Луанн Райс - Каменное сердце
— Может быть, вы согласитесь со мной поужинать? — спросил Гордон. — Тогда и заберете.
— С удовольствием, — ответила я.
Он повел меня в «Хижину рыбака». Мы сидели за столиком у окна, за которым, по его словам, их семья всегда отмечала дни рождения и годовщины свадьбы. Как счастлива я была бы в тот вечер, если бы узнала, что следующие двенадцать лет и мы будем праздновать там свои годовщины! Даже не заглянув в меню, он сделал заказ: устрицы на сковородке, суп из лобстера и запеченный фаршированный лобстер. Я заикнулась было о том, что предпочитаю устрицы сырыми, а лобстера вареным, однако выражение его лица заставило меня остановиться.
При одном воспоминании об этом у меня на глаза наворачиваются слезы. Гордона так легко было обидеть! Вы могли сказать что-нибудь не то и даже не заметить этого, а он потом накручивал себя и в какой-то момент взрывался и высказывал все, что у него на душе. Я всегда винила Эда и Гвен за то, что они вырастили его таким неуверенным в себе.
— Я с удовольствием съем устриц на сковородке и жареного лобстера, — сказала я, как только поняла, что нарушила его планы. Он был очень доволен тем, что заказал такой необычный ужин — для нас обоих. Он весь сиял от гордости, а я не могла не улыбаться, глядя на него. Джек тоже водил меня в рестораны, однако с Гордоном все было по-другому: всерьез, по-взрослому. Я знала — хотя он и не говорил об этом, — что он готов к созданию семьи.
Пока мы пили виски с лимонным соком, он рассказал мне о Принстоне, о том, что окончил экономический факультет и как не стал вступать в знаменитые гастрономические клубы — «Айви», «Коттедж» и «Тайгер-Инн» — из-за слишком утонченного вкуса. Он говорил о девушке из Брин-Мора, с которой встречался какое-то время, а потом разорвал отношения перед ее выпускным балом. Она слишком давила на него со свадьбой. Однако по тому, как порывисто он говорил, словно пытаясь скрыть свои истинные чувства, я решила, что, скорее всего, как раз она порвала с ним, а не наоборот. Он упомянул о том, как получил предложения о работе от компаний «IBM», «Мерил Линч» и банка «Чейз-Манхеттен». Потом Гордон спросил обо мне.
Эту часть я ненавижу.
Поскольку я не могла себе представить, чтобы выпускник Принстона захотел жениться на женщине, которая всю жизнь просидела в Хатуквити, за исключением нескольких лет в Университете штата, я рассказала ему биографию Марии.
— Я училась в Рэдклиффе, — сказала я. — Первый год провела в Риме, изучала археологию. Собиралась защищать дипломную работу в Кембридже, получила стипендию Фулбрайта, но потом передумала.
Что я ответила бы, спроси он, почему я не поехала в Кембридж? До сих пор ощущаю неловкость при мысли о том, что была бы вынуждена ответить что-то вроде: «Я решила, что хочу остаться здесь, в Хауквити, потому что мне нравится простая, обыкновенная жизнь. А эти тараканьи бега я оставила сестре». Мне казалось, что такой ответ должен понравиться ему — мужчине, который не стал вступать в знаменитые принстонские гастрономические клубы из-за слишком утонченного вкуса и вернулся домой, чтобы управлять семейным бизнесом. Как и он, я словно бы отказалась от возможностей, которые для многих были пределом мечтаний. Однако он ничего не спросил.
— Я рад, что ты не поехала, — произнес он, накрывая мою ладонь своей. От его улыбки у меня слабели колени — так было на протяжении всех лет, которые мы прожили вместе. Однако тот вечер был для меня испорчен из-за лжи, которую я произнесла, и уже в следующий же момент я начала мучительно думать о том, как рассказать ему всю правду, перебирая в уме возможные варианты.
Я никак не могла решить, насколько правдивым должен быть мой рассказ. Может, сказать, что я участвовала в университетской постановке Аиды? Или рассказать о том, как мои стихи опубликовали в студенческом журнале? Или мимоходом упомянуть, что я бросила Джека, потому что в нем было недостаточно естественности? Все это было ложью, а правда заключалась в том, что я окончила факультет филологии в Университете Коннектикута, пела в студенческом оперном кружке и что парень, которого я любила и за которого собиралась выйти замуж, недавно бросил меня ради другой.
Сидя напротив Гордона и слушая, как он применяет принципы экономики, которые изучал в Принстоне, в своем магазине, я стыдилась своей правды и радовалась, что солгала. Я наклонилась вперед и оперлась подбородком о ладонь — чтобы мои глаза сверкали в свете свечей. Фантазировала, как он благодарит свою счастливую звезду за то, что она послала ему женщину, какой я ему представилась.
