Елена Катасонова - Переступая грань
- Русалочка... Пойдем, я тебе покажу, как я тебя вижу.
Лиза вспыхивает от внезапного гнева. Вот оно, самое для него главное! Но покорно встает, накидывает на плечи поданный ей халат и идет к мольберту.
5
"Ирка, что делать, скажи? Влюблена по уши в того самого Лёню, на чьей выставке мы с тобой были. Помнишь, ты еще помогла ему перевозить картины..."
Лиза задумалась с ручкой в руке. Как это все описать? Ее влюбленность, ласковое его равнодушие, дикую ревность к Лёниной, неизвестной ей жизни, к другим женским портретам, его бессердечный смех, когда она ему об этом сказала.
- Ах ты, русалочка! Я же художник...
Что это значит? Он, что ли, признался? Лиза испугалась той боли, которую, если "да", испытает, и не стала расспрашивать, уточнять. Нет, не станет она писать Ире, об этом - не станет. И стыдно, и долго, да еще, говорят, письма, отсылаемые за границу, читают всякие там... в погонах.
"Скорей бы каникулы! Ты приедешь? Я тогда что-то тебе расскажу. Отвечай скорее, когда приедешь, чтобы я тебя дождалась, не уехала в Красноярск. И мама твоя волнуется. Целую тебя. Пока!"
Вот и все, что в конце концов написала Лиза. Сегодня зачет, она пойдет первой, в девять утра, чтобы сразу же, как сдаст, - к Лёне. Целых три дня они не видались! Как он там, в своем подвале? Пишет? Лежит на тахте? Бегает по знакомым? Говорит, будет выставка - большая, в Манеже, и взяли у него три работы: два пейзажа и Лизу. На нее, обнаженную, будет смотреть вся Москва, вообще все, кто хочет. Может, она мещанка: почему так мучительно это ее смущает? Именно так и сказал Лёня, когда она попыталась своей обнаженности воспротивиться.
- Какая же ты мещанка!
- Давай положим на колени шарфик, - чуть не плача попросила Лиза.
- Шарфик! - фыркнул Лёня. - Тогда уж лучше листочек!
- Какой листочек?
Иногда она его не понимала: Лёня не договаривал фраз, пропускал слова, умолкал вдруг на полуслове.
- Какой-какой, - раздраженно передразнил он ее. - Фиговый! Разве не видела? Старые мастера целомудренно прикрывали...
И Лиза сдалась, часами сидела обнаженной, позируя. Потом Лёня передумал и уложил ее на бок. Горел камин, было тепло, но тело все равно покрывалось гусиной кожей - от стыда, его зорких профессиональных взглядов, бросаемых то на грудь, то на плечи.
- Чуть-чуть приподними одну ногу. Поставь на ступню и приподними. Да не так!
Он бросил кисти, подошел, жестко взял за лодыжку, поставил ногу. Лиза вспыхнула от смущения, слезами наполнились ее глаза.
- Вот-вот! - закричал Лёня. - Хорошо! Глаза - как озера, полны воды...
Воды... Это слезы! А для него - вода.
- Ладно, отдыхай. Сейчас сделаю кофе.
Лиза сидела, завернувшись в халат, и ждала его ласки, рассеянного поцелуя, иногда - близости. Но это случалось редко, очень редко, все реже и реже. Почему? Она плохая женщина? У него есть другая? Почему, Господи?
Зачет Лиза сдала блестяще и на какое-то время превратилась в прежнюю Лизу - счастливую, красивую, победительную.
- Ты так похудела! - восхищенно сказала Неля с персидского отделения. - Прямо тростиночка. А у меня ничего не выходит. - Неля была пухленькой, с ямочками на щеках и круглым животиком. - Теперь надежда вся на экзамены: в сессию я всегда худею.
Знала бы она причину!
- Вы, кажется, увлеклись арабской литературой? - сказал Лизе принимавший зачет историк. - Но имейте в виду, вы интересно мыслите исторически. Подумайте: может, стоит заняться моим предметом? Среди арабских племен в средние века происходили события, знаете ли, примечательные... Словом, подумайте. Предмет вы знаете основательно.
Радость вспыхнула и погасла. История... Средние века... Переводы с арабского... Все теперь стало неинтересным. Она даже забыла позвонить в "Иностранку", спросить, как им ее работа. В душе и сердце, в жаждущем теле - один лишь Лёня. Как же уедет она от него в Красноярск на целых два месяца? Она без него так долго не выдержит.
Лиза шла к Кропоткинской по залитой солнцем Москве и не замечала ни молодой травки на высоком холме у дома Пашкова, ни яркого солнца, щедро заливавшего древний, ни на какой другой не похожий город, ни оживленных прохожих, принарядившихся и помолодевших, как это всегда бывает весной. Она мысленно уговаривала Лёню не мучить ее. В чем было мучение, она и сама не могла бы сказать, но в том, что он ее мучил, не сомневалась. Сколько они встречаются? Скоро месяц. А что она о нем знает? Ничего.
- Ведь ты где-то живешь? - спросила однажды.
- Вот мой дом! - хлопнул он ладонью по тахте.
Но разве же это правда?
