Мэри Кэттон - Роза в снегу
Алан сосредоточился на каком-то далеком предмете и долго молчал. Каким ранимым казался он в этот момент: ребенок, внезапно осиротевший и так отчаянно одинокий. Как ей хотелось прижать его к груди, стереть растерянность и боль с его лица. Но решится ли она? Поступая так, она рискует всем. Всеми тайнами, которые так отчаянно пыталась скрывать все эти месяцы.
— Она не должна была умирать сейчас, — пробормотал он. — Мы только начали узнавать друг друга. Столько потерянных лет… Боже мой. Все эти годы я проклинал ее. — Он закрыл глаза. — Я хочу вернуть все обратно и не могу.
— Ты смог! Ты сделал это! Последние месяцы ты был так добр и заботлив с ней. Она поняла. Она обрела покой, зная, что ты простил ее.
Он покачал головой и качнулся, чуть не потеряв равновесие. Сердце Эммы едва не выпрыгнуло из груди, когда он на мгновение навис над каменистым обрывом. Она осторожно взяла его за руку и попыталась оттащить от края. Алан выдернул руку.
— Уходи, — пробормотал он пьяным голосом.
— Не уйду, пока ты не отойдешь от обрыва.
Сверкнув глазами, Алан резко повернулся к ней, сбросив камешки с обрыва и заставив Эмму отшатнуться.
— Ты что, не понимаешь?! — закричал он, и его слова эхом разнеслись по пустынной долине. — У меня больше никого нет. Ни семьи, ни единой души, которую я мог бы назвать своей. Я один, черт побери!
— Один? Я твоя жена. Ты не один.
— Жена? Хочешь знать, что мне моя жена? Она — подпись на грошовом клочке бумаги. Она — предмет за столом, который подсчитывает бюджет, цифры и проценты и, без сомнения, складывает дебет с кредитом во сне. Она — мученица, посвятившая свою жизнь отцу и сестре, которым наплевать, жива она или нет! Но для меня у нее не найдется и минуты!
Одной рукой он схватил Эмму за руку, а другой растрепал ее волосы так, что тугой узел рассыпался и густые пряди упали ей на спину. Притянув жену ближе — так близко, что она почувствовала сильный запах виски. Алан выдавил:
— Она отвергает меня.
Эмма коснулась его лица пальцами. Его боль дала ей силы открыть то, что было у нее на сердце.
— Я не мечтаю ни о ком другом, — ответила она твердо. — Только о тебе.
Он резко рассмеялся и жестче схватил ее за волосы.
— Ты лжешь, — прорычал он.
— Ты. Только ты. Клянусь. Неужели ты настолько слеп, что не видишь этого? Каждый мой шаг, все, что я делаю эти последние пять месяцев, я делаю для тебя, чтобы помочь тебе. Я люблю Алана Шеридана. Никакой другой мужчина никогда не владел моим сердцем.
Он оттолкнул ее, лицо его было пугающе злобным.
— Ты смеешься надо мной.
— Ни за что на свете я бы не стала смеяться над тобой.
— Ты заявляешь, что любишь только меня, а как же отец Хью? Ты отказываешься говорить о своем любовнике и его предательстве. Что за жизнь может быть у нас, что за любовь может быть между нами, если у тебя от меня есть тайны? Почему, черт побери, ты не можешь понять, что твое прошлое больше не имеет для меня значения, Эмма? Все, чего я хочу, — это искренности. Без нее у нас нет будущего.
Неуверенно улыбнувшись, с колотящимся сердцем Эмма шагнула вплотную к мужу и нежно коснулась его жесткой щеки. Наслаждение прокатилось по ней теплой волной. Она вздрогнула.
— Не имеет значения, кто произвел на свет Хью, гораздо важнее любовь и привязанность. Я мать Хью, потому что захотела быть ею. И ты тоже стал настоящим отцом Хью. Его отец — мужчина, способный на безграничную нежность, страстную любовь и сильный гнев. Каждая клеточка его существа дорога мне так же, как и мой сын.
Привстав на цыпочки, она нежно прижалась губами к его губам и задохнулась.
— Я понимаю язык его души и тела, ибо мы похожи, мы оба отчаянно желаем будущего и семьи…
Она снова коснулась губами его губ и почувствовала, как он задрожал в ответ на ее прикосновение. Она читала в его карих глазах муку, ярость, неверие и желание.
— В моем сердце никогда не было другого. И никогда не будет. Я люблю тебя.
— О боже! — застонал он, словно от боли.
Она поцеловала его со всей силой своей любви, погружаясь пальцами в его густые волосы, как часто делала в мечтах, лежа ночью в пустой кровати и глотая слезы тоски и желания. Она целовала его до тех пор, пока мир вокруг не закружился и небо, облака, долина не превратились в разноцветный калейдоскоп.