Я подсчитывала его плюсы. У Гордона было все то, чего не хватало Джеку: хорошая семья, собственный бизнес, отличные манеры. Я говорила себе, что жизнь с Джеком была бы похожа на американские горки, что Джек любил удовольствия больше всего — и уж точно больше, чем меня, — и что рано или поздно его новая девушка ему надоест и он бросит ее так же, как бросил меня. Я была уверена, что с Гордоном такого не случится. Почему-то я с самого начала знала, каким надежным человеком он был, как много требовал любви к себе и как щедро готов был отдавать ее.
Наша свадьба стала сюрпризом для всех, кроме нас самих. Господи, сколько сил его мать положила на то, чтобы отговорить его! Он пересказывал мне все, что она говорила, в точности изображая ее голос: «Ты в этом уверен, мой мальчик? Ты же знаешь, ее мать полна снобизма, и мы оба с тобой знаем, как ты относишься к таким людям… А ее сестра — такая важная персона». Слава богу, Гордон так и не рассказал ей о моем вранье, потому что Фелисия Вудз, моя соседка по комнате, приходилась его чертовой мамаше чертовой крестницей и не преминула доложить Гвен все подробности моей жизни в колледже, включая разрыв с Джеком и то, как после этого я целыми днями лежала в постели и они с Кэрол были вынуждены силой отвести меня к врачу. Гордон ни разу не упоминал о моей лжи; по крайней мере, до позапрошлого года.
Наверное, я единственный человек в мире, оказавшийся в тюрьме, которая стоит бок о бок с домом его матери. Бедная мама, она совсем близко, за этими самыми деревьями. Наверное, изо всех сил старается забыть, что я здесь, и, конечно, ей это не удается. Это как игра, в которую играли Саймон и Фло: он запрещал ей думать о белой обезьяне, и после этого она не могла думать ни о чем другом.
Прошлым вечером, когда меня привезли сюда, я старалась гнать мысли о Гордоне. Я пыталась обмануть себя. «Тебе не надо больше думать о нем», — говорила я себе. И все равно я хочу думать только о Гордоне. Пока все они, кудахча, как наседки, смывали с меня его кровь и говорили, что он превратил мою жизнь в кошмар и, значит, я поступила правильно, я сжимала руку в кулак, чтобы под ногтями сохранить частички его крови. Как бы патетически это ни прозвучало, они — последнее, что мне осталось от него.
Глава 19
— «Приключения Шарлотты» — моя любимая книжка, — сказала Фло. — Я так думаю.
— А ты, Саймон? — спросила Мария. — Какую книгу ты любишь больше всего?
— Не знаю, — глухим голосом ответил мальчик.
— Ты, наверное, уже слишком взрослый для «Приключений Шарлотты»? — снова обратилась к нему Мария, придумывая, как бы выйти из положения. Если бы у детей была книга, которую они оба любили, она могла бы почитать им часок, после чего они бы устали и отправились спать. Весь день дети тихонько сидели в гостиной или ходили по двору, а Мария пыталась как-то развлечь их.
Постоянно звонил телефон: Питер, Хэлли и Нелл сообщали последние новости о Софи, говорили об устройстве похорон Гордона, о полицейском расследовании, давали ей советы и спрашивали о том, как чувствуют себя племянники. Один раз позвонил Дункан, просто чтобы сказать, что все время думает о ней. Только с ним она позволила себе расплакаться.
— Можно нам посмотреть телевизор? — спросил Саймон.
— Я уже говорила — у меня нет телевизора, — ответила Мария. — Но мы его купим.
Тут она замолчала; у нее чуть не слетело с губ «завтра», однако завтра должны были состояться похороны Гордона.
— Давай купим «Сони», — предложил Саймон, впервые за весь день немного оживившись.
— Давай, — согласилась Мария.
— Но я хочу домой, — сказала Фло, и ее губы задрожали. — Дома есть телевизор.
— Нам нельзя домой, — резко произнес Саймон.
— Я хочу к маме и папе! — закричала Фло.
— Замолчи! — оборвал ее брат.
Мария обняла девочку одной рукой, вторую протянула к Саймону, но тот, нахмурившись, отстранился. Мария чувствовала себя обессиленной — она ничем не могла их утешить. Утром с ними разговаривала служащая полиции; дети стояли на своем, утверждая, что смотрели телевизор, когда их мать пришла и сообщила, что случайно сбила отца машиной.
— Я знаю, что вы скучаете по родителям, — начала Мария. Однако она не могла продолжить и сказать: «Но они скоро вернутся домой».
