Джулия Баксбаум - Ненависть

Паузы для драматизма заполняются музыкой — мрачной, если над героями нависла опасность, и жизнеутверждающей, если они созрели для поцелуя.

Я догадываюсь о происходящем, тщательно восстанавливая содержание предыдущих серий и пропущенные в жизни персонажей события. Близнецы-злодеи и воскресшие покойники. Братья и сестры, внезапно потерянные и найденные. Удар в спину, в прямом и переносном смысле. Любовь утраченная, возвращенная, вновь утраченная. Мне кажется, что сюжет бесконечно повторяется.

В следующее воскресенье я уже начинаю понимать, что со мной не все в порядке. Сама того не замечая, я плавно миновала этап релаксации. При этом не было зловещих аккордов или другого музыкального сопровождения. Я шесть дней не вставала с дивана. Я даже спала на нем. Я убеждаю себя, что мне просто нравится чувствовать спиной неровную фактуру обивки, а для того, чтобы перебраться на кровать, находящуюся в другом конце комнаты, потребуется слишком много усилий. Да и не так уж это важно.

Иногда я даже не встаю, чтобы сходить в туалет, а терпеливо жду, когда желание пописать утихнет. Так оно обычно и происходит.

Я никому не звоню и не подхожу к телефону. Лампочка на автоответчике мигает, но у меня нет энергии считать вспышки или нажимать на кнопки. Я тревожусь, уж не депрессия ли это, и пытаюсь вспомнить ее симптомы, о которых узнала из телевизионных передач. Но у меня ничего не болит, так что все хорошо. Я не ощущаю себя печальной или раздраженной. Ставим галочку, потом еще одну. Я также не чувствую себя счастливой. Может быть, это грипп? Но голова не болит, и температуры у меня тоже нет. Я подумываю, не принять ли мне тайленол[34], но не знаю от чего.

Я просто сижу дома, смотрю телефильмы, иногда выдумывая, что было в предыдущих сериях, иногда нет. Временами я сплю. Проходит бессчетное количество часов, и, поскольку я их не помню, то делаю вид, что проспала их мертвым сном. Сном, который не портят кошмары или необходимость переворачиваться с боку на бок. Всего лишь пустой, неподвижный сон. Я ничего не собираюсь делать дальше, поэтому просто остаюсь в нем. По крайней мере, здесь тепло и не страшно. Теперь я понимаю, что работа была всего лишь фоновым шумом, способом заполнить мои пустые дни. Когда работы нет, такое впечатление, что все звуки выключены.

Я много думаю об Эндрю. Представляю, как он сидит рядом со мной, говорит мало, но тоже смотрит телевизор. Он мог бы держать меня за руку или подать мне стакан воды. Он мог бы придумать сюжет получше, чем я. В котором было бы больше страсти. Больше секса. А может быть, и месть.

Я даже разрешаю себе представить, что мама тоже здесь, на моем диване. Я не позволяю своей фантазии слишком увлекаться этим, только изредка. Я воображаю, что она трогает мой лоб холодными пальцами, проверяя, нет ли у меня температуры. Она, вероятно, смогла бы заставить меня проглотить что-нибудь существенное, потому что я последние два дня не ем практически ничего, кроме хлеба. Сейчас я уже почти прикончила буханку, но холодильник пуст, и я не могу заставить себя заказать что-нибудь на дом. Придется ведь искать какие-нибудь наличные деньги, а это так утомительно.

В моих фантазиях мама молчит, но лишь потому, что я не могу вспомнить ее голос. Однако я грешу против истины, ведь когда мама была жива, она только и делала, что разговаривала, разговаривала, разговаривала, даже когда вся семья смотрела «Шоу Косби». Она считала, что реальная жизнь намного интереснее любого телешоу; она не понимала, что иногда необходимо от нее отключаться.

Я даю и маме тоже место в сюжете. Что-то из области научной фантастики. Чудеса медицины и тому подобное.

Вот противоположность любви, понимаю я: когда смотришь и видишь только пустую комнату, а твои собеседники существуют лишь в твоем воображении. Противоположность любви — это не ненависть и даже не безразличие. Это, блин, извлечение всех внутренностей наружу. Харакири. Когда берешь большую лопату и выкапываешь свое собственное сердце, свои кишки, не оставляя внутри ничего. Когда нечего становится отдавать, и даже отнять у тебя ничего нельзя. Кроме тихого биения пульса и нескольких в меру занимательных мыльных опер.

Если любовь — это полная отдача себя, и сердца в том числе, то такое вот самопотрошение, мой друг, и есть ее противоположность.

Я жалею, что не умею вышивать, а то бы обязательно запечатлела эту мысль стежками на своей чертовой подушке.