Потом она оказалась лежащей на траве, а лицо и плечи Алана заслонили небо над ней, и его руки заставили ее забыть о глупых страхах, которые не давали ей познать своего мужа.
— Люби меня! — выкрикнула она, не в силах больше ждать ни секунды. — Люби меня, — молила она, глядя в его страдающее лицо.
В его чертах, казалось, была боль, но на губах и в глазах играла улыбка, а руки ласкали ее с такой безграничной нежностью, что хотелось плакать.
И ее тело отозвалось. Глубоко зародившаяся страсть стала мягкой, горячей и тягучей, а страх неизвестного испарился с наплывом желания. Она почти не заметила короткой вспышки боли, когда их тела соединились воедино, но громко вскрикнула, отдавая дань триумфу завершения.
Они лежали среди высокой колышущейся травы на вершине утеса, и небо было голубой чашей над их головами, а их волосами играл теплый ветер. Эмма отвечала на ласки своего супруга, своего возлюбленного с лихорадочным пылом, который была не в силах больше сдерживать.
Ее мир превратился в безграничное наслаждение и радость. Его поцелуи раскрывали ее сердце, и она отдавалась Алану телом и душой до тех пор, пока вместе с ним не достигла желанного апогея, сделавшего ее беспомощной и наконец свободной.
ГЛАВА 19
Алан медленно открыл глаза. Утреннее солнце, проникавшее в комнату через окно, ослепляло его. Голова раскалывалась, а воспоминания предыдущего дня расплывчатыми образами проникали в пульсирующий мозг.
Боже, сколько же он провалялся пьяным? Привстав на кровати, он поглядел на смятые простыни рядом с собой и, притянув подушку к лицу, различил слабый аромат фиалок.
Он скатился с постели и постоял немного, пока голова не перестала кружиться. Затем окинул взглядом разбросанную по поду одежду — сапоги, бриджи, рубашку. Наклонившись, поднял женский чулок и усмехнулся.
— Хью, сейчас же слезь со стены, — послышался издалека голос Эммы.
Алан прошел к окну и выглянул из него как раз в тот момент, когда Эмма снимала сына со стены. А потом мать и сын закружились, громко смеясь, словно радуясь яркому утреннему солнцу.
Он быстро оделся и поспешил вниз по лестнице. Слуги ходили на цыпочках, бросая на него опасливые взгляды. Увидев Молли, выглядывающую из-за двери, Алан остановился и нахмурился.
— Иди сюда, — приказал он.
— Только если вы пообещаете, что больше не будете ничем в меня швырять.
Подняв бровь, Алан повторил:
— Иди сюда… пожалуйста.
Служанка неохотно приблизилась, остановившись на безопасном расстоянии.
— Я хотел бы чашечку очень горячего черного кофе. Я выпью его у себя в комнате.
Она недоуменно посмотрела на него.
— Сэр… ваша мать…
— Моя… О боже, ну тогда ладно.
Алан прошел по коридору к кабинету и вышел через дверь в сад, где Эмма стояла, держа в руках садовый совок и перчатки, а Хью собирал камешки, которые выковыривал из земли. Подойдя к жене сзади, Алан обнял ее за талию, отчего она подпрыгнула и уронила перчатки.
— Доброе утро, — прошептал он ей на ухо.
— Кто это? — спросила она наигранно строгим голосом.
— Твои муж, конечно.
— О, и всего-то? А я подумала, может, это конюх из соседнего имения. Мы встречаемся здесь каждое утро в десять.
Он засмеялся и отвел ее распущенные волосы в сторону, обнажая шею.
— Я никогда не замечал, что ты душишься фиалковой водой.
— Вы многого во мне не замечали, сэр.
Он повернул ее к себе лицом. Его взгляд охватывал ее черты, а затуманенный мозг медленно отмечал поразительные перемены в женщине, стоящей перед ним. Щеки Эммы цвели румянцем, глаза сияли, как изумруды. Распушенные волнистые волосы отражали утреннее солнце, как отполированная медь, и ему ужасно захотелось запустить в них руки. Но она улыбнулась немного неуверенно и отстранилась.
— Как ты? — поинтересовалась она, пожалуй, чересчур формально и наклонилась, чтобы поднять перчатки.
— Голова гудит, и все как в тумане.
— Не сомневаюсь. — Она оглянулась на Хью, который продолжал складывать камешки.
— Что за чертовщина тут была вчера? Все смотрят на меня, будто я двухголовый теленок.
— Так ты ничего не помнишь? — Эмма направилась к дому.
— Кое-что помню, — ответил он, нагоняя ее.
— Что именно?
Внезапно остановившись, Алан взял ее за руку и развернул лицом к себе. Глаза ее расширились, а розовые губы приоткрылись за миг до того, как он поцеловал ее, вначале нежно, потом страстно, лишая дыхания и вызвав трепетный восторг, когда их языки соприкоснулись.
