонала и упала лицом вниз.
И он, задыхаясь, ткнулся носом в грубую ткань покрывала.
Она заплакала, вздрагивая всем телом и сжимая кулачки, а он сел, приподнял ее так, чтобы голова оказалась на его груди, крепко прижал к себе, ласково поглаживая ее блестящие, пахнущие розами, волосы и нежно целуя влажные щеки.
Он словно баюкал ее. И по-прежнему молчал. Говорили его руки и губы.
Она резко вскинула заплаканное лицо, долго смотрела ему в глаза, а потом тихо сказала:
— Это потому, что никогда еще не было так хорошо. И потому, что никогда не было так боязно…
— Я знаю, — прошептал он. — Я чувствую то же самое, только вот плакать, похоже, разучился…
Минуты шли и шли, а они все сидели, обнявшись, и молчали, думая о своем, а свое у них было одним и тем же: Господи! Пусть это продолжается вечно.
Потом она высвободилась из его объятий и, опустив глаза, сказала:
— Максим, ты подожди на кухне. Я застелю постель, а когда уйду в ванную, можешь устраиваться…
— И есть торт? — с улыбкой спросил он.
— Оставь и мне кусочек, — она тоже улыбнулась.
— Но вначале выпьем по рюмке «Мартини».
— Нет, я больше не хочу. Ты выпей один, хорошо?
Он выпил один, это был тот редкий случай, когда хотелось напиться допьяна, ибо то, что происходило с ним сейчас, никак не умещалось в рамки нормальной, трезвой жизни. Но вино не сгладило невыносимой остроты происходящего.
Когда Лена, в синей ночной рубашке из искусственного шелка, легла рядом, он просто обнял ее, притянул к себе, и снова они молчали, не двигаясь, прислушиваясь к биению сердец. Но вот растущее желание напрягло его тело, он потянулся к ее губам, и она почувствовала это, опустив свою ладонь вниз, нежные поцелуи и тихие ласки в мгновение ока сменились судорожными объятиями. Волна страсти, со стороны похожая на волну безумия, захлестнула их, унесла в самый прекрасный из миров, куда разрешен вход только неистовым влюбленным.
А потом снова было затишье, и снова безудержная, сумасшедшая страсть. Сколько это продолжалось, они не знали, ибо потеряли счет времени. И теперь лежали совершенно обессиленные, изнеможенные и смотрели друг на друга при неярком свете настольной лампы, которую включил Данилов.
— А у тебя всегда так быстро получается соблазнять женщин? — спросила Лена.
— Это сложный вопрос, долго объяснять, — отозвался Данилов.
— Объясни, мне интересно.
— Видишь ли, — неторопливо начал он, — давным-давно, когда я еще только начал встречаться со своей будущей женой, мне совсем не пришлось соблазнять ее. Она оказалась очень современной, эмансипированной женщиной и все четко планировала: сегодня мы занимаемся сексом, завтра нет, послезавтра посмотрим, как я себя буду чувствовать. Это можно назвать соблазнением женщины или нет?
Лена удивленно пожала плечами.
— Надо же… Только в книжках читала о подобном.
— Честно говоря, мне это жутко нравилось, потому что сам я воспитан совсем по-другому, в общем-то я сексуальный реакционер. Поэтому жене не изменял, даже когда наша совместная жизнь стала напоминать кошмар.
— Она изменяла тебе?
— Если бы она изменила случайно! Или хотя бы делала это с опаской! Нет, она могла прийти домой утром, совсем измученная, без сил и нахально заявить: «А кто ты такой, чтобы указывать, во сколько мне возвращаться?» Она получала раз в десять больше меня и считала, что материальная независимость дает ей право на независимость вообще. При этом разводиться она не хотела. Ей нужен был муж, который безропотно сносил бы все это, и, казалось, я вполне подхожу для этой роли.
— Как же ты терпел такое, бедненький?.. — Лена ласково погладила его по голове.
— Я не терпел. Я хотел изменить ее. Так педагоги частенько возятся с трудным подростком, хотя всем остальным ясно, что он неисправимый подлец. Но хочется именно такого, пропащего, наставить на путь истинный. К тому же моя бывшая жена весьма неглупая женщина. Когда я не посягал на ее независимость, она могла быть такой ласковой, такой любящей и заботливой, что сердце таяло. Политика кнута и пряника. А когда я все же ушел, то с головой окунулся в работу и, честно тебе признаюсь, даже не думал о женщинах. Я писал о них, заставлял их трепетать от страсти, бросаться на шею мужчинам, хорошим и всяким, но сам этого просто не хотел. И не стремился с кем-то знакомиться. Вот и суди, быстро ли я соблазняю женщин или не очень.
— Быстро, — улыбнулась Лена. — Но сегодня ты ведь был таким уверенным, таким умелым… что я… просто ничего не могла с собой поделать.
— Мы все всё умеем, но это как бы лежит за гранью, через которую можно переступить лишь тогда, когда начинаешь сходить с ума при виде любимого человека. Разве я думал, когда и что нужно делать? Я вообще ни о чем не думал, мною управляло одно невероятно сильное желание: доставить удовольствие тебе, любимой женщине… тебе, — он поцеловал ее припухшие губы.
— Ты свел меня с ума, сумасшедший… — прошептала Лена.
— Нет, вначале ты заставила меня свихнуться, — возразил Данилов. — Кстати, а у тебя…
— Ты хочешь спросить, а всегда ли я так быстро соглашаюсь… ну, в общем, это, да?
— Нет, это был бы грубый и глупый вопрос. Я хотел спросить, почему у тебя никого нет? Или я ошибаюсь?
— Нет, не ошибаешься.
— Тогда почему красивая, умная женщина — одна?
— Да так уж получилось… — Лена задумалась, потом с грустной усмешкой продолжила: — Слишком высокого мнения о себе была, чересчур разборчивая, все ждала, когда встречу неземного принца. А получалось: вроде бы принц, а на самом деле — эгоист и маменькин сынок. А если хороший парень — то не принц. Позже спохватилась: время уходит, а я так никого и не выбрала. Заспешила, засуетилась и несколько раз так обожглась, до сих пор вспоминать и больно и противно. И как-то незаметно привыкла к одиночеству, и уже ничего не хотелось… Пока не встретила одного бедного писателя.
В углу на письменном столе в который уж раз зазвонил телефон. Лена хотела встать и взять трубку, но Максим остановил ее.
