Татьяна Успенская - Шаман
— Каков щенок, а? Выкормили, вырастили! А он — ниже пояса, подлец! Не по его вышло. Ну и скотина. Я теперь из Цыренки выну всю душу, только прижми мне этого типа. Я теперь с Цыренки глаз не спущу.
Кеша положил на Жорино ходуном ходящее плечо руку:
— Свиристелка замуж выходит.
Жорка вытаращил глаза:
— Ты очумел? — Несколько минут разглядывал Кешу как тяжелобольного. — Она всего на три года старше моей Рыгземы. — Жорка смотрел так испуганно, что и Кеша тоже испугался. Это чужие девки в восемнадцать лет кажутся взрослыми, а свой ребёнок… Разве можно будет жить без ребёнка в доме? Зачем ему тогда всё? Квартиру выбивал для Свиристелки! Целых восемь лет бился повсюду, на какие только унижения ни шел! И деньги копил для неё: уж одевал-то он сестру лучше всех в городе! На курорты отправлял каждый год — в лучшие санатории. А как путёвки доставать, каждому известно, сколько денег извёл на одни подарки! Да чёрт с ними, с деньгами, денег ему не жалко. Лишь бы порадовать Свиристелку.
— Для неё, видишь, радость — замуж идти. Она хочет, — сказал Кеша строго. — Ну, кончай пялить глаза, собирайся, пойдём в ресторан. Там заказывают за месяц вперёд, а у них свадьба через три недели. Жених, понимаешь, имеет мамашу, которая работает во Дворце бракосочетания, так она хочет окрутить их без очереди. Может же мамаша попользоваться своим служебным положением!
— Зачем спешить? — удивился Жорка. — Слушай, а вдруг у них будет ребёнок? — Он ладонью всё время вытирал лицо, точно хотел снять наваждение. Только он собирался пожить с дочерью под одной крышей, как над ним, оказывается, тоже нависла угроза расставания: что, если Рыгзема бросит его в восемнадцать лет?! А почему бы и нет? Рыгзема у него красавица!
— Ребёнок не ребёнок — не моя печаль, — Кеша почесал в затылке. — Почему ребёнок? Я думаю, они ещё не жили. Моя Свиристелка — с характером, скольких она спустила с лестницы, без всякой моей помощи! А там, чёрт её разберёт. Пусть и ребёнок. Моё дело — устроить ей свадьбу… чтоб она до гробовой доски меня не позабыла. — Кеша сплюнул горькую слюну: своими собственными руками он хочет отдать сестру чужому мужику! Запершило в горле, но он нарочито громко засмеялся. — Чего думать? Я ей заместо отца, вот и должен знать порядок. Она меня первого спросила. Сказала не «выхожу», а «пусти». Есть разница? Я дал согласие — значит, точка. Так ты пойдёшь со мной?
— Пойду, куда ж деваться?! Только тренера определю ребятам, подожди пять минут!
Он скоро вернулся и уселся в своё начальственное кресло.
— Я закажу ей оркестр! — возбуждённо говорит Кеша. — А что? Разве нельзя? Она поедет в первой машине, а за ней или рядом с ней — автобус с оркестром. Окна все открытые… такую музыку я устрою ей! Отплясывает пусть под музыку хоть целую ночь. И после ресторана оркестр проводит её до дома.
— А ты знаешь, во сколько тебе обойдётся такая свадьба?
Кеша сказал лениво, щурясь от дыма:
— У меня одна сестра, а деньги… что такое? Тьфу! Всё растрясу, плевать я хотел на них. Пусть хоть пять тысяч! Сегодня позвоню Илюшке в Москву, пусть они побегают с Варькой. Сервиз, чешский хрусталь, всякие там другие разные тряпки — приданое. Через неделю должен прикатить от них один человек, передадут с ним. Я прямо сегодня вышлю Илюшке деньги. — Кеша ещё никогда так не волновался. Что можно достать здесь? Что пришлют Илья с Варей? Что вообще нужно Свиристелке?
— Ну идём, чего тянуть? — уныло сказал Жорка. Он как-то сразу постарел, опустились плечи, тяжелее стала походка.
В такси они не сказали друг другу ни слова. Кеша решил пробиться в тот зал, в котором их принимал полковник. Он знал, что туда попасть трудно, но его повело: Свиристелкина свадьба будет только там, и ей будет играть из углов комнаты музыка, и перед нею сложится пополам хлюст-официант.
Швейцар узнал его, а когда Кеша сунул в его податливую руку хрустящую бумажку и спросил о директоре, тот, пришепётывая, стал объяснять, как найти его.
На Жорку швейцар смотрел уважительно — ещё бы, такой громила с мохнатыми руками, улыбался ему, скаля жёлтые зубы.
«Хороший знак, — подумал Кеша. — Главное — войти небрежно».
По ресторанам он ходить не привык, спина напряглась, вспотела, и лоб вспотел.