ГЛАВА 20

Я просыпаюсь от громкого стука. Открываю глаза и сначала не понимаю, где я нахожусь. Окружающая обстановка мне незнакома. Я вижу светлые деревянные поверхности, острые утлы и ковер серо-желтого цвета. Постепенно до меня доходит: я по-прежнему лежу на своем диване. Ночью, видимо, подскочила температура, потому что одежда моя пропитана потом, а влажные волосы прилипли к затылку.

Я слышу, как в замке поворачивается ключ, но я слишком слаба, чтобы оглянуться и посмотреть, кто это. Да я и не уверена, что у меня это получилось бы. Если ко мне ломится грабитель, он может рассчитывать только на мое имущество, которое вряд ли представляет какую-то ценность. За исключением телевизора. Но прежде чем забрать его, ему придется меня убить.

— Эмили! Какого черта?! — В квартиру входит Джесс и кладет свои ключи на кухонный стол, как настоящая хозяйка. Она внимательно смотрит на меня, лежащую на диване, потом обводит взглядом комнату. Я вижу, как она мысленно считает, сколько дней прошло с тех пор, как мы разговаривали последний раз, потом пытается сообразить, как долго я уже здесь лежу. Я могла бы облегчить ей эту задачу, но не знаю, что сказать.

— Ты почему не подходишь к телефону? Я оставила тебе сообщений, наверное, штук сто. — Джесс идет через комнату и останавливается передо мной, перекрывая экран. Нужно ли мне что-то отвечать? Может быть, закрыть глаза и сделать вид, что я сплю? Не хочется оскорблять ее чувства, но я слишком утомлена, чтобы слушать и думать. Я даже не смущаюсь от того, что она застала меня в таком виде.

— Ты что, заболела?

— Не знаю.

— Сколько времени ты уже так лежишь?

— Не знаю.

— Эмили, — говорит она; это не вопрос, не просьба, просто вздох. Усталый вздох, и на мгновение мне кажется, что я сама издала этот звук. Нет, это все-таки была Джесс, потому что она тут же берет себя в руки, а затем и меня тоже.

— Вставай, — говорит она и сдергивает с меня одеяло. Она безжалостна.

— Но у меня нет сил, Джесс. Ну, еще всего несколько минут. — Я хочу спать дальше, так, как я никогда раньше не спала, сном, который проникает глубоко в душу и который я бы вводила себе в вены, как наркотик, если бы это было возможно.

— Нет.

— Но…

— Вставай и иди под душ. — Она берет меня за запястья и усаживает. У меня кружится голова; я уже не помню, когда в последний раз находилась в вертикальном положении.

— Вперед, — говорит она и показывает мне дорогу в ванную, как будто я сама не знаю, как туда попасть.

— Ладно, — соглашаюсь я, потому что не в состоянии бороться с ней, хорошо помня также о ее ногтях, которыми она пользуется как оружием. Джесс следует в ванную за мной и включает воду.

— Боже мой, когда ты последний раз мылась под душем?

— Не знаю.

Я начинаю раздеваться, медленно, как в стриптизе. От моей спортивной куртки с капюшоном пахнет, как из спальни мальчика-подростка.

— А когда ты в последний раз ела?

— Не знаю. У меня есть хлеб. Много, — заявляю я. А затем, чтобы набрать несколько дополнительных баллов, добавляю: — Он чисто пшеничный. — Джесс выходит из ванной, оставив дверь открытой.

— Я сейчас уже иду, — кричу я, показывая, что я тоже здесь и хочу помочь ей спасти меня. Но Джесс не отвечает, потому что уже висит на телефоне.

— Две самые большие пиццы с пеперони, пожалуйста, — говорит она в трубку и диктует мой адрес. — И поторопитесь, — добавляет она. — Это срочно.

Примерно через час мы с ней уже сидим за кухонным столом. Я выясняю, что сегодня понедельник, что прошло больше недели с того дня, как я оставила работу. Также оказалось, что сейчас полпятого вечера, хотя я готова была поклясться, что за окном утро. На мне чистая одежда, которую Джесс нашла и принесла мне в ванную. Это белая футболка и мои любимые джинсы. Для начала я съедаю пять кусков пиццы, один за другим.

— Это очень близко к моему личному рекорду, — говорю я. — Помнишь, как я в колледже однажды съела семь? — Я пытаюсь привлечь Джесс на свою сторону, добиться ее поддержки с помощью наших общих счастливых воспоминаний. Заставить ее забыть, как я выглядела всего лишь шестьдесят минут назад. Я чувствую, как на меня медленно накатывает стыд за то, что кто-то стал свидетелем моей слабости.

— Да. Выпей еще воды, — говорит Джесс. Я склоняюсь над стаканом, который она ставит передо мной. Она вновь наливает, и я опять осушаю его.