Валентин Маслюков - Тайна переписки
Машину пришлось оставить. Тут же возле Дома печати он приметил у тротуара «девятку»; водитель тянулся к задней дверце, чтобы открыть ее перед женщиной. Трескин как раз успел подскочить, чтобы придержать дверцу.
— До проектного института. Где гостиница «Глобус» рядом, знаешь? Три бакса.
— Нет, — брезгливо возразила женщина, — извините, своих дел полно.
Сухая дамочка лет за тридцать. Подсушенная, но с претензией.
— Если дама возражает, — сказал Трескин, улыбаясь с неотступной, въедливой наглостью, — тогда что? Десять баксов.
Она не нашлась с ответом, переполненная сильным чувством, а водитель, молодой мужчина в мягком спортивном костюме, по общей своей бесхребетности замедленно соображал. Молчание это, во всяком случае, можно было принять за согласие, Трескин дернул дверцу, женщина издала тихий шипящий звук, но сдалась, избегая некрасивой борьбы, Трескин проник внутрь.
— Спасибо, мужик, край как надо! Во! — он резанул ладонью по горлу. Самая преувеличенность жеста и голоса устанавливала особое мужское взаимопонимание.
Водитель неопределенно хмыкнул, и так поехали. Когда дамочке надоело пялиться, отвернувшись, в окно, она, по-прежнему не замечая Трескина, раскрыла косметичку и показала зеркальцу зубы — внезапно, словно огрызнулась. Потом достала надушенный кружевной платок, чтобы подтереть уголки губ, и долго этим занималась, что-то разглядывая и скалясь.
Трескин расслабленно-беззаботно мурлыкал:
— Я встретил ва-ас… и все тако-ое…
На подъезде к институту он полез за деньгами, а дамочка покосилась. Можно было ожидать, что не выдержит, в последний момент, да глянет, наградит его презрительным, но подспудно оценивающим взглядом. Не раздумывая, — была это внезапная, как вдохновение, прихоть — Трескин легонько цапнул пальцами за напудренный носик. Дамочка вздрогнула, как от удара током, и оцепенела. В следующее мгновение она, кажется, уже и понять не могла, действительно ли это было? Вот только что — произошло ли?
— Извините, — сказал Трескин с редким самообладанием. И сунул водителю деньги. — Извините…
Он выбрался, толчком захлопнул дверцу и пошел, прислушиваясь, что у них там между собой произойдет. Ничего. Как и следовало предполагать, ничего она не сказала. Она не могла сказать, не могла признаться в том, во что и сама еще не поверила.
Машина тронулась, Трескин расплавил грудь и засвистел, ощущая радостное чувство всепрощения по отношению ко всем этим безобидным, если правду сказать, людишкам.
3
Здание проектного института, построенное в те годы, когда в архитектуре господствовал принцип простоты и считалось, что несколько удачно найденных пропорций решают дело, было сложено из трех объемов: сломленный углом девятиэтажный корпус опирался одним своим концом на косые колонны, а под эту приподнятую часть архитектор подсунул плоский двухэтажный поперечник, на котором возвышался купол. В поперечнике и под куполом располагался вестибюль, очень просторный, но низкий и темный; в дальнем его конце, залитый светом через потолок, зеленел внутренний садик, и там, за садиком были лифты. Трескин огляделся: за спиной его висела огромная Доска почета, она пустовала. Чуть дальше высокий стенд заполняли рисованные шаржи. Планшетами с изображениями зеленоватых или синеватых фасадов был заставлен коридор седьмого этажа, где Трескин вышел. Надо заметить тут кстати, что история эта, что приключилась с Трескиным, произошла в начале девяностых годов, многое тогда выносилось и заносилось: старые планшеты и подрамники стояли вдоль стены в два-три слоя.
Трескин вызванивал мастерскую уже несколько дней и знал, что показательный лист с фасадом и интерьерами фирменного офиса, который он просил изготовить нарочно к приезду австрийцев, еще не готов, вряд ли готов, и потому первое, что произнес, поздоровавшись с архитектором, было:
— Я не опоздал?
Он не опоздал, они опаздывали.
— Людочка! — поднявшись из-за стола, громогласно позвал архитектор.
— Ау! — донеслось из другого конца комнаты.
— Рисует, — сказал архитектор, свободным движением руки показывая туда, где находилась невидимая за препятствиями Людочка; артистические пальцы его изогнулись.
Седой архитектор одевался с изысканной лаконичностью: темно-синяя куртка, просторные белые штаны и галстук белый в косую черную полоску.