Кеша без стука распахнул дверь директорского кабинета, шагнул нахально и сразу впился взглядом в директора, сосредоточив себя в этом взгляде.
— В прошлый раз мне здесь показалось, — сказал громко, утирая со лба пот. — Это место подошло мне.
— Что вам угодно? — спросил директор холодно, но тут же поспешно предложил: — Садитесь, пожалуйста.
Кеша усмехнулся. Жора шумно двинул креслом, уселся удобно, выложил на стол свои тяжёлые руки.
— Значит, так, — начал Жора. — Вот у этого товарища выходит замуж единственная сестра, которую он вырастил как собственную дочь. Мы здесь хотим сыграть свадьбу.
Как только директор отвернулся от Кеши, он стал непроницаемым, и Кеша поспешил взять власть в свои руки: снова поймал ледяной взгляд директора.
— За бумажками не постоим, — сказал равнодушно. — Сколько попросишь, столько получишь. Но нам нужна голубая комната!
Директор не сразу понял.
— А чем вам не нравится общий зал? — спросил неуверенно, но тут же заметался под прицелом Кешиных глаз, заёрзал в кресле, стал оглядываться на окно, порывался встать и наконец захихикал: — Кто спорит, вы задумали хорошее дело, за чем же остановка? Играть так играть. Свадьба так свадьба. Свадьба бывает раз в жизни.
Кеша вздохнул облегчённо. Среднего роста, лысоватый, директор оказался своим парнем.
— Ты тово… ты только сам имей с нами дело, не пожалеешь, — сказал Кеша. — Ну, записывай, чего я хочу: осетрину на вертеле, маслины… — Кеша говорил лениво, важно, и Жора смотрел на него поощрительно: валяй, друг, наяривай, пусть знают наших! — Жульены эти… рыбное ассорти с икрой, значит, цыплята табака…
Когда Кеша произнёс очередное название, Жора от изумления охнул. Директор тоже смотрел удивлённо.
А Кеша был спокоен и счастлив как никогда. Развалившись в кресле, он благодушно пускал дым: кажется, он не забыл ничего из того, что когда-то заказывал полковник.
3
Коренастый, плотный, Кеша с детства тяжело переживал свой невысокий рост. Все приятели — громадные, а он им — до плеча. Наверное, из-за этого сильно старался перенять дедову науку. Травы различал, как людей, — с дурным характером или покладистым, ласковым. Плотную, ледяную, стремительную воду реки пропарывал до дна, со дна выносил водоросли и ракушки! В тайге залезал на самые высокие кедры, брал орехи на лекарство. Диковатый, молчаливый, в городе прижиться не сумел, за все двадцать с лишним лет одного Жорку принял душой. Да и Жорку близко до себя не допускал. А Свиристелка вертела им в какую сторону хотела. К тяжелобольному Кеша бежал сломя голову и на Свиристелкин писк бежал сломя голову.
Родилась она раньше времени — мать выкинула, когда умер отец. Думали, не будет жить. Она не плакала, как все дети, и почти не шевелилась. Чтобы спасти, нужно было купать её в травяных настоях и поить травами. Даже они с дедом растерялись, девчонка родилась зимой — где взять травы и солнце? Дед полетел тогда к другу на Алтай — выпросить кое-какие травы. А вместо солнца приспособили специальную лампу.
Очень скоро у девчонки обнаружился голос. Плачем, рёвом его нельзя было назвать, она свиристела, как птица: жалобно-жалобно. Долго не давали ей имени, думали — умрёт. А потом, назло страхам, взяли и назвали Надеждой. Травяные, душистые ванны делали своё дело: ручки и ножки постепенно потеряли лиловато-красный оттенок, вытянулись. С каждым часом появлялись новые признаки жизни: улыбнулась, протянула навстречу руки, выпила сок. Вместо материнского молока она пила соки и настои из трав. Незаметно подошла весна, и все поняли: будет жить.
А потом она росла быстро. Кеша не расставался с ней ни на час. Брал на занятия, когда учился на курсах массажистов. Она подросла, стал таскать её с собой в клуб на тренировки, водил в тайгу. Дед хотел, чтобы Свиристелка росла у них с бабкой, но Кеша словно предчувствовал, что Надька послана ему вместо собственных детей, одна-разъединая, и не отдал.
Он учил Свиристелку искать траву, но, хотя она и знала травы, собирать не любила, любила играть в куклы. Кеша не сердился и не расстраивался, каждому — своё, наоборот, он Надькой гордился, гордился тем, что похожа на него, глаза — его, нос — его. Лучше всего у Надьки были косы. И одежду куклам она шила превосходно. Но самое главное в Надьке было — умение слушать. Она застывала, не шевелясь, смотрела на него, закусив губу, словно те ужасы, о которых он рассказывал, и то счастье, которое было в его легендах, сейчас обрушатся на неё.
Только с Надькой Кеша был болтлив: всё, что знал, всё, о чём прочитал или услышал, вываливал на неё.
