Наталья Голубева - Судьбы изменчивые лики
«Архип… Как много он для меня значил. Это он сохранил нам жизнь, мне жизнь, оберег от расправы уже здесь, среди чужих людей, для которых они были получеловеки, просто ссыльные. Если бы не Эрика, Хельга, Нэла да Архип, неизвестно, чем бы все закончилось», — глядя вслед уходящему в темноту Архипу, думала Алена. Ее не покидало чувство вины, а в ушах все еще стояла брошенная ей фраза, с обидой, укором: «Ну, сколько еще будет между нами стоять эта память о прошлом?!» Алене почему-то вспомнился Североуральск, куда она, наконец, рискнула выбраться из села, чтобы прикупить необходимые в хозяйстве вещи. Они уже больше года прожили в Покровском. Только по прошествии стольких лет Алена осознала, что это было самое страшное и тяжелое время в их жизни. А тогда они все так радовались, что к ним пришла хоть и относительная, но все же свобода, что у них есть земля, к которой надо приложить силы, чтобы она их охранила. Три сестры Эрика, Хельга и Нэла, педантичные немки, сосланные сюда раньше, помогали, чем могли. А как благодарна была Алена им за то, что заботу об Алеське. Это тогда, когда обессиленные, они добрались, наконец, до берега Ваграна, эти женщины заслышав плачь ребенка, бросились на помощь. А потом был изнурительный труд на выживание.
Им ничего не позволили взять с собой, выгнали из собственной хаты в чем стояли. И когда они, наконец, добрались до этих мест, в нехитром скарбе кроме какого-то барахла, которое удалось захватить с собой, был только небольшой нож, пара самодельных ложек, которые Игнат выстругал по дороге из дерева, да стопка для питья, тоже выструганная, выдолбленная из какой-то толстой ветки. Эрика, самая деятельная из трех сестер, еще до революции была активным членом партии эсеров, разрабатывала аграрную программу переустройства России. И теперь пыталась реализовать ее в этом забытом Богом крае, вдалеке от людей и цивилизации. Поэтому Игнату было с кем отвести душу, когда он принялся за хозяйские дела. По всему было видно, как он истосковался по земле, по сельскому труду.
Алена робко ступала по брусчатке, которой была вымощена узкая улочка. Для нее было так непривычно оказаться вдруг среди спешащих куда-то людей, огромного, как ей показалось, города, что она почувствовала растерянность. На какое-то мгновение ей даже показалось, что она совсем забыла, зачем сюда пришла. И только подсознание подсказывало, что надо торопиться. Всю дорогу Алена повторяла наставления очень обстоятельной во всех вопросах Хельги. До чрезмерности педантичная даже в самых незначительных хозяйских делах, она до последней минуты как отправить в этот путь все наставляла и наставляла ее, как более коротким путем дойти до рынка, как быстрее добраться до нужного прилавка, кого спросить, как объяснить, что она ее родственница. «Какая все-таки Хельга умница, что согласилась отпустить меня одну. Конечно же она рисковала идти в город, да еще без всяких документов. Но Хельга видимо почувствовала мое состояние, поняла, что именно теперь мне необходимо что-то предпринять, изменить, начать жить новыми заботами, чтобы выйти из того страшного состояния, в котором находилась все это время. Вот и появилась эта идея сходить в Североуральск, что называется, и на людей посмотреть, и себя показать. А какие-то женские дела, пусть даже и по мелочам, не только отвлекают от тяжелых мыслей, но и создают совсем другое настроение», — думала Алена на всем пути, пока она босиком, перекинув через плечо выданные ей единственные, а значит и парадные сандалии Нэли, шла в город вдоль дороги, сплошь усыпанной щебенкой и острым гравием. Казалось, крылья сами несли ее туда. Когда же она попала в этот непонятный для нее мир, здорово пожалела о том, что не послушалась совета мудрой Хельги и, не дожидаясь ее, отправилась в путь одна. Теперь ей было так неуютно, что, казалось, будто все взгляды суетящихся меж базарных рядов людей устремлены только на нее. Остановившись у нужного прилавка Алена спиной почувствовала на себе взгляд. «Этот взгляд… Неужели снова этот взгляд? — мысленно задавала себе вопрос Алена. — Это мираж, или он как злой рок преследует меня? Может мне все это кажется? Но нет! Его я не забуду никогда!» Пока он медленно скользил по лицу, а затем остановился на глазах, ее словно сковал паралич. Неизвестно сколько бы они так стояли с Мефодием, который еще совсем недавно бойко предлагал свой товар, если бы не голос одного из сопровождающих молодого офицера: «Гражданка! Ваши документы!»
Вот тут-то с Аленой что-то произошло. Глядя в глаза этому офицеру, она бойко стала рассказывать выученную за Хельгой историю. На помощь тут же пришел Мефодий, который энергично из-под прилавка стал вытаскивать всякие узелки, приготовленные, якобы, для сестры из Покровского и размахивая ими громко причитать:
— Гражданин офицер! Племяшка это наша! Ее же все в селе, да и в округе знают! Какие тут документы, гражданин офицер?! Кто ж Алену не ведает-то! Вон, красавица какая! Такая только из наших будет!
