Кэтрин Скоулс - Чужая жена
Актриса стояла перед ней в одном белье. Мара не удержалась и уставилась на красные шелковые французские трусики, отороченные кружевами.
— Это мои «счастливые» трусики, — сказала Лилиан. — Я только что их нашла. Слава Богу! Я уже собиралась звать Карлтона.
Мара только моргнула в недоумении.
— Я всегда надеваю их в первый день съемок. Всегда. — Серьезный тон Лилиан напомнил Маре все, что Джон рассказывал об охотничьих поверьях. Большинство из них были так или иначе связаны со слонами — убийство слона было самым тяжким из всех грехов охотника, и потому подход к нему требовался особый. Перед тем как партия отбывала из Рейнор-Лодж, Джон всегда заставлял клиентов вывернуть карманы, чтобы удостовериться, что ни у кого нет с собой денег — слона, пояснял он, нельзя купить ни за какие деньги. Еще он предупреждал, что если кто-то поднимет с земли иголку дикобраза, то слона ему не найти.
— Они у меня уже несколько лет, — пожаловалась Лилиан. — Знала бы раньше, накупила бы таких на всю жизнь и носила хоть каждый день. Они идеально подходят для Африки — в них и прохладно, и сушатся легко.
Мара постаралась не думать о том, что подумали бы хаус-бои, коим выпало бы перестирать гору подобных вещей. Про себя они наверняка решили бы, что Лилиан — профессиональная проститутка.
Мара протянула принесенную одежду.
— Вот ваш новый наряд.
Лилиан придирчиво оглядела сначала брюки, затем рубашку, поднеся их к тусклому лучу света, пробивавшемуся сквозь занавески.
— А они ничего, правда? Сьюзи — настоящая мастерица своего дела, гляди-ка: пятна на месте, манжеты истрепаны.
Мара не решилась сказать ей, что на самом деле одежда была с чужого плеча, а если быть точным, то даже известно, с чьего именно. Куда с большим удовольствием она снабдила бы Лилиан чистыми вещами из своего гардероба, но Карлтон ясно дал понять, что Леонарду нужна была та, что он отметил на Маре.
Впрочем, Лилиан, казалось, не заметила ее сдержанного молчания.
— Сьюзи — моя личная костюмерша, — продолжала щебетать актриса. — Она хорошо справлялась, Карлтон даже сказал, что она может остаться на съемки второй части. Но Сьюзи уехала домой. — В голосе Лилиан послышалась обида, и Маре подумалось, что она похожа на ребенка, которого в песочнице покинул его лучший друг. — Мы справимся и без нее, правда? — добавила актриса, вновь сияя улыбкой через плечо.
— Да, конечно, куда же деваться! — встретившись взглядом с Лилиан, улыбнулась в ответ Мара. В ней стало просыпаться приятное чувство причастности к чему-то большому, чувство востребованности.
— Сначала макияж, — сказала Лилиан. Потянувшись за шелковым халатом-кимоно, она махнула рукой в сторону столика, который был сдвинут к двери. На нем стоял маленький, похожий на докторский, черный чемоданчик.
Мара переставила его на туалетный столик и щелкнула замками. В комнате запахло пудрой. Как выяснилось, в чемоданчике оказался целый набор косметических принадлежностей, аккуратно разложенных по отделениям: не менее семи бутылочек с тональными кремами, столько же коробочек с подходящими по оттенку пудрами, кисточки, расчесочки для бровей, спонжи, несколько разных видов туши, несколько пар щипцов для завивки ресниц, жидкость для снятия макияжа, полдюжины тюбиков разных помад. И несколько пузырьков с ядовито-алой жидкостью, по виду напоминающей кровь.
Из чемоданчика Лилиан вынула записную книжку. Открыла ее и показала Маре схематическое изображение женского лица: скулы, лоб, веки, ноздри — все было раскрашено в разные цвета. На каждой секции было отмечено, какую косметику на нее следует наносить.
Сверяясь со схемой, Лилиан принялась вытягивать косметику из чемоданчика и раскладывать на столике.
— Вы удивитесь, — сказала она, — когда увидите, какая неестественная уйма времени уходит на создание естественного образа. — Вглядевшись в зеркало, она сдвинула брови. — Нам понадобится больше света.
Мара раздвинула занавески. Свет ворвался в комнату, и беспорядок в ней стал еще заметней. Пошарив в полотняной сумке, откуда днем раньше доставала пароварку, Лилиан извлекла на свет мужское зеркальце для бритья и победно подняла над головой.
— Для непредвиденных ситуаций, — довольная собой, заметила она. Поднесла зеркало к окну и водрузила на подоконник.
