Наталья Калинина - Останься со мной навсегда
Но нет, то не были обломки. Их любовь была вечна — а вечное не умирает.
Самолет шел на посадку. Яркие лучи утреннего солнца слепили глаза… Вероника поморщилась — это солнце напоминало ей то, неправдоподобно яркое, что светило на холстах матери. Весна в Риме двадцать пять лет назад была, должно быть, очень солнечной…
Уже начался сезон отпусков, и в Майами было полным-полно отдыхающих. Ей все-таки удалось найти свободный номер в одном из фешенебельных отелей на берегу океана. Близость океана немного успокаивала ее, но солнце раздражало вне всякой меры. Поднявшись к себе в номер, она первым делом задернула шторы.
По радио передавали сводку погоды. Диктор сказал, что в Теннесси сейчас пасмурно и идет дождь… Приняв душ и переодевшись, она взяла свою дорожную сумку и спустилась вниз. Через час она снова была в аэропорту и покупала билет на Нэшвилл. Она надеялась, что почувствует себя лучше, если только ей удастся спастись от этого беспощадно яркого солнца.
Монастырь располагался на вершине горы, и к нему вела длинная крутая лестница. Монахини рассказывали, что в былые времена по этой лестнице поднимались кающиеся грешники, становясь на колени на каждой ступеньке и вымаливая у Господа прощения за свои грехи. Но она пришла сюда не для того, чтобы каяться. Она пришла сюда в поисках душевного покоя — и монахини приняли ее как свою.
Еще ребенком она читала в Библии о том, что только Бог способен даровать настоящий покой и избавление от страданий, и эта фраза запомнилась ей. Потому она и поднялась по этой лестнице.
То, что было до того, как она поселилась у монахинь — а здесь она жила с прошлой недели, — она могла бы назвать непрекращающейся сменой декораций. Она странствовала по миру, потеряв счет аэропортам, скиталась по отелям — словно надеялась убежать подальше от самой себя, спастись от этой любви, которая принадлежала не ей… Самолеты взлетали и приземлялись, день и ночь чередовались между собой, но ничто не приносило успокоения. За тот месяц с небольшим, что прошел с тех пор, как ей попался в руки дневник матери, она успела изъездить вдоль и поперек Соединенные Штаты Америки. Она путешествовала налегке, покупая все необходимое на месте, и никогда не проводила больше суток в одном и том же городе, а иногда даже несколько часов — и снова в самолет. Ей становилось немного легче, когда самолет отрывался от земли, — но беспокойство возвращалось, стоило ей приземлиться в новом месте.
Устав от Америки, она подалась в Европу. Она провела несколько часов в Лондоне, оттуда вылетела в Париж, а в Париже села на поезд, направляющийся к югу Франции. Она сошла с поезда в Марселе, с вокзала сразу же поехала в порт, а там села на теплоход, отплывающий в Неаполь.
Почему ей вздумалось поехать в Неаполь, она и сама не знала… А может, знала?
Ей хотелось взглянуть на место раскопок и на кости того несчастного динозавра.
Август в Италии был ужасно жарким. Пока она ехала на такси из Неаполя в Пьянуру, у нее разболелась голова, а перед глазами стали мелькать какие-то синие точки. Последнее время голова у нее болела очень часто. Странно: раньше она никогда не страдала головными болями.
Когда она добралась до места раскопок, выяснилось, что кости динозавра уже давно увезли в Неаполитанский палеонтологический музей — об этом ей сказал владелец одного бара, куда она зашла выпить коки со льдом. Она сначала хотела поехать в музей, но передумала. Это было форменным оскорблением — помещать кости динозавра под стекло в каком-то вшивом музее. Может, они поместят туда заодно и Вечность? — если Вечность вообще существует…
Выйдя из бара, она снова взяла такси и попросила шофера отвезти ее в аэропорт. Она не знала, куда полетит, — ей просто хотелось поскорее покинуть эту невыносимо жаркую страну.
Она увидела этот монастырь по пути в аэропорт. Монастырь стоял на горе и был почти полностью скрыт в гуще деревьев. Она подумала, что там, наверное, очень прохладно и спокойно… Она попросила таксиста остановить машину и, расплатившись с ним, стала подниматься по лестнице.
День близился к закату. Солнце исходило кровью над самой ее головой. А может, это ее душа исходила кровью? Ей было так больно, будто в ее душе зияла кровоточащая рана. Она так и сказала монахине, открывшей ей дверь: «Мне больно. Я хочу покоя. Пожалуйста, примите меня к себе».
Монахиня не стала ни о чем ее спрашивать. Она пригласила ее войти и провела в свободную келью. «Можешь жить у нас сколько захочешь, пока тебе не станет легче», — сказала она.
