Фрэнсис Шервуд - Ночь печали
Ее мать говорила:
— Эта твоя утонченность внесла разлад в наш дом.
Родной отец утешал ее, когда ей снились плохие сны, а новый муж матери сам являлся к ней в кошмарах. В полусне она чувствовала, как он поднимает ее куитль и уипилли, как берет ее вялую руку и сжимает ее на своем теполли, возбужденном члене. Словно те демоны, которых она боялась, он подкрадывался к девочке, протягивая к ней свои руки, а его черная тень закрывала проем двери. Затем Малинцин слышала, как он будит ее мать, и от ритмичных звуков ночь распадалась на мелкие осколки. Днем муж ее матери вел себя так, будто ничего не произошло, и, якобы выполняя свой долг, порол Малинцин связкой розог, всегда висевших возле двери. Он отравлял ее дни, крал ее сон. Иногда, ссорясь с матерью, он говорил, что кому-то — но не ему! — придется покинуть дом. Мать Малинцин уверяла его в том, что вскоре у дочери вырастет грудь, она выйдет замуж и переедет в дом супруга. Он кричал: «Две женщины в одном доме?! Две женщины и один мужчина?!» Имей он две жены, все сложилось бы иначе.
Малинцин стала молчаливой. Она выкапывала камни из пола, рыла в земле ямы и ела грязь из-под ногтей. Ночью она крепко закрывала глаза и сворачивалась клубочком, чтобы кошмары не могли добраться до нее. Гнилостное дыхание отчима на ее спине, его огромные руки, ползающие по телу, будто черепахи в тяжелых панцирях… «Матери не говори — это убьет ее. Никому не говори — я убью тебя». Конечно же, она никому не говорила. Мать ни о чем не знала. Она засыпала, будто прыгала в воду, чтобы никогда не выплыть на поверхность. А затем, когда Малинцин было почти десять лет, мать сказала, что ждет ребенка, о котором они с мужем так долго мечтали. Когда родился мальчик, ему подарили маленький щит, лук и стрелы.
На следующий день после Праздника солнца, когда все должны были царапать уши и языки до крови завязанной в узел веревкой, рыбьими костями и колючками кактуса, ее отчим отправился обходить дома и проверять благочестие и набожность всех жителей города, а Малинцин выскользнула из дома и убежала на маисовое поле, где очутилась среди высоких рядов растений с зелеными скользкими листьями, готовых лопнуть и уронить на землю спелый маис. Она свернулась в клубок, будто собака, собиравшаяся почесать спину. Девочка кувыркалась, как те акробаты, которых она когда-то видела на празднике, прыгала и скакала, выбрасывая ноги вперед, как прыгают кролики. И тут она услышала странный звук. Малинцин притаилась, как притаился бы заяц, поводя ушами. Где-то на поле зашуршали листья, но это был не легкий шорох от порыва ветра, не тихий вздох земли перед дождем и не случайный хруст сорняков, вырываемых земледельцем, пропалывающим ряды маиса. Это был неосторожный, неосмотрительный звук, растения грубо раздвигали перед собой: ф-р-р-р, ф-р-р-р. А еще к этому звуку, словно тяжелая барабанная дробь, примешивался гулкий топот тяжелых сандалий. Она увидела, как запестрели накидки, засверкали на солнце яркие перья, похожие на блестящий черный хвост тукана и красный хвост попугая. Простым людям не дозволялось носить цветные накидки и перья.
Малинцин и раньше видела торговцев майя и знала, что они приходят с юга, чтобы заключать сделки в столице империи Мешико. Они несли в столицу золото, серебро и изумруды, из которых потом делали серьги для губ и носа, а также тарелки, украшенные орнаментом, корзинки с побережья, а еще черные и красные горшки Оаксаки. Девочка знала, что майя нечего делать на поле супруга ее матери.
Она бросилась бежать, сначала медленно, так как ее тело не повиновалось сознанию, а затем быстрее, со всех ног. Она влетела в дом и заметалась по двору, чтобы поскорее, поскорее найти мать, и, не увидев ее, помчалась к кухне.
— Мама, мама, помоги мне! — жалобно закричала Малинцин.
Женщина следила за очагом; младенец был привязан к ее спине.
— Не позволь им забрать меня! — Девочка бросилась в объятия матери.
И мать впервые за долгое время прижала ее к груди, похлопала по спине, пригладила волосы. Но когда торговцы вошли в комнату, она оттолкнула дочь.
— Забирайте ее.
Малинцин кричала и отбивалась. Два торговца схватили ее за руки, а еще двое — за ноги.
— Я благородной крови. Мой отец…
Крики и мольбы Малинцин встретили лишь ненависть и презрение. Торговцы отдали ее матери мешочек с какао-бобами, медовый пирог и кусок нефрита. Мать отвернулась и, не глядя на дочь, плюнула в костер.