Как-то раз она пришла, а его не было. На двери болтался клочок бумаги: "Несколько дней меня не будет: заболела мать". А она и не знала, что у него есть мать. И записка без обращения. Значит, для всех. И что такое "несколько дней"? От какого дня надо считать? Бумага желтоватая, грязная, но это ничего не объясняет. Она, может, была уже старой, а может, пожелтела от солнца и ветра.
Тупо и безотчетно Лиза просидела у себя в комнате целых три дня. К очередному зачету, правда, готовилась, но главное - ждала звонка, проклиная всех, кто занимал телефон. Через три дня Лёня позвонил и позвал ее. Лиза бросилась на зов, как собачка.
- Как мама? - из вежливости спросила она.
- Да что ей сделается? - с досадой ответил Лёня. - Иди ко мне, я соскучился.
"Он соскучился! - ликовала Лиза. - Какое счастье!"
Вот и знакомый двор. Высокие мрачные дома окружают голое, не усаженное деревьями пространство. На улице радостно, солнечно, а здесь вечный сумрак. Лиза подошла к подвалу, остановилась в испуге: почему отворена дверь? При тусклом свете ею же купленной лампочки стала спускаться вниз. И вторая дверь тоже была распахнута настежь. Веселые голоса, женский смех... Лиза перешагнула через порог. В первую секунду ничего не могла рассмотреть: ослепили огромные яркие лампы. Лиза моргнула, прикрыла глаза ладонью, потом ладонь отняла. Поплыли радужные круги.
- О-о-о! Лиза! Братцы, знакомьтесь: вот она - моя красавица!
Ковер с тахты был стянут на пол, расстелен посреди студии. Знакомая корзиночка с хлебом стояла в центре импровизированного стола. Консервы, бокалы, бутылки, тарелки... А вокруг бородатые парни, женщины в ярких платьях. Одна из них - в косынке до бровей, с шелковой шалью на талии, монистами на шее, длинными серьгами в ушах - обнимала Лёню за плечи. Лёня сбросил со своих плеч ее руку, встал, пошатнулся, двинулся к Лизе.
- Напоили, черти, - сказал беззлобно и хлопнул в ладоши. - Внимание! Те же и русалка по имени Лиза. А это - Сергей, Маша, Лида, Павел...
Тот, которого звали Павлом, встал тоже. Маленький, прямо карлик, с длинной трубкой, которую тут же сунул в рот, выпустив ароматный синеватый дымок, он важно обошел Лизу, оглядев ее с ног до головы, как всегда оглядывают женщин мужчины, остановился напротив, вынул изо рта трубку - как видно, из вежливости.
- Ли-и-иза, - протянул он. - Да мы все вас знаем: это же вы на выставке...
Он снова откровенно, внимательно оглядел Лизу, и она почувствовала, что ее раздевают, видят в ней ту обнаженную женщину, что лежит на кушетке, согнув ногу в колене, выставляя себя на всеобщее обозрение.
- Вы не могли бы и мне позировать? - прищурившись, сказал коротышка.
- Э нет, это моя натурщица!
Лёня оттер коротышку от Лизы, обнял ее, чмокнул в щеку.
- Поздравляю!
- С чем? - еле шевеля губами, спросила Лиза. Значит, она - натурщица?
- Наше с тобой "ню" купил саратовский музей, представляешь? - сощурил синие глаза Лёня. - Он очень известен, и там много прекрасных работ. Я даже аванс получил. Видишь, празднуем? Садись, Лизавета.
Никогда он не называл ее так, да и никто, даже в детстве...
- Эй, - крикнул Лёня, - сполосните для нее бокал и тарелку!
Он потянул Лизу за руку, усадил рядом с собой.
- А тарелка есть. Чистая, - лениво протянула девица в монистах и косынке по самые брови.
Это она обнимала Лёню, когда Лиза вошла. Как же ее зовут? Про нее он, что ли, сказал, Маша? Черные умные глаза, густые, сросшиеся у переносицы брови, пушок над верхней губой. Наверное, страстная...
- Вы тоже его любовница? - со смехом наклонилась она к Лизе.
- Машка, не хулигань. - Лёня погрозил ей пальцем.
Лиза взяла бокал, выпила вино залпом, не отрываясь. Дешевое, с каким-то странным привкусом, оно обожгло пустой желудок, но зато притупило боль, а еще через пять минут все вокруг сделалось ирреальным, как во сне или в бреду.
Неужели это она, Лиза, сидит на ковре, поджав под себя ноги, и Лёня обнимает одной рукой ее, а другой Машу? Это на ее колени положил голову коротышка с трубкой, а она перебирает пальцами его волосы и смеется? Лёня отталкивает коротышку и снимает руку с плеча Маши. Теперь он обнимает только Лизу, а потом кладет голову ей на колени - как тот, другой. Гневно сверкают черные Машины глаза, а Лизе смешно: Маша ревнует! Но раз ревнует, так, значит, имеет право? Ай да Лёня! А она-то его жалела: худой, несчастный, и без работы, и денег нет. Лежала обнаженной, позируя: "У него же нет на натурщицу денег!" Теперь на нее, с приподнятым бесстыдно коленом, будут глазеть посетители - там, в Саратове. Хорошо хоть, что не в Москве. А если бы купил Красноярск? Что было бы тогда с мамой? При мысли о маме так стало жалко себя, что потекли слезы.