Там, где откликнулась Люда, все заслоняли беспорядочно развернутые кульманы — действительно можно было аукаться. Помещение, не слишком большое само по себе, едва вмещало снесенную сюда из многих комнат мебель — оставались лишь узкие проходы. Один из углов комнаты, отгороженный нерабочим столом и каким-то железным ящиком с выдвинутыми емкостями, оказался завален обрезками картона и фанеры.
— Сюда! — показывал дорогу архитектор.
Трескин понял так, что нужно нырнуть под тяжелый противовес кульмана, напоминающий рукоять железнодорожной стрелки, — другого способа проникнуть к недоступной Людочке не имелось.
Но ошибся: следовало податься сначала вбок и назад, а там уж не трудно было обнаружить укромный проход вдоль стены.
— Тесно.
— Раньше просторней было, сами сюда перебрались, — пояснил в спину Трескина архитектор. — Аренда заедает.
На крошечной Людиной территории царил свой отдельный крошечный порядок. Все было расставлено и разложено с известным смыслом, хотя бы и друг на друге: папки, альбомы, коробки карандашей, банка кофе, кипятильник, фарфоровый кувшинчик размером побольше наперстка, какие-то пустячки, краски и кисточки, чертежные принадлежности в невообразимом количестве и разнообразии.
— Вот! Посмотрите, — архитектор показал на стол, где лежал сине-зеленых и коричневых тонов лист, и стал выбираться на волю.
Девушка поднялась, задвинула стул под кульман и отстранилась к стене, чтобы освободить место. Трескин бегло глянул: эскизный проект представлялся ему вполне законченным.
— А заголовок? — сообразил он вдруг. — Нельзя ли крупнее? Чтобы клиент зашел — по глазам било. Центральный офис фирмы «Марта». И какая-нибудь там аксонометрическая проекция!
Затейливая проекция запала ему на ум еще с прошлого посещения мастерской. Вообще говоря, Трескин не сильно беспокоился, какая будет проекция — такая или сякая, опасения его вызывало только слово «эскиз», которое архитекторы употребляли между собой. Трескин опасался, что слово это они по легкомыслию в заголовок все-таки вставят. Понятие «эскиз» отдавало чем-то ненадежным, недостаточно основательным, заключалось в нем как бы обещание чего-то реально не существующего. Обещаний австрийцы наслушались достаточно, о чем Трескин знал с их собственных слов.
— Аксонометрическая проекция, — повторил он с нажимом.
— О! — легко засмеялась девушка. — Заголовок я вам изображу, а насчет проекции — увы! Это ведь плоскость, — она повела гибким пальцем. — Аксонометрия — там передается объем. Насчет объема, насколько я помню, уговора не было.
У нее оказался чудесный серебристый голос, мелодичный и, как понял вдруг Трескин, волнующий. Поставленный условиями места почти вплотную, он оглядел девочку. Бесформенная одежка — нечто вроде черного трикотажного балахона с открытым горлом — скрывала фигуру, но девочка прогнулась, отстранившись, и опавшие на бедро складки обозначили гибкий стан. Темно-зеленые клетчатые штаны доходили до середины голени; она носила узкие туфли на босую ногу — без каблуков и чудилось даже, что без подошвы. Стояла девочка с Трескиным вровень или, может, пониже была на пару всего сантиметров. «Метр семьдесят, — определил он опытным взглядом, — и вес — пятьдесят пять килограммов».
— Мой любимый размер! — объявил Трескин вслух.
Она неуверенно улыбнулась, глянула на чертеж, пытаясь, вероятно, связать замечание с предметом разговора. Мелкие, неосознанные движения губ, поворот тонкой шеи — дрогнула жилочка — выдавали напряжение.
Рот у нее — пожалуй! — великоват, и, может быть, что-то не совсем в порядке с носиком, но удлиненный, приятный овал лица не вызывал сомнений. Русые, мягкого оттенка волосы она коротко стригла и зачесывала с пробором, так что, сбившись набок, волосы вольно лохматились.
Нет, она не была красавицей того калиброванного журнально-рекламного типа, который Трескин знал и по жизни. Зато славное милое лицо ее оживлялось бегло скользнувшим чувством. Праздно стояла она, скучала, ожидая, когда заказчик удовлетворится, а в уголках губ, в складке мимолетно сошедшихся бровей, в брошенном на сторону взгляде угадывалась своя, отдельная от Трескина, от всякого сиюминутного события жизнь.
— А что, как мы проводим досуг? — сказал Трескин.
— По-разному, — без всякого жеманства отвечала Люда.
Трескин явственно ощущал каждое ее слово — оно раскатывалось где-то внутри нежным эхом.