— Я скажу соседям, что моя дочь ушла во сне в лес и обезьяны забрали ее к себе на деревья. Ее укусили скорпионы или змеи, проглотила речная ящерица, она исчезла. Койоты спустились с гор, чтобы съесть ее. Заберите ее подальше от меня.
Воскрес ли отец Малинцин из праха, чтобы спасти ее от злой хватки работорговцев?
Нет.
Закричала ли ее пуповина из-под очага? Заплакала ли ее плацента слезами лона?
Нет.
Перевернулся ли точильный камень, чтобы остановить это?
Сплело ли веретено нить противления, соткал ли станок печальную песнь?
Орудия войны и земледелия — пришли ли они к ней на помощь? А боги в тяжелых роскошных головных уборах — спустились ли они с небес на землю, чтобы вступить в бой с работорговцами? Метла, священный символ порядка, осталась на месте и ничего не сделала. Добросердечный Кетцалькоатль не помог. Мать Малинцин убила девочку-рабыню, которую никто не стал бы искать, и похоронила ее, выдав за Малинцин. «Это так печально, — сказала она соседям, — моя дочь умерла». К счастью, у матери Малинцин был маленький сын, который облегчил эту утрату, сын, который унаследует землю, дом и владения двух ее супругов.
Глава 2
Работорговцы надели на Малинцин ошейник и прикрепили его к деревянной планке, соединявшей рабов, шагавших в два ряда. Малинцин была лишь ребенком невысокого роста, и потому ей приходилось быстро перебирать ногами, ступая на цыпочках, ведь иначе ее бы просто тащили за собой. Грубая древесина врезалась в ее нежные плечи. Эти торговцы несли зерна какао и ванили, шкуры ягуара и оцелота, зеленые перья кетцаля, осколки бирюзы, золотые самородки, порошок из сока магеи и ткань из ее листьев. Малинцин продали в Ваке, в тени старых руин майя, где на полуразрушенных алтарях жили похожие на пауков обезьяны, по широким ступеням стелились лианы, а среди обломков камней скользили маленькие ящерицы и змеи с красными и черными полосами.
До Вака добирались пешком много дней. Без кактлей, обуви из кожи оленя, ноги Малинцин покрылись волдырями, а к тому моменту, когда ее поставили на рынке среди клеток с кроликами и маленькими попугаями, куч красных зерен и сморщенных чили, они уже кровоточили. Ее купил богатый майя с большим животом и янтарной серьгой в губе.
В доме отца Малинцин ела собак, рыб, уток, ласок, а по праздникам индейку. Теперь же она питалась едой для рабов: пчелами, водорослями из соседнего озера, жуками, кузнечиками, червями и всем, что могла найти, всеми зернами, которые она успевала запихнуть в рот, пока никто не видел, кожурой раздавленных фруктов, стеблями перца, крадеными овощами и остатками кукурузных лепешек — до того как собаки успевали добраться до них. Ее когда-то прекрасные густые волосы стали сальными и редкими, кожа — холодной и бледной, как кукурузные початки. Девочка часто роняла предметы, засыпала за работой, а утром ее невозможно было поднять с циновки.
Малинцин снилось, что она по-прежнему маленькая девочка, живущая в доме отца, в городе, где прошло ее детство, что она стоит на площади, стороны которой ориентированы точно на восток, запад, север и юг, что она слушает музыку флейт и труб, сделанных из панцирей черепах. Может быть, боги карали ее? Может быть, боги сговорились и решили наказать ее за то, что она предала свою мать, и поэтому мать предала ее? Может быть, мать в конце концов обо всем узнала и продала ее из мести? А может, отчим после рождения сына сказал: «Избавься от нее». Малинцин пыталась думать об этом на языке науатль и на языке майя, потому что, несмотря на внутреннее сопротивление, она выучила их язык. Она узнала об их праздниках и традициях, но какими словами, каким ритуальным стихом, какими тайными звуками, какими значениями в любом языке можно описать мать, которая, не нуждаясь в пище для сыновей, продала дочь? Возможно, зерна ненависти дали ростки в душе ее матери, когда Малинцин была малышкой, прыгавшей в распростертые объятия отца, была девочкой, забросившей веретено и ткацкий станок, чтобы отправиться с отцом в ритуальный обход? Или дело было в том, что красота дочери распускалась, словно цветок юкки, в то время как мать, уже давно сорванный цветок, увядала? Может быть, Малинцин слишком много говорила и слишком громко смеялась, показывая зубы и красные прожилки неба? Когда она изучала рисунки в свитках, даривших имена вещам, не оскорбляло ли это ее мать, которая не могла расшифровать ни одного символа? Малинцин была послушной доченькой, принцессой своего отца, она гордилась тем, что легко выучила стихи, посвященные Кетцалькоатлю, и узнала о том, как Курящееся Зеркало подговорил бога-змею взглянуть на свое отражение и познать собственное уродство, после чего тот надел маску.
