Кришан Чандар - Дорога ведет назад
— Подлая собака!
Она подняла с земли камень. Шофер включил мотор и быстро отъехал. Камни один за другим полетели вслед машине, ударяясь в крыло и кузов. Шофер гнал машину и молил бога, чтоб уцелели стекла.
Лачи схватила еще один камень, но машина была уже далеко. Она взглянула на опустевшую улицу, на камень в своей руке и с силой швырнула его на мостовую. Она вся дрожала от злости, и слезы бежали по ее щекам. Так вот он какой, Мадху! А она-то считала его за человека…
Лачи взглянула на телефонную будку. А почему бы ей не войти в эту будку и не позвонить богу? Может быть, он пошлет ей триста пятьдесят рупий? Или по телефону нельзя говорить с богом? Но почему нельзя? И отчего бы богу не помочь ей? Ведь триста пятьдесят рупий не такие уж большие деньги! Неужели в целом мире некому вступиться за честь бедной девушки?
— Дарлинг[37]! Ты кому это хочешь звонить? Поди-ка лучше сюда, сядь ко мне в машину!
Оглянувшись, Лачи увидела молодого человека, сидящего за рулем в красивом голубом «Плимуте».
Она нагнулась и схватила камень. Машина мигом отъехала, оставив после себя только клубы дыма и пыли.
ГЛАВА 6
Когда вечером Лачи возвращалась в табор, Риги уже поджидал ее, сидя на берегу. Как обычно, он молча протянул руку. Она пристально взглянула на него, отвернулась и прошла мимо. Он вскочил и схватил ее за руку.
— Куда же ты? А мои деньги?
Резким движением Лачи вырвала свою руку и влепила ему оплеуху. На губах Риги выступила кровь. Он остолбенел. Потом медленно отер губы и уставился на свою руку, наблюдая, как струйка алой крови растекается по линиям, глубоко прочерченным на его ладони.
— Если верно, что ты мне отец, то ты не должен просить у меня ни одной пайсы, пока я не выплачу долг Дамару.
Продолжая смотреть на свою ладонь, Риги ответил:
— Разве можешь ты одна собрать триста пятьдесят рупий?
— Увидим!
— Ты женщина, а сердце у тебя как у мужчины. В этом твоя беда! — вздохнул он.
— Почему?
— Жизнь коротка, молодость еще короче, а красота тем более. Мой отец учил меня: пой, танцуй, побольше броди по свету, а работать старайся поменьше. Человек, живущий на одном месте, подобен листку на ветке: однажды упав, он сразу увядает.
— А я вот хочу иметь дом. Мне не нужен ваш шатер!
Слова эти вырвались у Лачи как-то непроизвольно, из самой глубины ее сердца. Она сама испугалась прозвучавшего в них чувства и быстро пошла прочь.
А Риги удивленно смотрел ей вслед.
* * *Дамару пил вино, лежа на циновке у шатра. По обе стороны от него сидели Роши и Джаман. Лачи положила перед ним шесть рупий. Он захохотал:
— Сколько же тебе понадобится времени, чтобы уплатить весь долг?
— Не беспокойся! Заплачу в срок, как обещала.
— Да кому же, как не мне, беспокоиться о твоем цветущем теле? — снова засмеялся он.
Женщины ему вторили. Лачи молчала. Дамару окинул взглядом голые ветви деревьев и продолжал:
— Вон и деревья ждут весны. И они, как мое сердце, ждут весны…
— До весны еще далеко, — спокойно возразила Лачи и удалилась, пощелкивая пальцами.
Сердце Дамару сжалось от непонятной тоски. Джаман и Роши завистливыми взглядами проводили Лачи, Джаман пробормотала сквозь зубы:
— Строит из себя порядочную. Вот дрянь!
Дамару, маленькими глотками отпивая вино, проговорил:
— Подожди немного, увидишь, что будет!
* * *Лачи не спалось. Ей казалось, что она лежит не в шатре, а в темнице, стены которой сжимаются кольцом и сдавливают ей горло. Где-то далеко часы пробили двенадцать, потом час и, наконец, два. Но Лачи не спалось. Она вышла из шатра, протерла глаза и глубоко вздохнула. Взгляд ее упал на старый мост, темневший вдалеке. Среди зеленых и красных сигнальных огоньков она различила на мосту чью-то неподвижную тень.
Гуль! По телу Лачи прошла нервная дрожь, она почувствовала гордость и какую-то странную истому. Лачи хотела вернуться шатер, но ноги не послушались ее, и она все стояла, присматриваясь к тени на мосту, которая по-прежнему была недвижима. Потом она решилась и быстро направилась туда, перешагивая через рельсы.
— Я знал, что ты придешь! — сказал Гуль, когда Лачи облокотилась на перила рядом с ним.
— Хм… Я пришла только потому, что в шатре очень душно, — ответила она.