— Вижу, что красавица, — не сводя глаз с Алены, медленно произнес офицер. — Племяшка, говоришь?
— Архипушка! Ты что не помнишь…
— Помню. Как же такую красоту можно не помнить, а тем более забыть? — на полуслове оборвал он Мефодия.
Этот скользящий взгляд. Эти глаза. Они были такими же как тогда, тем страшным холодным осенним днем. Только теперь в них читалось сначала удивление, но затем, и это Алена помнила отчетливо, вдруг появилась теплота, и они заиграли какими-то даже озорными искорками.
— Не забудь, Алена, привет тетке передать да от Архипа поклон. А в Покровское обязательно скоро наведаюсь сам. Так что пусть баньку погорячее готовит да угощение собирает.
Онемевшие не то от страха, не то от радости, что все обошлось, смотрели они вместе с Мефодием вслед удаляющейся троице. Алена сначала с трудом узнала в этом стройном лейтенанте НКВД того самого конвоира, который когда-то стоял перед сложным выбором. Он так изменился, возмужал. Тогда это был совсем еще юноша. Теперь же она встретила молодого мужчину, очень привлекательного, по которому, наверняка сохнет не одно девичье сердце. Что-то дрогнуло, будто искра пробежала, и в ее сердце. А про себя она уже отмечала красивый разлет его высоко вздернутых бровей, выбивающиеся из-под фуражки густые непослушные волосы красивого темно-пепельного отлива и глаза, лучистые с синей поволокой. «Совсем как у Василя!» — почему-то вдруг пришло на ум это сравнение. «Нет! Только не это! Я не хочу больше ни вспоминать, ни помнить о нем! Для меня его больше не существует!» — как бы отталкивая силой своей энергии вдруг появившийся образ Василя, пыталась справиться со своим состоянием Алена.
— Василий Федорович! Пора! — заглянув в кабинет, сказала Маруся. — Уже все собрались! Ждем только вас! — И кокетливо тряхнув кудрявой головой, скрылась за дверью.
— Отложив в сторону свежие газеты и свои записи по поводу напечатанного материала о новых назначениях в армии, Василь еще несколько минут позволил себе задержаться в кабинете. За окнами Смольного была осень в той поре, когда она расцветала своими яркими желто-багровыми красками, а ветер еще не посмел нарушить эту царственную красоту. «Как быстро она подступила, совсем незаметно», — подумал Василь, глядя с грустью на сменившееся убранство ленинградских улиц. «В Ленинграде осень совсем не такая, как в его родных местах. Здесь суета, там — простор, свобода, первозданность», — почему-то вдруг на память пришли ему эти сравнения. Идти никуда не хотелось, тем более что была любимая пятница и он уже пребывал в предвкушении таких редких выходных, когда после недельной напряги можно было, наконец, расслабиться, выспаться, в конце концов, да и выполнить свое обещание, данное Ираиде сходить в Мариинку. Давали «Онегина» в главной роли с Козловским или Лемешевым, а они с супругой были их неизменными поклонниками. Да вот только все что-то не складывалось. То у Ираиды в больнице ночные дежурства, то у него сплошная работа без всякого просвета и надежды на отдых. Сегодня же все складывалось как нельзя удачно. Руководство в Москве, каких-то важных или неотложных дел тоже не было. Оставался сущий пустяк — пересмотреть дела зачисленных в Военно-медицинскую академию. Соответствующие службы их уже просеяли, нужно только принять понятное для всех решение.
Вздохнув, поправив любимую рубаху-косоворотку, Василь вышел из кабинета и уверенным шагом человека, который ощущал себя в этих стенах хозяином, направился в зал заседаний. Это была его стихия, его мир, его образ жизни. Когда он проходил по коридорам власти, было ощущение, что откуда-то прибывает сила. Он весь подтягивался, менялась даже походка. Она становилась важной, твердой. Но когда он увидел целую гору папок, аккуратной стопкой сложенных на столе, его энтузиазм медленно стал угасать. А потом битых три часа вместе с членами комиссии пришлось выслушивать нудные рассказы о каждом, на кого были заведены эти толстые гросс-бухи. «Жизнь у людей только начинается, а уже такие досье, — глядя на очередное дело, думал Василь. — Хорошо же работают службы, слаженно. Интересно, какой толщины моя папка, которая, поди, лежит вот так где-то, дожидаясь своего часа». Василь отогнал от себя эти мысли и сосредоточился на обсуждении. Оно явно затягивалось. Кто-то из членов комиссии предлагал сделать перерыв, кто-то отложить рассмотрение на завтра. Василю не хотелось ни того, ни другого. Глянув на часы, он произнес: «Товарищи! Будем продолжать! У нас не так много работы осталось!»