Когда Лилиан села, Мара стала рядом, готовясь подавать ей все необходимое, словно медсестра на операции. Лилиан начала наносить на лицо и шею тональный крем с помощью маленького спонжика. Мара, как завороженная, наблюдала за ее размеренными движениями. Ей казалось, что она ощущает руки Лилиан на своей коже. Закончив с основой, актриса принялась накладывать тени, сперва натурального оттенка, затем немного темней. Разница была почти незаметна — Лилиан вовсе не стала выглядеть великосветской львицей, над которой поработал визажист, вовсе нет, она осталась Лилиан, но только еще более прекрасной.
Они уже почти закончили, когда Мара заметила хаус-боев и Дуду, которые подсматривали в окно. Она нахмурилась, взглядом прогоняя их прочь. Но Дуду решил, что раз уж их заметили, то можно безбоязненно открыть рот. Он ткнул пальцем в бутылочку со светлым тональным кремом, которую Мара выставила на подоконник.
— Она намазывает себя светлой глиной, — огласил он и кивнул головой в сторону других мальчишек. — Они хотят знать, у нас будут танцы? — Дуду употребил слово «нгома», что означало большое собрание членов племени с пиршеством и танцами, которые иногда могли длиться много дней. На воинах племени в таких случаях всегда были традиционные наряды, а тела разукрашены красной охрой.
Не успела Мара ответить, как Лилиан замерла, не докрасив глаз, и спросила:
— Что он говорит?
— Он хочет знать, что вы делаете, — ответила ей Мара. — Это деревенские мальчишки, они никогда раньше здесь не работали. И никогда не видели, как наносят макияж.
Дуду подошел поближе. Он вновь указал на мальчишек и заговорил с Марой на суахили:
— Они сказали, что наносить грязь на кожу в Танзании теперь запрещено. Президенту не нравится. Он говорит, так делают только дикари.
Мара изумленно посмотрела на них:
— Кто вам такое сказал?!
— Бвана Доди, — доложил один из них. — Еще он сказал, что мы не все время будем хаус-боями. Президент построит школы в каждой деревне. Мы научимся читать и писать и сможем встать на ноги без помощи белых бван.
Он вперил требовательный взгляд в Мару. Казалось, он ждет подтверждения своим словам.
Мара задумалась. Она вдруг поняла, что все, что она сейчас скажет, дойдет до ушей Доди или даже Кабеи.
— Вы очень, очень хорошие хаус-бои, — осторожно начала она. — И я уверена, будете такими же очень-очень хорошими школьниками.
Лилиан нетерпеливо нахмурилась:
— О чем вы говорите?
— Они говорят, что надеются пойти в школу, — ответила Мара.
Лилиан вернулась к прерванному занятию.
— Поговорите с Карлтоном, — внезапно предложила она. — Он все устроит. — Она взяла зеркало и принялась внимательно разглядывать свое отражение, затем удовлетворенно кивнула. — Я выгляжу так, словно надо мной поработала Ванда, наш визажист. — Лилиан взглянула на Мару. — А знаете, я ведь и сама немного художница. Я тоже иногда рисую.
— Что же вы рисуете? — поинтересовалась Мара. Она подошла к кровати, взяла брюки и протянула их Лилиан. Время шло, а Карлтон просил доставить актрису как можно быстрее.
— В основном людей, — отозвалась Лилиан, сбрасывая кимоно на пол и натягивая брюки. — И конечно, Тео. — Она с тоской посмотрела на фотографию в рамке. — Он лучше, чем многие из известных мне людей… — Она замолчала и взглянула на Мару. — Вы, наверное, встречали много разных людей здесь, в приюте.
— Довольно много, — согласилась Мара. — И с некоторыми из них мы очень даже сблизились.
Очень сблизились…
Мара попыталась отвлечься тем, что принялась расстегивать пуговицы на рубашке. Но к горлу подкатывала тошнота, как в самолете, попавшем в воздушную яму. Ей вспомнился голос Матильды, весело болтавшей за ужином в свой первый вечер в приюте.
Джон, вы не передадите мне соль, пожалуйста. Спасибо, Джон. Как это мило с вашей стороны…
И серебристый смех, будто перезвон колокольчиков. Голова запрокинута назад, светлые волосы струятся по спине, будто лунный свет.
Мара решила, что лучший способ отвлечься — это думать о чем-то другом. Вспомнить хотя бы того канадца, который непременно желал спать под открытым небом. Она попыталась в мельчайших деталях воспроизвести в памяти его изборожденное морщинами лицо и седеющие волосы. Мара припомнила, что, в отличие от многих других, накануне сафари он взялся учить суахили. И вместо того, чтобы сидеть у камина и травить байки, как это делали другие клиенты, он подсаживался к африканскому костру и просил Менелика рассказать ему эфиопские сказки. Впоследствии африканский персонал приюта увековечил воспоминание о нем в одной из своих вечерних песен, а местный летописец, или, вернее, хранитель устной памяти приюта, который в дни сафари выполнял обязанности оруженосца, даже дал ему особое, местное имя. Он назвал его Рафуки Билу Убагузи, «европейцем, которого заботит не только европейское».