И оба замолчали. Кругом царила тишина, только далеко где-то слышался перестук вагонных колес.
— Я слышал, тебе нужны триста пятьдесят рупий?
— Теперь уже на шесть рупий меньше!
Гуль помолчал.
— Я достану тебе деньги завтра или послезавтра!
— Где же ты достанешь?
— Попрошу у отца!
— А что ты ему скажешь?
— Я не стану обманывать его, скажу все как есть!
— Правда достанешь?
— Да. Завтра или послезавтра!
— Где я увижу тебя?
— Здесь, на мосту.
— Когда?
— В это же время!
— А где будет ждать такси?
Он взглянул на нее, не понимая.
— Какое такси? — спросил он.
— То самое, в котором ты повезешь меня гулять!
Теперь он понял. Он опустил голову и тяжело вздохнул.
— Не вздыхай, пожалуйста. Я слышу эти вздохи поминутно, с тех пор, как стала взрослой. На автобусной остановке, на складе, в лавке мясника, на улице, на базаре — где бы я ни проходила, я все время слышу эти вздохи. Видел ли ты, как собака пускает слюну, завидев кость?
— Не все мужчины одинаковы…
— Но собаки все одинаковы!
Гуль вцепился в ее руку.
— Клянусь богом, ты очень скверная и злая. Я ненавижу тебя! Ненавижу!
— Так зачем же ходишь сюда? — дрогнувшим голосом спросила Лачи.
Гуль не ответил.
Взглянув на свою руку, Лачи сказала:
— Смотри, дикарь, как ты меня исцарапал своими когтями!
И верно, на золотистой, цвета сандалового дерева коже Лачи остались среды его ногтей, а местами даже сочилась кровь. Гуль вздрогнул. Ему хотелось сжать Лачи в объятиях, он уже потянулся к ней, но тут же отодвинулся, рванул себя за волосы и, как в прошлый раз, ничего не сказав, стал спускаться по ступеням.
Лачи засмеялась, сначала тихо, потом все громче и громче, и Гулю послышалось в этом смехе презрение. Он побежал, прыгая через рельсы, и скоро исчез за товарным составом, ожидавшим погрузки.
Лачи перестала смеяться. Она медленно приблизила к глазам руку, на которой ясно проступали следы ногтей Гуля, похожие на молодой, только что народившийся месяц, и вдруг прильнула губами к своей руке.
— Мои раны, о мои дорогие раны! Мои милые, нежные, дорогие раны!
Вернувшись в шатер, она мигом уснула и спала крепко и безмятежно, а когда проснулась, солнце стояло уже высоко и его лучи заглядывали в шатер. Маман плел циновку у входа, а мать пекла лепешки.
* * *Когда настала ночь, Лачи поднялась на мост и прождала Гуля до двух часов, но он так и не явился; не пришел он и в следующую ночь. Прождав его еще несколько ночей, Лачи поняла, что он больше не придет, и решила забыть обо всем. Ранки на ее руке затянулись, покрылись темной корочкой. Лачи осторожно сковырнула ее. Кожа под ней была белая, лишь с небольшой краснотой. Но теперь эти следы уже не вызывали у нее желания целовать их. Она глядела на них с отвращением.
— Что это у тебя на руке? — спросила мать.
Она ответила со злостью:
— Следы зубов собаки!
Мать взглянула на нее пристально, но промолчала.
* * *За двадцать дней Лачи выплатила Дамару семьдесят рупий. Воровать уголь со склада с каждым днем становилось труднее, а стащить курицу удавалось далеко не каждый день. Все уже знали историю Лачи, и хозяйки остерегались ее. Когда она проходила мимо стоянки такси, Хамида говорил своим дружкам:
— Гляньте-ка, вон идет красотка ценою в триста пятьдесят рупий!
Если Лачи никак не реагировала на это, он добавлял:
— Сказала бы мне слово, я бы не только триста пятьдесят, а три тысячи с половиной бросил к ее ногам!
А если и это не задевало, он продолжал:
— Если б она захотела, я достал бы ей даже не три с половиной тысячи, а три с половиной миллиона! Я бы сделал из нее кинозвезду! Но, конечно, при одном условии…
Тут уж Лачи выходила из себя, оборачивалась и плевала в его сторону. Шоферы гоготали, а она убегала в гневе.
Теперь, когда история с Дамару получила широкую огласку в привокзальном районе, Лачи приходилось нелегко. К кому бы из мужчин ни обратилась она за помощью, все они игриво подмигивали, двусмысленно улыбались и изъявляли согласие ей помочь — на определенных условиях, конечно. Отказавшись признать себя собственностью Дамару, Лачи, казалось, бросила вызов миру. Ее гордость, ее стойкость, ее борьба за свою честь вызывали у людей непонятное озлобление.
— Да чего она носится с собой, эта нищая цыганка! С какой стати уподобляет себя нашим дочерям и женам?