Вероника сомневалась, что ей когда-нибудь станет легче. Сцены из дневника матери неотступно преследовали ее и здесь, оживая перед глазами. Восемнадцатилетний Габриэле и юная Констанс были единственными героями ее сновидений, и днем они тоже вертелись где-то рядом, наперебой рассказывая ей о своей любви.
«В наш прощальный вечер ты сказал, что такой любви, как наша, больше нет, — писала мать на последних страницах своего повествования. — Мы пошли в пиццерию на углу той площади, где всегда шумит фонтан. Мы очень любили это место и днем часто приходили к фонтану и смотрели, как туристы бросают в него монетки — они делали это, чтобы вернуться, следуя старой римской традиции. Ты всегда смеялся над этой традицией и говорил, что для того, чтобы вернуться в Рим, этим людям достаточно купить билет на поезд или на самолет, и нет никакой необходимости просить фонтан о содействии… В те теплые апрельские дни ты хватал меня за руку и бежал со мной к фонтану, а там, захватив ладонью воду, брызгал мне в лицо и на волосы. Однажды ты даже хотел искупаться вместе со мной в фонтане, но потом передумал и сказал, что уже видел подобную сцену в фильме Феллини «Сладкая жизнь», а ты терпеть не можешь повторы.
Но я хотела рассказать тебе о нашем последнем вечере.
Мы сидели за столиком в углу и ели пиццу, запивая ее красным «Фраскати». Вино было очень крепким, и у меня сразу же поплыла голова. Ты заметил это и улыбнулся.
— У тебя сейчас так блестят глаза, будто в них зажглись две лампочки. Знаешь, я всегда буду помнить этот вечер и о том, как у тебя заблестели глаза от вина… А может, не только от вина. И с кем бы я сюда ни пришел — ты меня слышишь, Констанс? — с кем бы я сюда ни пришел, это будет так, как будто бы я прихожу сюда с тобой. — Ты потянулся через стол к моей руке и крепко сжал мои пальцы. — Думаю, я буду часто приходить сюда после того, как ты уедешь… Ты ведь не будешь ревновать?
— Нет, — ответила тебе я. — Я никогда не стану ревновать тебя к другим девушкам. Ведь это будет…
Ты закончил за меня:
— Это будет не как у нас с тобой, Констанс.
Когда мы вышли из пиццерии, дул сильный ветер, а над площадью светила большая желтая луна. Я подбежала к фонтану и подставила руки под его струи — наверное, я действительно была пьяна… Ты сначала наблюдал за мной издалека, потом подошел ко мне.
— Ты очень красивая, Констанс, — прошептал ты, привлекая меня к себе. — Останься такой навсегда, ладно? Где бы ты ни была и с кем бы ты ни была, будь всегда такой, какая ты сегодня, сейчас, — и это будет так, как будто бы ты со мной… А если мы с тобой еще встретимся — когда-нибудь, через много лет, — я снова увижу в тебе эту девушку с зелеными глазами и с мечтательной улыбкой, которая стояла возле фонтана, подставляя мне губы для поцелуя…
Я никогда не забуду этот вечер, Габриэле. Знаешь, мне кажется, что какая-то часть нас с тобой навсегда осталась там, на той площади с фонтаном… Моя память запечатлела в деталях все — шум воды, наш поцелуй… Он был таким долгим и бесконечно нежным. Потом мы долго стояли, тесно прижавшись друг к другу, а фонтан плакал рядом с нами, и его слезы сверкали в лунном свете. Мне кажется, я вижу нас со стороны — тебя, меня и слезы фонтана…
— Не плачь, Констанс, — сказал ты, смахивая кончиками пальцев слезы с моих щек. — Не плачь. Пусть фонтан запомнит нас счастливыми.
— С чего ты взял, что он вообще нас запомнит? — прошептала я, улыбаясь тебе сквозь слезы.
— Он нас запомнит, Констанс. Фонтаны любят и запоминают красоту. — Ты достал из кармана пригоршню монеток и вложил мне в руку.
— Ты ведь смеялся над этой традицией, — напомнила я. — И вообще я знаю, что больше никогда…
Я хотела сказать, что больше никогда не вернусь в Рим, но ты не дал мне закончить.
— Никогда не говори «никогда», — сказал ты, цитируя известную поговорку. — Что же касается традиции, вчера она казалась мне смешной — а сегодня больше не кажется… Брось эти монетки, Констанс. Фонтан сам решит, стоит тебе возвращаться или нет.
Я повернулась спиной к фонтану, потому что того требовала традиция, и бросила в него все монетки. Я сделала это только потому, что так захотел ты. Я знала, Габриэле, что больше никогда не вернусь в твой город. Монетки упали в воду с грустным всплеском — как чьи-то обледеневшие слезы… Ты взял меня за руку и повел к своему «ягуару».
